Ночь огня - Решад Гюнтекин

Я вскочил, намереваясь во что бы то ни стало впустить ребенка внутрь и накормить где-нибудь в уголке. Но было уже поздно: тетушка Варвара сполна угостила несчастного Сими, и он с воплями убежал.

В общем, вечер удался на славу. Вот только, когда подали кофе, священник Хрисантос начал клевать носом. То и дело он уносился в мир возвышенно-духовных видений, улыбаясь во сне долме и сладостям, которые приготовила тетушка Варвара.

Лефтер-эфенди тоже вел себя странно. Он не спал, а, наоборот, таращил глаза и сидел очень прямо и неподвижно. Только его грудь порой поднималась с таким звуком, словно он плакал. Что касается каймакама, он собрал девушек вокруг себя и, судя по всему, заигрывал с ними (пусть это будет на его совести!). Я еще не достиг того возраста, когда знаешь, как взрослый мужчина может перешучиваться со знакомыми барышнями, не выходя при этом за рамки приличия. Поэтому я счел шутки каймакама чисто отеческими и ничего плохого не подумал.

Да, прием прошел очень весело. Если бы в последний момент Лефтер-эфенди не упал в обморок и не перепугал нас, веселья, наверное, было бы еще больше.

VIII

Через неделю был канун Пасхи и Праздник огня[28]. Мусульмане и евреи из разных уголков городка тоже пришли посмотреть, поэтому в церковном квартале людей собралось больше, чем обычно.

С наступлением темноты на площади и в переулках вспыхнули вязанки терновых ветвей. Не только дети и молодежь, но даже старики прыгали через костер, порой сталкиваясь и падая. Отовсюду доносились крики, смех и песни.

Большая церковная дверь, обычно закрытая, была широко распахнута. Колокол звонил не умолкая, а старейшины квартала в праздничных одеждах группами входили внутрь.

Стематула поймала меня у двери дома.

— Кемаль-бей, вы не пойдете? В церкви очень многолюдно, будет весело... — сказала она.

Никаких других дел у меня не было, поэтому я надел пиджак и пошел следом за Стематулой.

Рина не показывалась уже несколько дней. Судя по тем слухам, которые до меня доносились, мать снова отшлепала ее и посадила под домашний арест. Вполне вероятно, этой ночью ее бы простили в честь праздника и отпустили в церковь. Я был бы счастлив возможности уединиться с Риной где-нибудь в уголке церковного двора, порадоваться ее освобождению и увидеть тень смущения в ее глазах.

У входа продавались свечи. Я купил две самые дорогие, одну протянул Стематуле и направился к церкви.

Но она удержала меня, схватив за руку.

— Еще не началось, — сказала она, — не хотите ли немного прогуляться по саду?

Небольшой садик, меньше монастырского двора по соседству, утопал в листве многочисленных деревьев. Его окружали высокие стены, поэтому раньше я и не подозревал, что он существует.

Десять или двенадцать девушек увлеченно прыгали через огонь, многие из них были мне незнакомы. Я боялся сделать что-то не так и рассердить священников, поэтому остановился и уже собрался повернуть назад. Но тут девушки насильно потащили меня за собой и вынудили пару раз перепрыгнуть через огонь.

Одна из них, как и я, казалась здесь чужой и чувствовала себя немного неловко.

Она стояла поодаль, опершись на ствол большого дерева, словно любыми силами хотела остаться лишь зрителем на этом празднике. Ее лицо скрывали тени ветвей.

Но, как назло, остальные девушки все время докучали ей. Они подходили с таким видом, как будто хотели пригласить ее на танец, брали за руку и звали прыгать через огонь, соревнуясь друг с другом за это право.

Она каждый раз колебалась, но никому не отказывала, а затем, приостановившись перед костром, прыгала испуганно и неумело.

Удивительно, но девушки не подшучивали над ее неопытностью. Не было даже слышно бесстыдного смеха, который сопровождал неудачу любой другой барышни. Они смеялись, как младший смеется в присутствии старшего, как слуга — перед лицом господина. В их голосах и манерах проскальзывала вежливость, присущая льстецам.

Скорее всего, незнакомка приходилась дочерью какому-нибудь богатому горожанину, греческому купцу.

Я хотел узнать что-нибудь о Рине и, когда появилась возможность, подозвал к себе Еленицу. На мой вопрос, кто эта девушка, она широко раскрыла глаза:

— Приехала из Греции, ее отец очень большой человек... понимаете?

— Понимаю... Значит, она здесь гостья...

— Да...Так...

Я привык, что в церковном квартале ко мне обращаются с такой обходительностью, словно я наследник престола. Присутствие дочери «очень большого человека» на празднике оттеснило меня на второй план и слегка задело мое самолюбие.

Странно, что девушки не знакомили нас, двух значимых представителей высшего общества. Видя их бездействие, я решил проявить инициативу.

Сейчас я не могу вспомнить, с какими словами обратился к ней. О своем статусе я тогда не подумал. Она ответила по-гречески, причем очень нерешительно, что так несвойственно благородным, высокомерным барышням.

Почему-то я не предполагал, что девушка может не знать турецкого языка. Положение оказалось незавидным: я не мог уйти, потупив взор, так и не поговорив ' с ней, — это было бы оскорбительно для меня. К счастью, на помощь подоспела Стематула, которая выступила в роли переводчика.

Но беседа наша не заладилась, и после нескольких избитых фраз я был вынужден откланяться.

Второй раз я увидел эту аристократку в церкви. Она бросила всех своих подруг и стояла в уголке одна, наблюдая за богослужением с тем же отстраненным видом, с каким ранее смотрела на игры возле огня.

С трудом пробираясь сквозь толпу, я медленно обошел всю церковь. Рины не было. Будь она здесь, ее остроносое личико мелькнуло бы где-то. Более того, я не сомневался, что она стала бы искать меня и наверняка нашла бы. По всей вероятности, она сильно провинилась, раз мать не выпустила ее из заточения даже в честь праздника. А вдруг ее поймали, когда она гуляла с незнакомым мужчиной в Турунчлуке или где-то еще? Если верить Стематуле, от этой девушки можно было ожидать чего угодно.

Я наступил на ногу какой-то пожилой мадам, а когда просил прощения, невольно глянул в толпу и увидел, что незнакомка смотрит на меня из дальнего угла церкви.

Я недоумевал: к чему это внимание, ведь раньше, в саду, она была так холодна со мной? Но стоило мне перехватить взгляд, она внезапно отвела глаза и как будто попыталась спрятаться за колонной. Все это было довольно странно.

Служба подошла к кульминации. Священник в роскошной, расшитой золотом пелерине поверх облачения громко говорил какие-то слова, вероятно преисполненные значимости, а соседские дети в вышитых шелковых жилетках поверх рваных роб хором вторили ему.

В толпе коленопреклоненных прихожан я различил лица некоторых своих подруг.

Вот Марьянти стоит впереди других, а на ее великолепные волосы ложится отблеск пламени свечей, вот Еленица — она то и дело подносит платок к глазам, Стематула с нарядной свечой, которую я ей купил. Она держит ее чуть выше головы, словно бросая вызов всей церкви... Бедная Стематула, этой ночью дорогая свеча позволила ей единственный раз в жизни оказаться впереди всего квартала. Вторая свеча покачивалась у меня в руке, словно посох. Опасаясь сплетен, я не осмелился зажечь ее. Столкнись я с Риной, я, может быть, отдал бы свечу ей, но теперь я точно знал, что Рина уже не придет. Несомненно, в этом деле был замешан мужчина. Может, какой-то похотливый уличный торговец, из тех, что бренчат мелочью в кармане шаровар, или задиристый молодой грек, оборванец из соседнего дома...

От запаха ладана и пота у меня запершило в горле, глаза начали слезиться. Пока я пробирался к двери, я вновь глянул туда, где стояла незнакомка, и опять заметил, что она смотрит на меня. Хотя вокруг было столько интересного.

Планы изменились. Дойдя до двери, я повернул назад и медленно, шаг за шагом, стал приближаться к тому месту, где стояла она.

Девушка смотрела в другую сторону, и я был абсолютно уверен, что она ни за что не обернется. Но так отчетливо я чувствовал, что ей известно о моем медленном приближении и о тех усилиях, которые я прилагал, чтобы пробраться сквозь толпу.

Вскоре нас разделяли всего восемь-десять шагов, и только тогда я остановился и взглянул на нее без всякого смущения. Смущаться было нечего — прихожан интересовало только красочное огненное действие, сопровождаемое песнопениями. Она знала, что я не отрываю от нее глаз, но, разумеется, не смотрела на меня.

Ее лицо в профиль напоминало лик Богородицы с младенцем на руках, изображенной на противоположной стене: лицо маленькой девочки и молодой женщины одновременно. Несмотря на жару, голова девушки была покрыта черным кружевным платком.

На ней был серый мужской плащ с поднятым воротником, из-под которого виднелся подол темно-синей плиссированной юбки и замшевые черные туфли на высоких каблуках.