Данайцы - Андрей Хуснутдинов

– Ведь ничего, ничего не понимаешь, дура! Одни склянки в мозгах! Тьфу!

Вверху стукнул люк.

Я достал емкость, сделал крупный глоток, задохнулся и стал нашаривать закуску… Да, на Земле я любил посидеть за компьютером и это всегда раздражало ее. И что? Я же не раздражался ее полковниками и иже с нею. Или раздражался?.. Нет, это сейчас я стал псих, она довела меня до белого каления, а тогда что я делал? – били справа, так подходил слева. Агнец, а не муж. Страстотерпец.

«К черту, к черту», – шептал я, щелкая клавишами.

Рассадник негодяев гнездился в ветхом заброшенном замке. «Объект Х» – значилось огромными готическими буквами на кованых воротах замка. Желтая луна и малиновый Марс показывались в проплешинах туч. Внутренний двор был пуст. В северной его половине стоял помост и качалось черное тело висельника в петле, в южной курилось кострище. Прямо передо мной была четырехугольная громада донжона. Обежав его, я устремился к замку. Изнутри, однако, это оказался не замок, а церковь. Гроздья факелов, торчавших в капителях колонн между нефами, сочились призрачным светом. Небольшой пыльный алтарь забирал центральную часть восточной стены. Битые витражи туманились в стрельчатых окнах. Каменные ангелы, облепившие нервюры сводчатого потолка, улыбались пустыми ртами. В боковых кораблях, несоразмерно низких и каких-то прямоугольных, никак не вязавшихся с богатой отделкой среднего нефа, громоздилась поломанная мебель. Слышались звуки мессы, однако и во всей церкви не было видно ни души. Потайные комнатки, которых я обнаружил вокруг алтаря не менее дюжины, оказались забиты всевозможным барахлом – тут были и брошенные священнические одежды, и кислородные баллоны, и разбитые компьютеры, и даже весла. Раз или два я ловил краем зрения мелькающую тень, так, словно за спиной у меня кто-то возникал в свете факела, но, оглядываясь, видел все те же колонны. В одной из комнаток обнаружилась дверь. Тесная винтовая лестница за ней вела вниз, во тьму…

У вдруг меня кружилась голова. Отставив на минуту клавиатуру, я закусил паштетом. Емкость куда-то запропастилась. Вверху снова раздались удары железом по железу. Вздрогнув от неожиданности, я стал искать, чем можно заткнуть уши, но удары, смолкнув, больше не возобновились.

– Дура…

Винтовая лестница упиралась в щелистую дверь, за которой открывался широкий, длиннющий коридор. С первого взгляда было ясно, что коридор этот, хотя и ярко освещенный, имевший современный вид, давно заброшен. Стены позеленели от сырости, на полу хлюпала гнилая вода, потолки затянуло плесенью. В дальнем конце мерцала ртутная лампа и клубилось что-то белоснежное – пар, известковая пыль, не разберешь. Вереница дверей слева и справа, все отперты и за всеми одно и то же: запустение, сырость, гниль. Забредя в темный разбитый зал – не то больничную палату, не то столовую, – я обнаружил на стене фотографию Бет и долго, будто в окно, глядел на нее. Бет была в белой шапочке, той самой, с вуалькой. Сфотографировали ее тайно, по всей видимости, с большого расстояния, используя длиннофокусный объектив. Лицо обращено чуть влево, взгляд устремлен вверх, губы приоткрыты. Под фотографией находилась большая треугольная кнопка с надписью «Пуск». Я нажал ее. От недоброго предчувствия у меня запершило в горле. Фотография сменилась видеокартинкой. Из темноты выплыла наша спальня в служебной квартире в Центре – я не сразу узнал ее. Как не сразу разглядел в постели Бет и себя. Я что-то лепетал, отвратительно перебирая пальцами ног, Бет утешала меня. На прикроватном столике, рядом с бутылкой из-под шампанского, лежал никелированный браунинг. Пистолет был виден особенно отчетливо, так как над столиком горел ночник. Задетая чьей-то рукой, бутылка с грохотом упала и покатилась под кровать. «Ну что ты, – шептала Бет, гладя меня по щеке. – Все хорошо…» – «Нет! – отвечал я, чуть не рыдая. – Нет…» Я целовал ее, она отворачивалась, подставляя вместо лица плечо. Левая рука ее была обернута одеялом.

Затем спальня померкла, вместо нее явилось сумрачное, блестевшее после дождя шоссе. На обочине, в окружении полицейских авто, я увидел свою машину. Двери «опеля» были раскрыты, женщина в форме обмахивала кисточкой руль, на заднем сиденье, похожий на сказочное животное, сидел сонный взъерошенный человек с видеокамерой. Бет лежала в кювете, в нескольких шагах от правой передней двери, рядом с ней зачем-то был постелен крохотный клеенчатый лоскут. Поджав колени, она прижимала к животу, как бог знает какую драгоценность, свою искусственную руку. Крови нигде не было, только на отлетевшей к деревьям шапочке с вуалькой виднелось небольшое малиновое пятно. «Он не мог уйти далеко, – сказал кто-то за кадром. – Ищите».

Тут мне вновь померещилось движение, скользнувшая по стене тень. Я обернулся – никого. Разгромленная комната была пуста, посреди нее стояла ржавая кровать с латунными шарами на спинке и страшное высохшее растение в кадке. На латунных шарах чернели выгравированные монограммы, растение в кадке было похоже на елку, с которой осыпалась хвоя. Я переводил взгляд с монограмм на растение и думал: зачем понадобилась такая проработка деталей? Полетной программой занимались два института – вот этим они занимались? Но стоп, стоп. Если они рассчитывали показать мне это, выходит, они знали, что я буду жив, когда заработает их программа. А обвинять меня в убийстве сейчас, после старта, имело смысл только в том случае, если они им все еще было что-то нужно от меня – так?

Вернувшись в коридор, я взялся по очереди заглядывать в другие помещения. Однако повсюду показывали Бет, лежащую на мокрой земле. Как будто шла программа новостей. Как будто главной новостью была ее смерть. И повсюду, как в кошмаре, я видел огромную ржавую кровать с латунными шарами и высохшее растение в кадке. Тогда я побежал. Я вспомнил о монстрах. В то же время я догадался, что треугольная кнопка, которой задействовалась видеокартинка, отпирала им двери, что они уже где-то в пути.

У меня было некое грозное громоздкое оружие, но я все не мог взять в толк, какое именно, я знал только, что у этого грозного оружия пластмассовая собачка и что от него разит спиртом. Затем я почему-то решил, что должен непременно быть на последнем этаже, и побежал к лестнице. В окна между пролетами заглядывал воспаленный глаз Марса. Луна ушла. Эхо донесло снизу шум шагов, но я не придал этому значения. Даже загудевшие лестничные перила не испугали меня.

Пол в коридоре последнего этажа был выложен кафелем, в распахнутых дверях вместо комнат помещались ниши с каменными ангелами. Я неволей замедлил шаг. У каждого херувима, словно на антропологическом стенде, был обнажен, разрезан и щедро покрашен какой-нибудь внутренний орган, тут же крепилась табличка с описанием на латыни. Стены между нишами пестрели подсвеченными рентгеновскими снимками грудных клеток, черепов, костей таза, крыльев и еще бог знает чего. «Полишинель», «Параклетос», «Пантократор», – мелькали загадочные чернильные штампы под снимками. Это, решил я, заалтарное пространство, что-нибудь вроде поповской курилки, бог с ними. Единственное, что неприятно озадачило меня, были медицинские халаты – заскорузлые от крови, они свисали из ниш, были небрежно накинуты на ангелов, либо попросту валялись на полу. Я старался обходить их, однако чем дальше, тем больше их было и они чуть не сплошь покрывали пол.

Пустую нишу, служившую преддверьем кабинета №200, я поначалу прошел, не заметив, – верней, я заметил ее, но для того чтобы осознать значение увиденного, мне потребовалось еще несколько шагов. Затем я вернулся и толкнул дверь.

За порогом царила тьма. Вдали желтел точечный огонек лампы, слабый отсвет лежал на низком потолке. Звуки мессы тут слышались громче. Слышались и голоса – неясная, тяжелая рябь бормотания, прерываемая то кашлем, то смешком. Не чуя под собой ног, я устремился к огоньку. Я пытался подтянуть, взять удобней свое грозное оружие, но оно скользило в пальцах, будто намазанное маслом. Из тьмы выдавались очертания стола и двух человеческих фигур, сидевших по обе стороны от лампы. Я чувствовал, как целый материк кожи движется у меня между затылком и шеей, но был вынужден улыбаться своему не видимому в тени собеседнику. Я смущенно посмеивался, он с досадой покашливал. Я следил за его страшной рукой, за его обезображенными пальцами с выпуклыми, мутными, словно бельма, ногтями, и ощущал, как из душной мглы поверх лампы взгляд его протягивался ко мне. Я был в полной его власти. В нужное время я задумывался, в нужное время улыбался и говорил: «Ага».

– Это наша вторая встреча.

– Ага.

– Что ты имеешь сказать мне?

– Бет знает о Проекте в самых общих чертах.

– Что именно?

– Что лечу я, что со мной летит жена, и так далее – из газет.