Следопыты Ильменских гор - Софья Лялицкая

— Очень, очень нравятся — дружным хором ответили ребята.

— Ну, тогда я вам покажу свою мастерскую. Все эти камни, за исключением очень немногих, собирал я сам на территории заповедника, в ямах-копях, оставшихся после прежних разработок камня.

Если камень очень большой, я его разрезаю на пластины при помощи вот этого резального станка, — Николай Фёдорович указал на большую неуклюжую машину. — Небольшие куски камня я разбиваю на мелкие и из них составляю коллекции — для научных учреждений, институтов, школ. Вот в этих ящиках и лежат завёрнутые в бумагу, приготовленные для отправки, минералогические коллекции.

Для школьных коллекций минералы обычно полируют, чтобы привлечь их красотой внимание учащихся. Полируем мы минералы и для нашего музея.

Николай Фёдорович повёл нас в другую комнату.

— У меня здесь как бы фабрика, а в ней два цеха: в той комнате дробильный, а здесь шлифовальный. Вот два шлифовальных станка — на них я шлифую и полирую образцы для коллекций, а также изготовляю шлифы для геологов.

— А что это такое шлифы? — спросила Маруся.

— Из кусочков камня я изготовляю тонкие полупрозрачные пластинки, наклеиваю их на стекло. Это и есть шлифы. По ним определяются физические и химические свойства минерала.

Николай Фёдорович отошёл к столу, вставил пластинку в особого рода (поляризационный) микроскоп.

— Смотрите!

Первой посмотрела пионервожатая Тамара.

— О-о! — только и могла она произнести. — Какая красота!

В микроскопе перед глазами проходят все цвета и оттенки различных минералов, находящихся в этой пластинке камня. В шлифовальном цеху стоит и гранильный станок. После гранения камень оживает, открывает свою глубину, чудесный цвет и блеск.

Николай Фёдорович собрал несколько десятков шлифов, разложил в коробочки, положил их в карман.

— Это выполненный заказ для нашего геолога, — объяснил Николай Фёдорович. — А теперь пойдёмте опять в мою дробильную мастерскую.

Он вдруг взял ковш, которым старатели промывают золото, зачерпнул из ведра воды и стал поливать камни водою. Мы с недоумением смотрели на него, а потом поняли, для чего это он делает. Даже самые тусклые камни от воды словно расцвели. Вода не только смыла пыль, но и открыла рисунок и цвет камней. Мы любовались этим необыкновенным зрелищем. А Николай Фёдорович стоял против нас и, казалось, тоже любовался... нашим восхищением.

— Теперь я вам покажу камни-самоцветы, — сказал Николай Фёдорович.

Он достал откуда-то маленькую шкатулочку. В ней, в особых отделениях, лежали на вате сверкающие кристаллы: топаз, аметист, горный хрусталь.

— Самое главное в самоцветах — это их чудесный цвет. Но бывает так, что камни, извлечённые из земли, очень красивы, а постепенно, особенно под лучами солнца, они бледнеют и тускнеют. В прежнее время горщики долгое время выдерживали камни в сырых, тёмных погребах. А чтобы вернуть камням цвет, подвергали их высокой температуре, варили в краске, в меду, кислоте, запекали в тесте, сушили в жарко натопленной русской печи.

Были люди, которые смеялись над «причудами неучей-горщиков». Но зависимость камней от температуры и, главным образом, от лучей солнца подтвердили и наши учёные.

Много интересного узнали мы от Николая Фёдоровича. Не было, кажется, того дня, чтобы мы не прибегали в его мастерскую, в которой было для нас столько интересного и полезного.

Чем больше мы узнавали Николая Фёдоровича Медведева, тем всё более нам нравился этот на вид суровый и строгий, но в действительности чуткий и добрый человек.

Неля слышала, что у Николая Фёдоровича было тяжёлое детство. Но мы не решались спросить об этом его самого.

Как-то в заповедник приехала экскурсия учащихся ремесленного училища. Как и всех ребят-экскурсантов, их привели в мастерскую Николая Фёдоровича. Старый мастер был с ними особенно приветлив, а на другой день он сказал им:

— Я радуюсь, когда смотрю на учеников ремесленного училища, когда вижу их здоровые лица, весёлые глаза и слушаю их бойкий, непринуждённый разговор, я невольно вспоминаю своё детство, когда я тоже находился «в ученье», тоже обучался ремеслу. Какая огромная разница между нами. Какая глубокая пропасть лежит между радостным детством советского ученика-ремесленника и учеником-подмастерьем далёкого проклятого прошлого...

— Николай Фёдорович, расскажите нам о своём детстве, — попросила Неля.

— Расскажите, расскажите, пожалуйста, — подхватили остальные.

— Интересно вам? — мастер окинул всех нас взглядом и сразу, без всяких предисловий, начал свой рассказ:

— Родился я в 1890 году на Полевском заводе, в 60 километрах от города Свердловска — тогда он назывался Екатеринбургом и был небольшим уездным городком Пермской губернии.

Семья у нас большая была, работник — один отец. Невмоготу стало отцу нас кормить. Начали нас отдавать «в люди». Первым отдали старшего брата.

Как сейчас помню, сильно убивалась мать, провожая своего первенца. Отвёз его отец в Свердловск, отдал в частную гранильную мастерскую.

Брата сразу же посадили гранить камни хризолиты. Условия работы были крайне тяжёлые. Дети задыхались от пыли наждака, их непосильная работа длилась 12 и более часов. Меня родители не отдали на гранильную фабрику, а устроили там же, в Полевском, в медно-слесарную мастерскую.

Хорошо помню я и этот день. Мать причесала мои непокорные вихры, примазала их коровьим маслом. На ноги велела надеть сапоги, блестевшие от толстого слоя дёгтя. Сама она оделась тоже почище, повязалась белым платочком с голубыми точечками и повела устраиваться на работу. Только после долгих её просьб меня приняли — много было тогда таких, как я, дешёвых работников-мальчиков.

Стал я ходить на работу. Работал по 12 часов в сутки, по малолетству плату получал половинную — 3 копейки в сутки.

Проработал я год — отец забрал меня оттуда и повёз в Екатеринбург. Устроил в столярную мастерскую, заключил с хозяином договор на 3 года. Погладил меня жёсткой, мозолистой рукой по голове, велел слушаться хозяина да учиться ремеслу и уехал домой.

Так началась моя жизнь в чужом городе. Кормили нас впроголодь. Часто помогал нам сосед-столяр. Он уже мало работал: стар был и руки у него слабы стали. Он ходил по миру, а что собирал, с нами делил.

Был у нас ещё друг, помогавший нам, — четвероногий друг. Недалеко была фотография, а у фотографа на цепи сидела злющая собака, которую он хорошо кормил. Не помню, как завязалась наша с ней дружба, но она всегда ласкалась к нам, когда мы брали куски из её миски.

И ещё был у нас источник питания — страшно и больно вспоминать о нём — помойка пивной, находившаяся в нашем же доме.