Каббалист с Восточного Бродвея - Исаак Зингер

— Где вы держите все эти книги? — поинтересовался я. — В своей квартире?

Он покачал головой:

— У меня нет своей квартиры. Я как мальчишки-ешиботники[7] в нашем местечке, которые каждый день ели в разных домах. Вот и я тоже — то у одного переночую, то у другого. Два дня в неделю я провожу у зятя, мужа моей покойной сестры. Еще у меня есть друг, домовладелец. В случае чего я могу пожить у него. Раньше у меня был свой угол в Бруклине, но наш дом признали непригодным для жилья и сломали. Однажды я заболел и угодил в больницу. Так пока я там лежал, у меня все украли — кроме книг. Мой друг — домовладелец хранит их у себя в подвале. Я получаю компенсацию от немцев. После того, что произошло с моей семьей и с моим народом, у меня пропало всякое желание обзаводиться недвижимостью.

— Чем вы занимались до войны? — спросил я.

Мой гость задумался, потом улыбнулся:

— Делал то, что вы как-то посоветовали делать в одной из статей: занимался контрабандой, прятался, путал следы. Я читал вас еще в Польше. Вы однажды написали, что человек по природе своей не может действовать прямо. Нам всем приходится маневрировать между силами зла и безумия.

Я помню, как во время Первой мировой войны, когда я был еще совсем маленьким, мама с сестрой нелегально вывозили мясо из Галиции, а из-за границы привозили табак и другие запрещенные товары. Иначе мы бы просто померли с голоду. Когда их ловили, им доставалось по первое число. Кроме меня в нашей семье было еще четверо детей, старая больная бабушка и отец, который с утра до вечера изучал Мишну и читал нараспев псалмы и «Книгу Зогар».[8] Я как-то спросил его, за что на нас обрушились все эти несчастья, и он ответил вашими словами: у изгнанников не может быть нормальной жизни. Они вынуждены скрываться от тех, у кого есть власть и оружие. Как только человек получает власть, говорил отец, он становится злым. Тот, у кого есть нож, закалывает; тот, у кого есть пистолет, стреляет; тот, у кого есть перо, пишет законы, оправдывающие воров и убийц. Когда я вырос и начал читать светские книги, я понял: то, что отец говорил о евреях, верно в отношении всего человечества и даже в отношении животных. Волки пожирают овец, леопарды задирают антилоп. В нашем местечке жили коммунисты, которые верили, что товарищ Ленин и товарищ Сталин сражаются за мировую справедливость. Но когда те пришли к власти, выяснилось, что они ничем не лучше прочих. Сегодня — жертва, завтра — тиран. История не — знает исключений. Я читал и Дарвина, и Мальтуса. Существуют законы жизни, понял я, — отец знал, о чем говорил. После того как Польша обрела независимость, необходимость в контрабанде отпала, но правило «кто силен, тот и прав» продолжало действовать. Я так и не освоил никакого ремесла. А если бы даже и выучился на портного или сапожника, думаю, у меня все равно не хватило бы терпения по десять часов в день пришивать пуговицы или прибивать набойки к башмакам.

Жениться и производить на свет новые жертвы для новых убийц мне тем более не хотелось. Оба моих младших брата вступили в компартию и в результате оказались в сталинских лагерях на Крайнем Севере. Мой третий брат уехал в Израиль и погиб от арабской пули. Моих родителей и сестру убили нацисты. Да, можно сказать, что я стал контрабандистом. И моей контрабандой был я сам, мое собственное тело. Вершиной моей контрабандистской деятельности следует признать переезд в США в сорок девятом году. Мои шансы выжить и перебраться в Америку были практически нулевыми. Если бы вы спросили, кто я по профессии, я бы сказал, что я еврейский поэт. А как можно определить, поэт человек или не поэт? Если какому-нибудь редактору понадобилось заткнуть дырку в журнале и он опубликовал ваше стихотворение, вы — поэт. Если этого не случилось, вы графоман. Мне никогда не везло с редакторами, поэтому я принадлежу ко второй категории.

— Можно спросить, зачем вам автографы? — поинтересовался я.

— Небольшой заскок, который, вероятно, есть почти у каждого. Если бы Джек Потрошитель поднялся из могилы, люди бросились бы к нему за автографом, причем женщины — в первую очередь. Я веду непрекращающуюся войну со своим эго, которое все время от меня чего-то требует. Например — есть, а я заставляю его поститься! Или — славы, а я обрекаю его на бесславие. Эго — шмего, вот как я его называю, голод-шмолод! Все всегда делаю ему назло. Оно хочет на завтрак свежих булочек, а я кормлю его черствым хлебом. Оно любит крепкий кофе, а я вынуждаю его пить тепловатую воду из-под крана. Оно все еще мечтает о молоденьких девушках, а ходит в девственниках. Десять раз на дню я говорю ему: «Оставь меня в покое! Ты притворяешься другом, а на самом деле ты — мой злейший враг! Все твои хотения нужны мне, как дырка в голове!» Чтобы это эго-шмего не слишком зазнавалось, я заставляю его читать старые газеты, которые подбираю с пола в метро. Слава Богу, пока я выхожу победителем, по крайней мере, мне еще хватает сил сделать его несчастным.

— Вы верите в Бога? — спросил я.

— Да. Ученые полагают, что наша Вселенная возникла двадцать миллиардов лет назад в результате космического взрыва. Недели не проходит, чтобы не открыли какое-нибудь новое свойство атома. И тем не менее, по их теориям, все это случайность, У них теперь новый идол — эволюция! Этой эволюции они приписывают больше чудес, чем все верующие всем святым, вместе взятым. Удобная теория для оправдания своего хищничества. Раз нет ни Бога, ни Божественного замысла, ни цели, можно с чистой совестью обманывать и убивать направо и налево.

— Бог для вас, — спросил я, — что-то вроде Небесного волка?

— Да. Космический волк. Абсолютный диктатор. Ведь все это. Его творения: голодные волки, перепуганные овцы, борьба за выживание, рак, инфаркты, безумие. Ведь это Он создал Гитлера, Сталина, Хмельницкого и Петлюру. Говорят, Он каждый день творит новых ангелов. Они славословят Его, поют Ему гимны, а потом Он уничтожает их, как старых большевиков.

Мой гость умолк, и я подписал свои книги для взрослых, книги для детей и журналы.

— Где вы все это взяли? — спросил я.

— Купил. Не украл, — ответил он. — Когда мне удается сэкономить несколько долларов, я покупаю книги. Не только ваши. В основном — научные.

— Но вы же не верите в науку, — заметил я.

— Я не верю в космологию и социологию.

— Если хотите, оставьте мне ваши стихи, — предложил я. — Мне было бы интересно их почитать.

— Зачем? — сказал он, поколебавшись немного. — Не стоит.

— Мне кажется, у вас есть талант, — сказал я. — Как знать, может быть, вы великий поэт?

— Нет-нет-нет, никоим образом. Просто человек должен чем-то заниматься, кем-то быть. Вот я и балуюсь стишками. Но спасибо на добром слове. Да и вообще, кому в наше время нужна поэзия? Она уже и самим поэтам-то не очень нужна.

— Есть люди, которым она нужна.

— Нет.

Мой гость протянул мне руку, а другой взялся за тележку. Провожая его к двери, я еще раз предложил ему оставить стихи, и он сказал:

— Большое спасибо. Что может сделать поэзия? Ничего. Среди нацистов тоже было немало поэтов. Днем Они вытаскивали младенцев из кроваток и сжигали их в печах, а по ночам писали стихи. Уверяю вас, одно не исключает другого. Вовсе нет. Спокойной ночи.

ГЛАЗОК В ВОРОТАХ

По приглашению еврейской журналистской общественности я отправился в Южную Америку. На корабле у меня была роскошная каюта: персидский ковер, мягкие кресла, диван с плюшевой обивкой, персональная ванная комната и огромный иллюминатор, из которого открывался грандиозный вид на океан. В первом классе обслуживающего персонала было заметно больше, чем пассажиров. В столовой за моим креслом всегда стоял специальный стюард, проворно подливавший мне вина, стоило мне сделать хотя бы глоток. За обедом и ужином нас развлекал джаз-банд из восьми человек. Дирижеру сообщили, что я иммигрировавший в США польский еврей, и в мою честь регулярно исполняли польские, еврейские и североамериканские популярные мелодии. Большинство пассажиров были латиноамериканцами. Несмотря на великолепное обслуживание, я изнывал от тоски. Завести знакомство и даже просто заговорить с новыми людьми для меня всегда было непросто. Я взял с собой шахматы, но не мог найти партнера и однажды отправился на его поиски во второй класс, где, как выяснилось, жизнь била ключом. В просторной комнате мужчины играли в карты, шашки, домино и пили пиво из гигантских кружек; женщины пели испанские народные песни. Меня поразила причудливая внешность нескольких человек, похожих не то на каких-то животных, не то на птиц. Я услышал низкие грубые голоса. Женщины с огромными бюстами и необъятными бедрами ели прямо из корзин, то и дело заливаясь оглушительным хохотом. Какой-то великан с огромными черными усами и бровями-щетками рассказывал анекдоты и его живот колыхался, как кузнечные мехи. Слушатели в знак одобрения хлопали в ладоши и стучали ногами. Вдруг я заметил в толпе пассажира из первого класса, с которым трижды в день встречался в столовой. Он всегда сидел за столом один. В пиджаке и галстуке. Даже за завтраком. Тут он расхаживал в расстегнутой рубашке, браво выпятив грудь, заросшую седыми волосами. У него было красное лицо, белые брови и нос весь в сизых прожилках. Я думал, он латиноамериканец, но, к своему удивлению, увидел у него в руке нью-йоркскую идишскую газету. Я подошел к нему и произнес: