Закон семи - Татьяна Полякова

— Слава богу, на этот раз обошлось без ворон, — вздохнула я, от всей души сочувствуя прапрадеду. Наверное, очень неприятно получить по голове чем-то тяжелым. Хорошо хоть жив остался. Разумеется, жив, если смог рассказать о происшедшем.

Очнулся Костя через некоторое время и в самом неожиданном месте: в городском парке на скамейке. Рядом стоял городовой и почтительно тряс его за плечо, смущенно кашляя. Костя вздохнул и смог произнести:

— Где я? — после чего в изумлении огляделся.

Потом уже, тщательно осмотрев гостиницу и близлежащие дома, он понял, как его незаметно перетащили в парк. Рядом с номером, что занимал Андрей, была черная лестница, по ней нападавший и смог его вынести. Лестница выходила в сад, запущенный и заваленный всякой рухлядью, из него в переулок вела калитка, а сам переулок выходил к парку. Переулком мало кто пользовался, ни одно окно в него не выходило, что было на руку нападавшему. Почему Костю не оставили лежать в номере Андрея, понятно — тот не желал привлекать к себе внимание. Но зачем было тащить бесчувственное тело в парк, рискуя быть замеченным по дороге? Однако Костя и с этим вопросом смог разобраться: во дворе его могли обнаружить очень быстро, а отцу Андрею необходимо было время, чтобы покинуть город. Вот и перетащили Костю на скамейку, причем в дальнем конце городского парка, где он мог бы оставаться довольно долго, если бы туда по какой-то надобности не забрел городовой. Поначалу он принял Костю за пьяного и, когда молодой человек пришел в себя, очень смутился. Впрочем, не менее его был смущен и сам Костя, пробормотал что-то о сильнейшей головной боли и попробовал встать. Не тут-то было — голова кружилась, и мысли в ней отчаянно путались. Он ощупал голову, крови не обнаружил, но облегчение было минутным — ясно, что столь сильный удар по голове без последствий не останется.

При помощи городового Костя добрался до дома, вскоре пришел врач, вызванный экономкой, и констатировал сотрясение мозга. О происшествии Костя предпочел умолчать, отделался невнятными объяснениями, что оступился, прогуливаясь в парке, и упал, а далее ничего не помнит до того момента, как его привел в чувство городовой.

Костя послал справиться в гостинице об отце Андрее и узнал, что тот уже уехал. Он подумывал было снарядить погоню, но сам не верил в успех своего предприятия. Во-первых, многое пришлось бы объяснять, в том числе и свой неблаговидный поступок (несанкционированный обыск в гостинице), во-вторых, идея о заговоре его все еще не покидала. В общем, он решил, что ничего хорошего из его затеи не выйдет. Ясно, что у Андрея были помощники, и пока тот находился в канцелярии, кто-то приглядывал за его номером и Костю выследил. На объяснения, убеждения и прочее уйдет много времени, Андрей успеет добраться до Троицкого монастыря, и тогда доказать что-либо будет вообще невозможно.

Костя впал в меланхолию. Голова нещадно болела, а тайна грозила остаться неразгаданной. Он лежал в своем кабинете, разглядывал потолок, а сердобольная немка преданно за ним ухаживала.

Через несколько дней его навестил Алмазов. Вид учитель имел какой-то пришибленный, а говорил он вообще странно — шепотом и без конца оглядываясь.

— Что с вами, Порфирий Иванович? — не выдержал Костя.

— Удивительные дела творятся, — шепотом ответил тот. — Не находите?

— Я нахожу, что вы говорите загадками, а у меня нынче сил нет их отгадывать, — буркнул Костя.

— Это вы верно подметили, насчет загадок, — вздохнул Алмазов. — Я после нашего разговора много думал, записи свои просмотрел, да и вообще…

А далее последовал совершенно фантастический рассказ.

Фантастическим он показался Косте, а по мне так просто глупость. Якобы существовало поверье, что в пещере, неподалеку от города, есть тайный грот, а в нем открывается прямая дорога в ад. Пещера так и зовется — Адова. Правда, по словам Алмазова, последнее время ее предпочитают называть Козьей, потому что козы вечно туда забредают и теряются в тамошних лабиринтах, откуда извлекают их с большим трудом, а многие и вовсе остаются там навечно. И якобы в давние времена пользовалась этим ходом всякая нечисть, чтобы, поселяясь среди людей, усердно им пакостить. Пакости были такого свойства, что только держись. Никакого житья не было всей округе. Измученные граждане обратились в Троицкий монастырь, и оттуда прибыли иноки, которые и запечатали дорогу в ад.

— Что значит запечатали? — возмутился Костя. Я бы, кстати, тоже возмутилась.

— А то и значит. Запечатали семью ключами, и теперь Сатана не может выйти на волю. Но если эти семь ключей найдутся…

— Помилуйте, что за сказки! — простонал Костя.

— Как посмотреть… Может, и сказки, но если кто-то в них поверил…

Вот тут Костя и задумался. Что, если действительно кто-то поверил? И такое начал вытворять… Но какова тут роль монахов? Не собираются же они открывать дорогу дьяволу? Или, напротив, хотят преградить ему путь, и с этой целью… Суеверие, самое дурацкое, к сожалению, не редкость, но как в такое может поверить современный образованный человек? А отец Андрей, безусловно, человек образованный…

Алмазов продолжал развивать свои фантастические идеи, а Костя слушал, и чем дольше слушал, тем менее фантастическими они ему казались. Теперь и цитаты на папиросной бумаге, и даже убийства, и таинственное ограбление нашли свое разумное объяснение. Допустим, некие люди, узнав о легенде, решили открыть дорогу дьяволу, но есть и те, кто пытается им противостоять…

— Летопись, которую я обнаружил, это только подтверждает, — закивал Алмазов с энтузиазмом.

Но кое-какой здравый смысл все-таки у Кости имелся, несмотря на травму головы, и он спросил Алмазова, стараясь, чтобы вопрос прозвучал не без сарказма:

— Но как кинжалы могут стать ключами? И почему вы говорите, что их семь? Я видел только четыре.

— Жаль, что сам я ничего не слышал об этом «Наказе». Наверное, там что-нибудь да сказано, оттого одни ту книгу хотят иметь во что бы то ни стало, а другие с тем же усердием посягательствам на нее так противятся. Возможно, кинжалы надо собрать вместе, разложить в определенной последовательности…

— И появится дьявол? — фыркнул Костя.

— Зло, — нахмурился Алмазов. — Дьявол — это всемирное зло. Вырвись оно на свободу, и люди забудут, что они люди, и Бога забудут, и начнется хаос, и прольются реки крови… Апокалипсис. Иногда я чувствую его приближение, — грустно вздохнул Алмазов. — А вы нет? — Костя не ответил. Алмазов, еще раз вздохнув, продолжил:

— На днях соседская служанка Матрена билась в истерике: ей видение было, будто весь город в огне, убитые на улицах, мертвые дети…

— Вы же сами говорите: истерика. Так что же взять с истеричной бабы?

— Ее видения, как правило, сбываются, — покачал головой Алмазов. — Она местная достопримечательность, губернская Кассандра, так сказать. Не поверите, как на меня подействовал ее рассказ.

В тот момент Костя тоже почувствовал странное беспокойство, словно перед ним на мгновение приоткрылась завеса судьбы. А вслед за ним забеспокоилась и я. Отложила в сторону дневник и хотела позвать бабулю, чтобы узнать о судьбе прапрадеда. Матрена ведь оказалась права, через несколько лет страну захлестнула Гражданская война, и реки крови пролились, и убитые лежали на улицах, и «контриков» расстреливали прямо в городском саду, вон там, за бывшим зданием городской думы, где сейчас дворец творчества юных. Трупы забрасывали землей кое-как, а зимой из-под снега торчали то руки, то ноги. Чем не Апокалипсис? Потом на том месте соорудили фонтан, но он почему-то вечно ломался. В грязной воде плавали обрывки бумаги и прочий мусор, и отдыхающие, точно сговорившись, обходили фонтан стороной. Несколько лет назад фонтан убрали и на его месте построили часовню в память о погибших.

Я вздохнула, взглянув на часы. Время позднее, с вопросами о судьбе прапрадеда придется подождать до утра…

А между тем Алмазов принялся объяснять Косте мистическое значение числа семь, которое наряду с тройкой, согласно традиции древневосточных культур, — значительнейшее из священных чисел. Упомянул он, к примеру, о семи демонах, изображенных семью точками созвездия Плеяды. Число семь, по его словам, играло большую роль в Откровениях Иоанна Богослова, где упоминается семь общин, семь рогов чудовищного дракона, семь чаш гнева.

— Разрушением как результатом гнева Божьего отмечена знаменитая «сцена семи» из Ветхого Завета, — горячился Алмазов. — Семь священников с семью трубами вострубили под стенами Иерихона, когда на седьмой день осады сыны израилевы обошли семь раз вокруг города, и от их воинственного крика рухнули его стены. Семеричный ряд ценился и во времена европейского Средневековья: это семь даров Святого духа, в готическом изображении в образе голубей, семь добродетелей, наук и искусств, семь таинств, семь возрастных периодов человека; семь смертных грехов…