Маски Тутанхамона - Жеральд Мессадье

Затем два жреца спустились по пяти ступенькам алтаря и присоединились к верующему, который сделал это пожертвование. Он дал каждому из них по три медных кольца, как и было договорено, и трое мужчин молча смотрели на пламя, наконец охватившее пожертвование.

Позади очага, на расстоянии двух локтей от него, чтобы до нее не доходили клубы дыма, триумфально возвышалась статуя богини — втрое больше человеческого роста, полностью обнаженная, с выпуклым лобком и улыбающимся ртом. Лучи заходящего солнца позолотили ее конусообразную грудь. К ее бедрам был прикреплен лук, в правой руке она держала стрелу, а в левой руке — розу.

Утром Астарта была богиней войны, а вечером — богиней любви.

Статуи двух ее слуг-музыкантов, Нинатты и Кулитты, как полагалось, размером вдвое меньше, стояли по обе стороны от нее, один держал в руках лиру, а второй — тамбурин.

— Смотри, вспыхнул огонь, значит, богиня приняла твои пожертвования, — сказал Исма.

— Она более великодушна, нежели Хатор, — откликнулся мужчина.

Жрецы воздержались от каких-либо сопоставлений возможностей богинь; это было неучтиво, ведь Мемфис оказал им гостеприимство. Если бы верховный жрец Пта Нефертеп узнал, что они позволили вести неуважительные речи в отношении богов страны, их бы строго отчитал Начальник тайной охраны культов.

— Я ей трижды делал пожертвования, — сообщил мужчина, — но напрасно. Моя сила не вернулась.

Исма незаметно взглянул на верующего: мужчина был молодым и с виду крепким. В конце концов, у сильных мира сего тоже были свои тайны.

— Наши боги не хотят заниматься нами, — продолжил мужчина. — Они недовольны. Нет порядка в Двух Землях, как нет властителя на троне.

Оба жреца не вымолвили ни слова. В действительности они, как и многие люди в Мемфисе, были согласны с тем, что царский корабль опасно раскачивается.

— Скоро, — сказал Исма, — солнце зайдет, и ты сможешь убедиться в силе Астарты.

— Как?

— Возвращайся сюда ночью, храм будет открыт.

После этого оба жреца засвидетельствовали свое почтение жертвователю и исчезли в глубине храма.

Верующий вышел из храма и двинулся по улице, на которой раздавались крики торговцев, продающих кто пиво, кто дыни страдающим от послеполуденной жары.

Вскоре цвет неба изменился с голубого на черный.

Взошла звезда Астарты.

Храм богини покинула дневная толпа. Но он не был таким уж пустым. Пламя двух факелов на паперти от дуновения легкого вечернего бриза извивалось, как души людей в тисках сладострастия, словно разоблачая помыслы присутствующих. То там, то здесь двигались тени, мелькали отблески пламени. Мужчины, женщины. Это были верующие, которые знали закон Астарты: по крайней мере один раз в жизни всякий поклоняющийся богине должен был явиться ночью в храм и ожидать незнакомца или незнакомку, и этот человек бросит ему колечки и скажет:

— Именем богини я призываю тебя!

И тогда женщина должна отдаться мужчине.

Некоторые жрецы Пта протестовали против такой практики, но, руководствуясь здравым смыслом, именитые люди Двух Земель считали, что это отнюдь не вызывало у девушек желания продавать свою любовь, а у мужчин — стремиться к мимолетным любовным утехам.

Придя в храм, мужчина остановился перед тенью фигуры, сидящей на цоколе статуи богини. Он наклонился вперед, чтобы рассмотреть ее черты и формы, и у него вырвался крик удивления:

— Но ты совсем юная!

— Если ты ищешь старух, тогда тебя самого надо выставить на продажу.

Мужчина расхохотался.

— И у тебя злой язык!

— Не говори плохо о моем языке, он может причинить боль твоему члену.

Снова смех.

— Твой любовник, должно быть, беден, если ты пришла сюда?

— Отнюдь, у него просто нет больше сил.

Он задумался. Затем через какое-то мгновение произнес ритуальную фразу:

— Именем богини Астарты…

Девушка покачала головой и стала рассматривать медные кольца, которые звякнули на каменном полу, затем схватила их и нацепила на палец на ноге. После этого она встала.

Их поглотила ближайшая тень — от часовни, в которой давались обеты.

В ночной тишине слышались учащенное дыхание, сдавленные крики, похожие на всхлипывания, хрипение и радостные возгласы.

— Именем богини, осел! — шептал женский голос.

— Именем богини, осел наконец пробудился!

Взрыв сдавленного смеха приветствовал удачный ответ.

— Завтра я вернусь, чтобы снова принести жертву, — сказал мужчина, выходя из тени и надевая набедренную повязку.

— Лучше приходи послезавтра, — попросила девица. — Дай мне время прийти в себя после такого натиска.

7

КОБРА

«Возможно ли ненавидеть свою собственную кровь?» — думала Анкесенпаатон.

Расположившись на террасе Дворца царевен вместе со своим верным Шабакой, Ай, насупившись, рассматривал кормилицу Сати и Пасара, которые стояли позади Анкесенпаатон.

— Что оправдывает присутствие этих людей? — спросил он властно.

Это единственное замечание заставило Анкесенпаатон забыть о намерениях примириться, что советовал сделать Пасар.

— Моя воля, — ответила она сухо.

Ответ озадачил, а затем вызвал раздражение у деда. Во время своего предыдущего визита в Ахетатон он уже имел возможность столкнуться с наглым поведением своей внучки, но теперь он понял, что наглость стала чертой ее характера.

— Нам необходимо обсудить дела большой важности, — заметил он. — Это не должны слышать чужие уши.

Он окинул Сати взглядом с головы до ног, удивившись тому, что в такую жару на ней была свободная черная накидка, скрывавшая руки. Затем его взгляд переместился на Пасара, о существовании которого шпионы уже доложили Аю.

— Эти дела касаются меня, и так же, как ты привел с собой человека, которого я не знаю, я хочу, чтобы с моей стороны присутствовали Сати и Пасар, — заявила она. — Не забывай о том, что ты подписал документ, принятый Царским советом, согласно которому я обладаю абсолютным правом решать все вопросы, касающиеся моего окружения и персонала дворца, и что моя воля преобладает над твоей.

— Ты еще не царица, — заметил он. — Этот документ пока не вступил в силу.

— И ты пока что не регент, — парировала она. — У тебя нет никаких прав ни в этом дворце, нив каком-либо другом. Ни в Ахетатоне, ни в Фивах, ни в Мемфисе.

Это был вызов. Почувствовав, с какой уверенностью говорила внучка, Ай наклонился вперед и впился в нее взглядом. Его темные глаза полыхали огнем. Если он думал, что сможет испугать ее, то глубоко ошибался; она приняла вызов старика с холодностью, которая, как она знала, раздражала его.