Сквозь волшебное кольцо. Британские легенды и сказки - Шерешевская Наталья Викторовна

Святому пришлось сдержать свое слово и пожаловать королевский титул этому жалкому негодяю. Но он был так разгневан на него за эту низкую хитрость, что наложил на него проклятье никогда впредь не взлетать над землей выше, чем он поднялся в тот день над орлиным крылом.

И с того самого дня по сию пору мы можем сами видеть, как крапивник перелетает с куста на куст, с одной изгороди на другую, никогда не взлетая над землей выше нашего колена, — это прибивает его к земле тяжесть святого проклятия.

В старину говорили:

Часто за наш язык мы расплачиваемся разбитым носом.

Правая рука святого Ултена

Легенда

Когда-то бог одарил святого Ултена сверхъестественной силой. И только один человек в целой Ирландии знал, в чем сила святого Ултена. То был сам Ултен. Великое бедствие обрушилось на Ирландию в сороковых годах шестого столетия — Черная Смерть. Пришлось закрыть все ирландские школы и разослать учеников по домам, где многие из них уже не застали родителей в живых. И святой Ултен открыл тогда дом для осиротевших детей и заменил многим и многим из них мать и отца.

У знаменитого Онгуша Неудачника записана легенда из тех времен как раз об этом человеке.

Случилось так, что к берегам Ирландии прибыла вражеская флотилия. И Дармид, верховный король Ирландии, послал гонца с этой тревожной вестью к Ултену, моля его заступиться перед богом и отвести новую беду, грозящую злосчастному королевству.

Эта весть была передана Ултену как раз в тот момент, когда он кормил детей. Но он поднял против вражеской флотилии свободную левую руку — вызвал бурю и потопил все корабли. А когда к нему явились с благодарностью, он ответил с укором:

— Стыдитесь! Нельзя разве было подождать, пока освободится и правая моя рука? Уж если бы я поднял правую руку, ни одного чужеземного захватчика не знала бы впредь Эйре[4]!

В старину говорили:

Соломон был мудр, Самсон — силен, Мафусаил прекрасно знал жизнь, но даже все вместе они не разули бы босоногого.

Как удалось перехитрить самого Рафтери

Я уже говорил вам про закон гостеприимства в старину. В давным-давно прошедшие времена, — а это и в самом деле было давненько, — когда знаменитый шутник Рафтери держал в благоговейном страхе весь Коннахт, потребовался незаурядный женский ум, чтобы обойти нерушимый закон гостеприимства. Этой женщине удалось без единого упрека и безнаказанно выставить из своего дома столь необыкновенного музыканта, сочетавшего к тому же в себе ум и независимость истинного поэта.

Как и многие его предшественники-поэты, Рафтери частенько злоупотреблял своими привилегиями, чересчур даже, а в особенности когда заигрывал со своей второй возлюбленной — бутылкой.

Однажды он остановился на ночлег в хижине у бедной вдовы. И так-то она спины не разгибала и сердце свое надрывала в заботах о целой куче голодных ребятишек, а тут еще музыкант этот живет себе целых тринадцать недель! И тащи ему все, и угождай, и прислуживай. Наконец стало ясно, что сей великий человек не намерен убираться из дома, пока его не вынесут оттуда на катафалке.

Соседки, которые считали себя поумнее вдовы, советовали ей нарушить старинный обычай и вышвырнуть старичка вон. Но она только головой покачала в ответ на такое позорное предложение и продолжала терпеливо сносить все невзгоды.

Так тянулось до сенокоса, когда косари на лугах ждут подмоги от своих хозяек. Среди тысячи домашних дел женщина должна еще ухитриться заготовить им свясла — копны вязать. И для этого в углу кухни им оставляют охапку соломы — вить из нее веревки.

Вдова позвала на помощь Рафтери, — до сих пор его не просили даже палец о палец ударить, — и велела ему взять веретешко и крутить. Она подает ему из охапки понемногу соломы, а он вьет веревку.

Но ведь вам известно, что когда вьешь веревку, то шаг за шагом пятишься назад от соломы, которая так и бежит сквозь пальцы. Веревка становится все длиннее, а вы отступаете все дальше и дальше.

Так Рафтери и пятился, — веревка тянулась, а он пятился, — сначала от очага, у которого стояла вдова, подавая ему солому, а потом и за порог, на свежий воздух, в широкий божий мир, из которого он целых тринадцать блаженных недель был добровольным изгнанником. И тут он услышал, как захлопнулась и защелкнулась дверь, через которую он только что вышел сам, никто его не выпроваживал, не выставлял и не выгонял.

Вот как удалось женскому уму без промаха обойти семью семьдесят раз священный закон ирландского гостеприимства и выставить за дверь самого великого Рафтери.

В старину говорили:

Когда хочешь подарить штаны, не срезай пуговиц.

Семейная распря

А теперь расскажу вам в назидание недлинную препотешную семейную историю, какая в вашем счастливом доме, конечно, никогда не случится за всю вашу мирную семейную жизнь.

Нелли Макграф и ее муж Динни считались лучшей парой в Пулбегском приходе. Да было б всем известно, тридцать три года прожили они вместе, а даже не знали, что такое косо поглядеть друг на друга. Так они и умерли бы, пребывая в этом неведении, если бы однажды в сочельник нелегкая не занесла к ним охотника Джонни. Он думал всучить им связку птиц, которых поймал силком на снегу. И парочку Динни купил у него, а Нелли изжарила их к рождественскому ужину.

Динни, добрый человек, съел свою долю с великим наслаждением, а потом, утерев рот и причмокнув от удовольствия, промолвил:

— Спасибо господу богу и тебе, Нелли. Нежнее и вкуснее этих черных дроздов я в жизни ничего не едал!

— Аминь! Благодари, благодари его. Такими птицами не побрезговал бы сам король. Я говорю, этими серыми дроздами, не так ли, Динни?

— Черными, Нелли, — повторил Динни.

— Ах, Динни, — возмутилась Нелли, — я тебе говорю, они были серые. Уж мне-то не знать, раз я их ощипывала.

— Да нет же, Нелли, я тебя уверяю, это были черные дрозды. Уж мне-то не знать, раз я их покупал.

— Что у меня, глаз нет, что ли? А, Динни?

— Я всегда полагал, Нелли, что есть. Но все равно, есть ли, нет ли, зато уж я-то глазастый, так все говорят.

— Тогда мне очень жаль, Динни, что ты не можешь отличить серого дрозда от черного.

— Если кое-кто рядом со мной, — сказал Динни, — умел бы глядеть глазами, он бы тоже когда-нибудь научился отличать черного дрозда от серого.

— Я не спорю, Динни. Так и знай, спорить я не собираюсь! Но это были серые дрозды.

— Тут не о чем и спорить, — сказал Динни. — Что правда, то правда: дрозды были черные.

— Динни, — сказала Нелли, — не гневи бога! Я же говорю тебе, то были серые дрозды.

— Ты сама гневишь бога, Нелли, — возразил Динни. — Я же говорю тебе — они были черные.

— Серые! — кричит Нелли.

— Черные! — кричит Динни.

Тогда Нелли отправляется мыть посуду и начинает вызывающе напевать про себя, а Динни вытаскивает из кармана трубку, начинает растирать для нее табак и тут же принимается насвистывать.

И вот эта пара, которая до того дня худого слова не сказала друг другу и никогда не ссорилась, перестала разговаривать на целый месяц.

Долго ли, коротко ли, как говорят в сказке, но опять подошло рождество. Нелли приготовила себе и Динни отменный ужин, и когда оба, перекрестясь, сели за стол, Нелли как прыснет со смеху.

— Динни, миленький, — говорит она, — ты помнишь, какого дурака мы с тобой валяли в такой же вот вечер год назад?

И Динни тоже ну хохотать.