Одиссея самурая, Командир японского эсминца - Тамеичи Хара

В течение следующих пяти часов "Амацукадзе" прочесывал море, следуя, как улитка, на 11 узлах. На большей скорости наш гидролокатор работал очень ненадежно. Агрессивный командир подводной лодки в подобных условиях вполне мог превратиться из дичи в охотника и сам атаковать такую тихоходную цель. Я невольно вспомнил эсминец "Сагири", потопленный подводной лодкой у Борнео в декабре.

Часы шли, нервы у всех были напряжены, но ничего обнаружить не удавалось. И только в 21:34 раздался радостный вопль с гидроакустического поста:

- Подводная лодка! Дистанция 2400 метров, пеленг 10 градусов с левого борта!

- Приготовиться к атаке глубинными бомбами! - приказал я. - Серия из 8 бомб. Установить взрыватели на глубину 50 метров!

В этот момент последовал новый доклад акустиков - более спокойным голосом: "Подлодка, 1800 метров, пеленг 40 влево".

Через минуту новый доклад: "Лодка в 1300 метрах, пеленг 50 влево. Похоже, что она тоже разворачивается влево".

Я развернул "Амацукадзе" на новый курс.

В 21:53 гидроакустики сообщили, что потеряли контакт с лодкой.

Акустики доложили об этом с нескрываемым разочарованием, но я выслушал эту новость с полным спокойствием, быстро сообразив, что лодка, видимо, вошла в "мертвую зону" между эсминцем и лучами гидролокатора. Значит "Амацукадзе" и подводная лодка должны сейчас следовать одним курсом. Все это пронеслось в моей голове вместе с необходимыми расчетами и вылилось в команду:

- Подводная лодка прямо по курсу, следует на 9 узлах на дистанции 1000 метров. Установить бомбы на глубину 30 метров!

Увеличив скорость до 21 узла, мысленно представляя свой курс и курс лодки, я в 21:58 приказал сбросить серию из восьми глубинных бомб, полагая, что лодка находится прямо под эсминцем.

Развернув "Амацукадзе" на обратный курс, я сбросил еще одну серию глубинных бомб. С поверхности моря в полной темноте повеяло сильным запахом дизельного топлива. Мы ничего не видели, но запах солярки становился все сильнее. Мы хорошо были осведомлены о "тактике скунса", применяемой подводными лодками при уходе от преследования надводных кораблей, когда подводники выпускают на поверхность какое-то количество солярки, чтобы имитировать собственную гибель. Поэтому мы продолжали поиск еще в течение двух часов, но ничего больше не обнаружили.

Я доложил о вероятном потоплении подводной лодки, и, поскольку в течение следующих нескольких дней не поступало никаких донесений о действии лодок противника в этом районе, я склоняюсь к мысли, что та лодка, за которой мы охотились, была все-таки потоплена.

9 февраля я снова вышел к Давао, эскортируя транспорт "Киришима-Мару", и доставляя туда раненых и убитых при штурме острова Амбон.

В Давао, ко всеобщей радости, нас ожидали несколько огромных мешков с письмами и посылками от родных.

По прибытии на базу мне удалось первый раз за двадцать дней насладиться горячей ванной. Многие из экипажа делали то же самое. Была открыта корабельная лавка, где матросы могли купить ликер, сладости и много разных необходимых для себя вещей. Ликер на борту продается с личного разрешения командира.

Моя маленькая каюта размером два на три метра была лучшим помещением на эсминце. В эти шесть квадратных метров были втиснуты: койка, умывальник, шкаф для обмундирования, стул и стол, на котором стояла фотография моей семьи.

Рассыльный принес мне пачку писем.

Последнее письмо от жены было датировано 4 января. Она писала, что дети здоровы, все идет хорошо. Однако в конце письма была приписка, где как бы между прочим сообщалось, что когда жена с детьми ездила к родственникам в Токио, наш дом в Камакура обокрали, сломав замок.

Я расстроился. Моя жена была очень субтильной женщиной и просто терялась, сталкиваясь с подобными сторонами, жизни. Чтобы успокоиться, мне пришлось выпить несколько чашек саке.

Но следующее письмо, присланное братом, еще более меня расстроило. Брат сообщил мне, что его старший сын, двадцатипятилетний Сигоеси Хасимото, офицер 4-й армейской дивизии, умер в декабре от туберкулеза. Это был мой любимый племянник и, закрыв глаза, я прошептал молитву за его душу.

Совершенно подавленный, я отложил еще невскрытые письма, выпил еще пару чашек саке и вышел на мостик. Стоял прекрасный солнечный день. Зеленый берег и сверкающее под тропическими лучами море, казалось, жадно манили к себе.

При моем появлении вахтенный офицер, смотрящий на берег жадными глазами, вытянулся и приложил руку к козырьку фуражки.

- Объявите, - приказал я, - что завтра всему экипажу разрешено увольнение на берег. Всех разделите на три группы, чтобы каждая могла побыть на берегу по три часа.

Глаза лейтенанта зажглись восторгом, и рассыльные немедленно побежали разносить эту новость по кораблю. Ни один из трехсот человек экипажа моего эсминца не был на берегу пятьдесят дней, а потому новость вызвала всеобщее ликование.

Я вернулся в свою каюту и вскрыл следующее письмо. Оно было отправлено из Куре, но имя отправителя мне не было известно. Письмо начиналось следующими словами: "Меня зовут Хинагику. Я - одна из девушек-гейш, которые обслуживали банкет по случаю вашего ухода на войну".

Сначала я подумал, что далее последует объяснение в любви, и решил, что мне, уже взрослому человеку, обремененному женой и тремя детьми, совсем не пристало впадать даже в заочный почтовый роман с молоденькой гейшей. Но все оказалось гораздо проще и прозаичнее. "Хозяйка ресторана, - писала девушка, - напомнила, что перед вашим внезапным уходом вы забыли оплатить счет. Мы будем счастливы, если вы оплатите счет, который прилагается".

Я чуть не умер от стыда. Надо же в мои годы быть таким безответственным! У меня появилось желание напиться до беспамятства, и я открыл новую бутылку саке.

На следующий день я съехал на берег с первой партией увольняющихся. Улицы Давао были наполнены моряками с других кораблей, стоявших на якоре в порту. Везде стояли японские торговцы, бесплатно обслуживающие своих земляков напитками и сладостями. Было много и филиппинцев, которые спокойно и без страха ходили по улицам. Ярко накрашенные девушки со сложными прическами и в ярких платьях мелькали вокруг.

Меня только крайне удивило, что все они ходят босиком. В Японии босиком по городским улицам не ходит никто. Если нет возможности купить настоящие туфли, ходят в деревянных сабо.

В переполненных кинотеатрах демонстрировались Последние американские фильмы. Я заметил на некоторых домах вывески: "Японский военный центр рекреации". Перед "центрами" толпились наши солдаты и матросы. Это были бордели, которые постоянно следовали за армией из самой Японии, Китая и Кореи.