Тайна Вильгельма Шторица - Жюль Верн

Да и кто другой мог совершить этот бессмысленный акт вандализма[118], как не проклятый пруссак!

Представьте себе возмущение капитана Харалана.

— Это все проделки подлого негодяя! — гремел он, потрясая сжатыми кулаками. — Как он умудрился выйти сухим изводы? Не сомневаюсь, на этом он не остановится! Я не допущу новых выходок!

— Больше хладнокровия, дорогой капитан! — уговаривал я. — Ради Бога, не сделайте опрометчивого шага! Это только осложнит ситуацию.

— Месье Видаль, если бы отец предоставил мне свободу действий, мы бы уже избавились от этого мерзавца!

— Я считаю, дорогой Харалан, с таким противником надо быть поосторожней!

— Поосторожней?… И вы туда же, месье Видаль! Что же, пусть он продолжает безобразничать? Вы этого хотите?

— Надо обратиться в полицию. Не забывайте о своей матери и сестре. Будьте благоразумней!

— Да разве они не узнают, что произошло?

— Никто им ничего не скажет, да и Марку тоже. А после свадьбы решим, как следует поступить.

— После свадьбы?… — задумчиво произнес капитан. — А если окажется слишком поздно?

Родерихи были заняты подготовкой к званому вечеру, который они назначили на сегодня. Они желали не ударить лицом в грязь и задать пир на весь мир. У доктора было много друзей в высшем свете, так что приглашений разослали изрядное количество. В особняке Родерихов, как на нейтральной территории, мадьярской аристократии предстояло встретиться с военными, судейскими чинами, городскими чиновниками… Сам губернатор Рагза принял приглашение доктора, с которым его соединяли узы давней дружбы.

В залах особняка свободно разместятся ожидаемые полторы сотни гостей. Богатый ужин сервируют в галерее к концу вечера.

Мира, как истинная мадьярка, ревностно относилась к нарядам. Неудивительно, что в столь значительный для себя день девушку более всего занимал ее туалет. Сказанное мною по поводу Миры Родерих справедливо и для всех прочих дам и мужчин, собиравшихся на званый вечер. Так что событие обещало быть просто блестящим.

Весь день я провел у доктора в ожидании. В какой-то момент я облокотился на подоконник, рассеянно глядя на набережную Баттиани, и вдруг, к большой досаде, заметил Вильгельма Шторица, медленно бредущего вдоль набережной с уныло опущенной головой. Поравнявшись с особняком Родерихов, он неожиданно выпрямился и какой же взгляд метнул в сторону окон, если бы вы видели! Так он прошелся несколько раз, продолжая метать молнии. Даже мадам Родерих обратила на это внимание мужа, но тот поспешил отвлечь ее.

Когда мы с Марком вышли из дому и направились к отелю «Темешвар», этот Шториц снова попался нам. Заметив моего спутника, он остановился как вкопанный, сильно побледнев и растопырив руки, как в каталептическом[119] припадке. Боже, не брякнется ли он оземь? В глазах его сверкала лютая ненависть. Лишь пройдя несколько шагов, брат спросил меня:

— Ты обратил внимание на этого человека?

— Конечно!

— Это Вильгельм Шториц, помнишь, я тебе о нем говорил?

— Я знаю.

— Откуда?

— Капитан Харалан показал мне его как-то при случайной встрече.

— А я полагал, что его нет в Рагзе, — задумчиво проговорил Марк, — хотя, впрочем, какое это имеет значение!

— Ни малейшего, — солгал я.

К девяти часам вечера к особняку Родерихов стали съезжаться гости. Доктор, его жена и дочь любезно встречали их при входе в галерею, залитую ярким светом зажженных люстр. Наконец появился и губернатор Рагза. Его превосходительство тепло и сердечно поздравил все семейство. Жениха и невесту, которую знал еще ребенком, он осыпал комплиментами и добрыми пожеланиями. Поздравления сыпались со всех сторон.

Между девятью и десятью часами появились представители городских властей, офицеры, товарищи Харалана, который хотя и показался мне озабоченным, но держался превосходно, радушно привечая гостей. Туалеты приглашенных дам выделялись великолепной роскошью и вкусом среди военных мундиров и парадных мужских костюмов. Гости, оживленно переговариваясь, прогуливались по залам и галерее, любовались богатыми подарками, выставленными в докторском кабинете. Особым изяществом отличались подарки жениха.

На столике в большой гостиной лежал брачный контракт, который надлежало подписать в ходе вечера. На другом столике с гнутыми ножками и инкрустированной[120] столешницей[121] стоял прекрасный букет белых роз и флердоранжа[122] — непременный спутник обрученных. Согласно мадьярскому обычаю, рядом с букетом на бархатной подушечке лежал свадебный венок, который наденет невеста в день венчания, отправляясь в кафедральный собор.

Вечер планировался в трех частях: концерт, торжественное подписание брачного контракта, бал. Танцы начнутся не ранее полуночи. О столь позднем времени жалели, вероятно, все приглашенные, ибо, повторяю, нет другого развлечения, которому венгры и венгерки предавались бы с большим наслаждением и страстью.

Играл замечательный цыганский оркестр. Очень популярный в Венгрии, он впервые выступал в Рагзе, где о нем были наслышаны.

Известно, что венгры — большие поклонники музыки. Однако, по наблюдениям, между ними и немцами есть существенное различие в манере наслаждаться музыкой. Мадьяр — не исполнитель. Он не поет, а если поет, то совсем немного. Он жадно внимает звукам. А если речь идет о народной музыке, то слушание для него одновременно и серьезное дело, и огромное удовольствие.

Оркестр состоял из двенадцати исполнителей и дирижера. В программе концерта — эффектные музыкальные пьесы, венгерские мелодии — боевые песни, военные марши. Именно их венгры, люди гордые и темпераментные, предпочитают романтической и мечтательной немецкой музыке.

Удивительно, что для нынешнего вечера, вечера подписания брачного контракта, не выбрали более подходящую, «свадебную», музыку. Но подобной традиции не сложилось, а Венгрия — страна традиций. И хранит верность народным мелодиям, как Сербия — балладам, Валахия — дойнам…[123] Венгры обожают захватывающие мелодии, ритмические марши, воскрешающие воспоминания о военных баталиях, славящие незабываемые исторические подвиги.

Цыгане нарядились в пестрые национальные костюмы. Я невольно залюбовался их живописным видом — смуглыми лицами, жгучими очами, ослепительной белизной улыбок, шапками черных жестких кудрей.

Аудитория благоговейно внимала музыке, затем разразилась исступленными аплодисментами. Цыгане исполняли самые популярные в Венгрии произведения так лихо, громко и торжественно, что эхо от концерта раскатывалось, наверное, по всей пуште.