Максим Перепелица - Иван Стаднюк

И все оттого, что характер у меня перепеличий – по верхам летаю, а до сути военной службы не дохожу. Но дойду. Ей-ей, дойду, не быть мне Максимом Перепелицей!

Только подумал я это, как ко мне Саблин подходит.

– Вот сюда становитесь, – тихо говорит и ставит меня на самый левый фланг. – И не горюйте, дело будет. На­чало ведь положено?

«СПАСИБО, ТОВАРИЩ!»

Какой-то особый характер у нас, солдат, вырабо­тался – всегда что-нибудь тревожит тебя, всегда чего-то добиваешься. Беспокойный мы народ.

А попробуй не будь беспокойным, попытайся положить руки в карманы и сказать: «Мне делать больше нечего». Попадешь в такой переплет, что ого-го!

Я, Максим Перепелица, кажется, уже выбился из от­стающих солдат, хотя и в передовые еще не вышел. Можно б командирам поменьше на меня внимания обра­щать. Да где там!.. Вот совсем пустяковый случай. Торо­пился я и плохо заправил свою кровать. За это сержант Ребров сделал мне внушение по всей строгости.

– Порядок знаете? – спрашивает. – Почему же на­рушаете его?

Говорит так, а у самого даже глаза потемнели от недо­вольства. Вообще Ребров требовательный сержант. Даже в театре однажды не постеснялся сделать замечание са­мому Стратосферову – лучшему артисту. Играл Стратосферов роль старшины, а у самого пряжка ремня набок сбилась, гимнастерка не заправлена. Сержант Ребров в антракте пробрался за кулисы и кому-то доложил о таком беспорядке на сцене. И что вы думаете? Артист подтя­нулся, а Реброву режиссер объявил благодарность.

Пришлось мне перестелить одеяло на своей кровати. Но, думаете, простили Перепелице его оплошность? В стенной газете пропечатали. А это, пожалуй, хуже, чем взыскание получить. Взыскание – за конкретный просту­пок, а тут уже обобщение целое. Черным по белому на­писано: у Максима Перепелицы нет еще любви к порядку. Очень неприятно…

И так мне захотелось, чтоб в следующем номере стен­газеты про меня хорошую заметку поместили, что хоть криком кричи! Пусть бы вся рота знала, что Перепелица стал на правильный путь, что человек он вполне серьез­ный и свои задачи понимает.

Прямо во сне мерещилась мне такая заметка. И ста­рался, как только мог. А сегодня утром увидел в комната политпросветработы почти готовую стенгазету. Но о Пе­репелице в ней пока ни слова.

Вроде вареным я стал. Неужели не напишут обо мне? Направляюсь по дороге в спортгородок. «С досады хоть на турнике покручусь». А навстречу – командир нашей роты, старший лейтенант Куприянов.

Эх, не знаете вы нашего ротного! Хоть и поругивал он не раз Максима Перепелицу, и наряд давал, и под арест сажал, а полюбился мне крепко. Рассказать сейчас ему о своих думках – враз нашел бы добрый совет. Идет он мимо, вроде и не узнает солдата Перепелицу. Даже обидно. Отдал ему честь, как положено… И вдруг:

– Рядовой Перепелица, ко мне!

Повернулся я к старшему лейтенанту.

– У вас что, зубы болят? – спрашивает Куприянов.

– Никак нет, – говорю, – зубами не страдаю.

– Тогда еще раз пройдите мимо меня, отдайте честь, и чтобы вид был гвардейский.

Возвращаюсь и снова иду навстречу старшему лейте­нанту. А он:

– Голову выше! А глаза… глаза почему не смеются?! Веселее! Тверже шаг… Так, молодец, теперь вижу настоя­щего солдата. Молодец!..

Неудобно было, что командир роты заставил меня за­ново отдавать честь. Но зато как здорово отозвался он о Перепелице. Вот бы в стенгазету такие слова про Мак­сима: «Молодец, вижу настоящего солдата, гвардейца!» Ведь похвала-то от самого ротного, а за него я душу го­тов отдать! Да что и говорить, все знают старшего лейте­нанта Куприянова. Как подаст он, например, команду, каждая струнка зазвенит в теле. Мертвый по его команде зашевелится. А на занятиях объяснять станет ротный, даже удивительно, до чего все ясно и понятно, запоми­наешь навсегда.

Однажды на стрельбах сильно разбросал я по мишени пули. Старший лейтенант после этого долго лежал вместе со мной на стрелковой тренировке и в ортоскоп смотрел, проверял, как приготовился я для стрельбы. Точно врач у больного, командир роты хлопотал у рядового Перепе­лицы. И нашел мою болезнь. Оказалось, что слишком я напрягаюсь, когда прицеливаюсь, и от этого усиливается колебание оружия. Кроме того, посторонними мыслями отвлекаюсь. Еще только целюсь в мишень, а уже вижу, как командир объявляет мне благодарность за отличную стрельбу перед строем или что-нибудь похожее… И, пред­ставьте себе, об этом тоже догадался командир роты. Как это человек может так все насквозь видеть и разбираться в чужом характере?

Пришлось лечиться. И сейчас здоров. Последнее стрел­ковое упражнение Перепелица выполнил на «отлично».

Такой-то у нас командир роты. Да и поглядеть на него приятно. Всегда одет аккуратно, брюки наглажены, сапоги до синего блеска начищены. И каждый старается ему подражать. А засмеется – никак не удержишься, тоже засмеешься. Но если недоволен тобою старший лей­тенант, бойся в его глаза смотреть.

…Когда начались у нас занятия по физподготовке, старший лейтенант Куприянов пришел в спортивный горо­док. По лицам товарищей вижу – каждый думает: «По­дошел бы к нашему отделению…» А солдаты в нашем от­делении – орлы. Трудно Перепелице приходится, чтобы среди таких чем-нибудь отличиться. А отличаться я дол­жен обязательно – характер у меня такой. Тем более что в стенгазете меня отчитали.

В этот час занятий старший лейтенант к нашему отде­лению не подошел. Все время находился у спортснарядов, на которых третье отделение упражнялось. В перерыве мы взяли командира роты в кольцо. Окружили и смотрим на него влюбленными глазами. И хоть бы для приличия ска­зал кто слово. Молчим. Засмеялся тогда старший лейте­нант Куприянов, и мы грохнули смехом.

– Сейчас, – говорит, – посмотрю, какие вы герои, как на снарядах работаете. Перепелице, наверное, – это ко мне относится, – ничего не стоит через «коня» пере­махнуть.

– На то он и птичью фамилию носит, – съязвил сол­дат Василий Ежиков.

Ох, и колючий же этот Ежик! Ведь это он обо мне за­метку в газету составил. Страсть как писать любит. И ни одного случая не пропустит, чтобы не поддеть Перепе­лицу. Один раз до того подковырнул, что в глазах моих потемнело. Было это на общем собрании роты. Обсуждали мы вопрос о бдительности воина Советской Армии. После доклада должны были прения начаться. Но первым никто выступать не решался. Неудобно мне стало. Ведь сам командир батальона на это собрание пришел. Что о на­шей роте подумать может? А председательствовал стар­ший лейтенант Куприянов. Таким задорным голосом спра­шивает он:

– Кто будет говорить?

Как тут удержишься? У меня рука сама вверх полезла, и не успел я собраться с мыслями, как старший лейтенант объявил, что слово, мол, предоставляется товарищу Пере­пелице. Захолонуло у меня в груди. Правду скажу – не подготовился я к речи. Но выступать мне приходилось не раз, авось, думаю, и сейчас обойдется. Вышел к столу пре­зидиума и как увидел, сколько на меня глаз смотрит, в голове мешанина началась, а к языку точно гирю при­весили. Стою и молчу. По залу уже смешок покатывается. Многие на стульях заерзали – за меня переживают. А тут Василий Ежиков шепчет, да так, что всему залу слышно: «Хлебом, – говорит, – Перепелицу не корми, а дай отличиться. Вот и отличился, смотреть стыдно…»

Такая обида меня взяла – и на себя и на Ежикова, что враз прорвало. Отвечаю на шепот Василия:

– Мне тут, – говорю, – отличаться нечем. Я на учеб­ном поле отличусь. А если вы, товарищ рядовой Ежиков, и дальше будете так плохо чистить оружие, как сегодня почистили (вспомнил я, что сержант Ребров после заня­тия заставил Ежикова снова смазать ствол карабина), то бдительности вашей грош цена! На язык вы острый, а бди­тельность притупилась…

Вот на какую мысль натолкнул меня Василий Ежиков. А мне только начать, дальше пойдет. Содержательная речь получилась – о боеготовности солдат. Даже коман­дир батальона отметил это в своем выступлении.

С тех пор Ежиков при случае старается тоже критикнуть Перепелицу, показать, что и я не без греха. Вот и сейчас уколол при старшем лейтенанте Куприянове. До­гадывается Василий, что хочется мне молодцом показать себя перед командиром роты. А разве ему, Ежикову, не хо­чется?

Когда перерыв кончился, старший лейтенант пришел посмотреть, как прыгает через «коня» отделение сержанта Реброва. А хлопцы наши, чтобы блеснуть своей удалью, успели удлинить ноги «коню» так, что стал он похожим на верблюда.

Видит это старший лейтенант и одними глазами смеется. Не говорит, что «коня» можно и пониже опустить, как требуется по нормам упражнения.

Первым прыгнул Степан Левада. Перед разбегом он постоял секунду, измерил взглядом расстояние, рассчиты­вая, чтоб правой ногой на трамплин ступить. Затем по­бежал… Толчок! И перелетел через «коня». Чистая работа!