Сухэ-Батор - Михаил Колесников

Но подобная мысль вызвала лишь горькую усмешку. Как он был одинок и затерян в этом Худжирбулане, ничтожнейший сын бедняка, даже не настоящий солдат, а всего лишь истопник, носящий хантаз и шапку цирика. Кто пойдет за ним? Затерянный, никому неведомый, едва-едва овладевший грамотой. Мир был слишком огромен, а монгольский народ слишком малочислен, чтобы можно было надеяться на победу.

Странные мысли приходили в голову Сухэ. Испокон веков бедняки жили в рабстве и нужде. Было ли когда-нибудь такое, чтобы они сами распоряжались собой? К кому бы он ни обращался с подобным вопросом, все горько улыбались, покачивали головами и отвечали:

— Не сносить тебе головы, Сухэ. Не было такого да и не может быть. Разве богач даст себя побить?

Но внутренний голос твердил: «Если не было, то будет!»

В детстве Сухэ однажды схватился с сынком зажиточного арата… Сынок сделал подножку и повалил Сухэ. Он побеждал Сухэ каждый раз, всюду выслеживал, подкарауливал и опрокидывал наземь. Но Сухэ не избегал этих встреч и всегда первым бросался на врага.

— Опять тебе Дамба нос расквасил? — ворчал Дамдин.

«Завтра повалю его!» — думал Сухэ. И в конце концов ему удалось побороть Дамбу, хотя тот был и старше и сильнее. Это был малозначащий урок, но запомнился он навсегда. На военных занятиях он понял и другое: победить можно не только силой, но и умом. Мудрость была скрыта в книгах. Книги попадались редко, но Сухэ с жадностью их прочитывал. Дело было даже не в прочитанном: книги заставляли думать.

Успехи Сухэ во время военных занятий были настолько очевидны, что их отметил даже командир полка.

— Настоящий цирик! — сказал он.

И в тот же день Сухэ был переведен в строевую часть. Теперь он мог с полным правом носить хан-таз и высокую шапку — он стал строевым бойцом.

«Нужно будет поделиться этой радостной новостью с Янжимой и ее отцом», — подумал Сухэ и направился к низенькой юрте, стоявшей у подножья голой сопки.

…Весна. В просторы Монголии ворвалась весна. Сперва дули ветры, было голо и неуютно вокруг. А потом степь зацвела. Она только издали казалась бархатисто-зеленой. Когда же кони Сухэ и Янжимы спустились в лощину, в глазах у всадников зарябило от обилия цветов: красных, желтых, синих, фиолетовых, белых. Кони шагали по морю цветов. Где-то в солнечной вышине заливался жаворонок, даль была прозрачна; и там, где небо сходится с землей, синели сопки… Неподалеку виднелись юрты стойбища, кучи аргала. Оттуда доносились голоса людей, лай собак, мычание коров. И совсем игрушечным выглядел белый монастырь. Крыши кумирен блестели светлой позолотой, полированной черепицей. Там дрожало легкое марево, и порой крылатые кумирни словно повисали в воздухе.

— Поскакали на сопку! — крикнул Сухэ.

Конь Янжимы вырвался вперед. Ветер загудел в ушах Сухэ. Он наклонился чуть набок, свистнул. Степь, широкая степь… Медлительные, будто заколдованные, орлы в вышине; полыхают, как хрустальные четки, далекие озера; выскакивают из своих нор любопытные сурки — тарбаганы. Иногда мелькнет желтая шина быстроногой дикой козочки цзерен. Кажется, поднимись на стременах, опусти поводья, и сам, подобно орлу, поднимешься над степью, увидишь весь мир.

Когда тебе всего лишь двадцать лет, и весенний ветер, и безграничный простор — все наполняет сердце счастливой тревогой, ожиданием чего-то огромного, как сияющее небо.

Янжима… Когда она оглядывается на полном скаку, Сухэ видит ее блестящие лукавые глаза, тугие косы, спущенные на грудь, щеки, пылающие румянцем. Вот она придержала коня и запела. О чем песнь? Звенит-переливается голос. И не поймешь: то ли звенит жаворонок, то ли шумят высокие травы, то ли степной ветер тревожит серебряные колокольчики на острых углах кумирен…

На девушке старенькое коричневое дели, гутулы с цветистым орнаментом, в жестких черных косах красные ленты. Но Сухэ не замечает ее скромного наряда. Он слышит только голос, любуется ее тонкой, гибкой фигуркой. Ладонь у Янжимы маленькая, детская…

Встретились они еще зимой. Каждый день у дровяного склада появлялась тихая, молчаливая девушка в заплатанном халате и тяжелых гутулах. Сухэ крошил толстые поленья. Некоторые офицеры жили в юртах, где стояли маленькие железные печи. Для таких печей приходилось заготавливать чурки. Девушка обычно стояла в стороне, наблюдала за Сухэ и терпеливо ждала, когда он закончит свою тяжелую работу. Потом так же молчаливо подбирала щепу и складывала ее в плетенку. Вначале истопник не обращал на нее ровно никакого внимания. Но однажды она простояла в жестокий мороз несколько часов. Руки у нее закоченели, на ресницах замерзли слезы. Сухэ разозлился, собрал в охапку дрова и сурово спросил:

— Где твоя юрта?

Она указала на одну из сопок. Сухэ отнес дрова в юрту, стоявшую у подножья сопки. Здесь он и познакомился с отцом Янжимы, таким же бедняком, какие встречались на каждом шагу.

С тех пор Сухэ стал частым гостем в юрте старого арата. Янжима нравилась ему с каждым днем все больше и больше. А потом он понял: она красива. Красива и не по годам умна. Она понимала все, о чем толковали у дымного очага ее отец и солдат. Они говорили о позорном бегстве губернатора. Сандована, о свободе, о жадных, завистливых богачах и ламах.

Отцу Сухэ нравился. Но когда гость уходил, отец покачивал головой.

— За тебя сватается Баяр, — говорил он Янжиме. — Не простой человек. Кони в серебряной сбруе. Живет в белой шестистенной юрте. А скота так же много, как звезд на небе…

Он не договаривал, но Янжима понимала: с прошлого года задолжали они богачу. Хочется старику пристроить дочь к богатству. А Сухэ — вечный солдат. Какой толк от солдата? Он нищ и всегда голоден. Кто будет кормить жену и детей? Сегодня он здесь, а завтра на войну погонят… Понимал и Сухэ, что не с руки ему тягаться с богатеями, а потому и не говорил девушке о своем чувстве. Но любовь, что верблюжья колючка: не легко ее вырвать из сердца, глубоко она пустила корни. У Янжимы отбоя нет от богатых женихов, сватались даже князьки, тайджи. Пусть сама выбирает.

Не знал Сухэ, что каждый раз после его ухода Янжима становится грустной, неразговорчивой и ждет не дождется его следующего прихода. Запал ей в душу высокий, статный солдат с огненно-черными глазами и крутыми, властными дугами бровей. Лучше умереть, чем жить без него, бросить все и уйти куда глаза глядят. Добрый и ласковый — и глаза больше ни на кого не хотят глядеть. Он не как все. От него не услышишь дурного слова. Все больше задумчивый, печальный. А если начнет рассказывать, то будешь слушать хоть до утра. С отцом почтителен. Запросто приносит ему нюхательный табачок, развлекает всех песнями или обучает Янжиму играть в шахматы или выводить огрызком карандаша буквы. В погожие дни они иногда уезжают в степь, возвращаются под вечер иззябшие, но счастливые. Но еще ни разу не заводил он разговор о любви.