Принесите мне дракона - Денис Субботин

Трапперы открыли огонь немедленно, как только их противник распрямился во весь рост. Три штуцера выстрелили едва не залпом, метя в уязвимые места на ногах, чтобы максимально лишить тролля подвижности. Спустя мгновение буквально под его ногами разорвалась граната, выпущенная из гномьей ручной мортирки. Выстрел оказался очень удачным – даже удачнее тех трёх метких, что сделали из штуцера. Из трех пуль только одна повредила голень, а до кровеносных слоёв не добралась ни одна. Взрыв же раздробил левую ногу едва ли не от ступни до колена.

Тролль осел, скособочившись, и, хоть пытался встать, получалось у него это плохо и неуклюже. Оставалось только не дать ему прийти в себя и стрелять, стрелять, стрелять…

Лихорадочно загнав в патронник очередной заряд, Ян защелкнул запирающий механизм и вскинул штуцер, выцеливая левый глаз зверя. Хотя тролльи глаза не настолько уязвимы, как, например, человеческие, однако и он зависим от зрения. К тому же, любое новое место, из которого вытекает кровь, неуклонно снижает способность к сопротивлению у этого огромного гемофилика. Ян, наконец, нашел цель и плавно, задержав дыхание, потянул спусковой крючок. Штуцер вздрогнул, и приклад в четвёртый раз с начала боя впечатался в плечо.

Яну не довелось увидеть – попал он или нет. Именно в этот момент Простак влупил гранату чуть пониже пояса троллю – место не слишком уязвимое, закрытое надёжным панцирем. Попал или не попал, но земля взметнулась в воздух фонтаном, а, поскольку тролль стоял на коленях, фонтан этот накрыл его полностью, на несколько мгновений скрыв от взглядов охотников. В очередной раз перезаряжая свое оружие, Ян не отводил взгляда от тролля. И сердце его чуть-чуть сбилось, когда последние комья земли и осколки камня осели, и стало видно – глаз выстебнуло вчистую.

Тролль уже не порывался атаковать – раны его были слишком серьёзны, а все попытки встать окончились ничем – ноги его представляли сплошную рану, из которой кровь уже не сочилась – лилась обильным потоком. И крови из тех полста литров, что заполняли его жилы, осталось меньше трети. Тролль умирал...

- Кончай стрелять! – первым поняв это, рявкнул Ворчун. И, встав в полный рост, пошел вперед, уже совершенно не опасаясь зверя, чья огромная туша вот-вот должна была рухнуть на землю.

Тролль поднял голову. Он плохо видел – одного глаза не было, а второй был засорён землёй от взрыва гранаты – но сумел различить врага, неосторожно появившегося в пределах досягаемости его главного оружия. Все оставшиеся силы вложил он в первый и последний выброс огнесмеси на почти запредельную для себя дистанцию.

Место, где только что стоял Ворчун, накрыло огненным ковром.

3.

Тролль, выплеснув последние остатки сил, рухнул мордой вниз. Теперь можно было не бояться попасть под огненную струю или неуловимый глазу удар могучей лапы – теперь уже точно. И разъярённый Вилли бросился вперёд, стреляя из карабина, перезаряжая его на бегу и снова стреляя. Пули утыкались в броню, рикошетили, с противным визгом улетая в воздух или с глухим чмоком впиваясь в землю. Опасно было стоять и стрелять вот так, вплотную, но Вилли сейчас ни о чём другом не думал. Им двигала месть за погибшего старшего, и он забыл обо всём, кроме мести. Атаковал яростно, бездумно и впустую тратя патроны на уже мертвую добычу.

Ян с Накатой не препятствовали, но и за ним не пошли – поспешили к месту, где лежал Ворчун, распластанный и почерневший. Земля здесь ещё горела, и даже ступать по ней было горячо.

Гном лежал в небольшой ложбинке, уткнувшись лицом в землю, покрытый коркой сгоревшей ткани и кожи.

- Ворчун! - со стоном упав на колени, выдохнул Ян. – Ворчун, как же ты так?…

Наката, тот на колени не падал и руки в отчаянье не ломал – осторожно смахнул прах, и ему открылась кольчуга. Кольца её даже на вид выглядели горячими, но не расплавились. Не расплавился и шлем с ниспадающей на плечи кольчужной сеткой.

- Помогай! – хрипло попросил ниппонец, продолжая счищать с Ворчуна обгорелые ошметки. – Его на прам надо. Вместе понесем…

- Конечно! – Ян недоуменно взглянул на него. – Конечно, понесём – не здесь же оставим! Но ведь… мертвый Ворчун! Куда бежать?

- Кто – мёртв? – вскинул брови Наката. – Жив он, жив бродяга. Припекло его сильно, это да… Ничего, шкура отрастёт, ещё лучше будет! Гладкая да шелковистая, розовая – ещё красивше будет наш Ворчун!

- Ты не шути так! – завопил Вилли, подскакивая. – Ты чего тут несёшь?! Что, жив?!

- Жив, жив, успокойся, – повторил Наката, осторожно ощупывая Ворчуна легкими, почти невесомыми касаниями. – Давайте-ка поспешим…

Он поднял голову и бросил короткий, пронзительный взгляд на маленького гнома, на лице которого поочередно сменяла друг друга целая гамма чувств – надежда, удивление, восторг, злость и не унявшаяся ярость.

- Вилли, ты бы остался, что ли? Надо ведь и добычу нашу оприходовать, и жидкость огненную. Не забыл, ради чего Ворчун своей шкурой рисковал?

Вилли застыл. Несколько мгновений он пожирал Накату ненавидящим взглядом, но спорить не осмелился – в нём, как и в любом гноме, слишком много было дисциплины и порядка. И приказ старшего не обсуждался никогда. Потом в глазах его злость и ненависть сменились пониманием.

Так и не раскрыв рта, он повернулся и поспешил к мёртвому троллю. Время ведь и в самом деле не ждало - тролль разлагался быстро. Разлагалась – но только на нём – и сверхпрочная шкура, и внутренности, в которых была та самая огненная жидкость. Наката был прав, когда требовал от младшего гнома поспешить…

А Ворчуна понесли – очень медленно и осторожно, к берегу, вдвоём. Гном был в беспамятстве, но теперь и Ян видел – жив.

Ворчун мало помнил из того, что с ним случилось. Пребывая в том странном состоянии оцепенения, когда даже боль не доходит до сознания, он не мог ни пошевелиться, ни слова сказать. Только понимал – его куда-то волокли, отчаянно пытаясь успеть и, видимо, не понимая, что – поздно. Он всё понимал, и удивлялся, и злился на товарищей, дурней безмозглых…

Потом, после кратких часов блаженного покоя и неги, спину будто кипятком обдало – а он, чувствуя, как нестерпимая боль все глубже вгрызается в тело, даже застонать не мог, пребывая в прежнем отстраненном оцепенении. Только сердце зашлось да пару раз сбойнуло. Потом его вроде бы положили, и боль стала ещё нестерпимей.

Ощущение реальности вернулось рывком, без перехода. И страшная боль во всем теле - болела спина, с которой сдирали доспехи, болели все кости, билась в истерике кровь в венах. Потом в одно мгновение – будто кто-то выключателем щелкнул – вернулось зрение, и, пусть искажённый, но слух.

- Живой? – спросил склонившийся откуда-то сбоку, искренне напуганный Наката.

- Жи…вой! – с трудом вытолкнул из себя Ворчун. – А ты думал… что можешь, наконец,… мой топор… забрать?!

Длинная фраза отняла у Ворчуна все силы – все, до последней капли. Он уткнулся лицом в мягкую, набитую соломой подушку, и впал в блаженное забытье…

А потом его разбудила боль. Да такая, что даже Строри Ворчун, терпеливейший из гномов, не смог удержаться и не завыть. И даже подумать зло и неумно, что лучше уж лежать бревно бревном, и ничего не чувствовать, чем вот так мучиться. Но тут на его ор примчался Наката, чем-то прохладным и жгучим смазал спину… И боль, если не ушла совсем, то отступила – стало куда легче и приятнее дышать. К тому же Ворчун ощутил лёгкие горячие пощипывания – верный признак того, что всё не так уж плохо, и жить он будет.

- Наката, – позвал он, попытавшись повернуть голову. – Слышь, Наката! Что там у меня с жопой?

Речь к нему вернулась вместе со зрением и слухом. Сейчас, после применения некоей чудодейственной мази, боль немного отступила и к Ворчуну возвратилась способность думать. И бояться. Он немного представлял себе, что такое тролличье пламя, и боялся теперь – что спина его являет собой не что иное, как обугленную корочку на котлете. Сковырнув которую – добираются, наконец, до качественно прожаренного мяса.

- Тяжко нашему гному? – спросил Ян, стоя у борта и потягивая из большой жестяной кружки крепкий травяной отвар.

Наката только что подошёл к нему – усталый, но довольный. Отвечать не стал, только кивнул без слов, опёрся плечом о блокгауз. Молча же, взял у Яна кружку, отхлебнул крупно, с видимым наслаждением.

- Жить будет, – заверил наконец, прежде того словно бы и не замечая Янова нетерпения. – Недельку правда, на пузе пролежит пластом – спину у него даже не опалило – запекло как буженину! Я там обезболивающей мазью эльфийской смазал, кое-что попросту срезал… Ну, ладно, много срезал! Там всё равно уже мёртвое мясо было. Говорю же – буженина. Сейчас он спит… или притворился спящим. Болеть должно не сильно, так что пускай спит… Что делать будем, командир?