Памятник Дюку(Повести) - Воинов Александр Исаевич

Пока он говорил по телефону, в канцелярию снова вернулся старшина. Он привел роту с завтрака и теперь собирал свои учебники.

Дверь приоткрылась, и Красильников знаком попросил меня выйти. Оказалось, что заболел курсант Васильчиков, у него высокая температура, и его уже отправили в лазарет. Потом надо было разбираться с Терехиным, который только что схватил двойку по английскому языку. Узнать, что он не усвоил, сумеет ли сам догнать группу или ему надо помочь. Тут же выяснилось, что у командира отделения Бурдина плохи дела дома. Отец пишет из деревни, что ему не дают льгот, положенных старым родителям, у которых взрослые сыновья служат в армии. Я забрал у Бурдина письмо, чтобы, показав его в штабе, выслать старикам необходимый документ. У Шахова раньше срока износились сапоги, Красильников передает мне его рапорт, а я должен, утвердив его у командира роты, передать в хозяйственную часть, чтобы выписали другие. И еще надо поговорить с Алексеевым, который совсем забросил физкультуру и отлынивает от утренней физзарядки.

Короче, те десять минут, которые даются курсантам, чтобы, забрав учебники, снова построиться и идти в классы, я непрерывно отвечал на вопросы, давал указания и набирал дела, которые надо решить к вечеру, когда времени для общения будет больше.

Проводив взвод на занятия, я спустился этажом ниже и застал секретаря партбюро батальона Кошелева как раз в тот момент, когда он выходил из комнаты комбата. Так как коммунистов в батальоне много и дел у Кошелева столько, что он даже по воскресеньям не имел отдыха, недавно его сделали освобожденным. Это усилило его авторитет.

Он года на три старше меня, в партии уже четыре года и секретарем партбюро выбран второй раз. До своего освобождения он командовал взводом в третьей роте и сумел вытянуть его на одно из первых мест в училище.

Я прекрасно знал эти короткие анкетные сведения, потому что где-то в глубине души завидую его умению быстро и толково вникать в суть дела. Он бывает резок, и это тоже мне нравится. И еще мне по душе его независимость. Он умеет держаться в отдалении ото всех и никогда никому не передает того, что услышал от другого.

Зовут Кошелева Валентином, а попросту Валей, и это имя очень идет к его румяному лицу. Но сейчас, когда я его встретил, оно выражало крайнюю степень недовольства и озадаченности.

— Привет, Валя! — сказал я.

— Здорово, Алеша! — ответил он и, толкнув дверь с табличкой «Партбюро», вошел в комнату.

Я заглянул в нее и остановился на пороге.

— Ну чего стоишь, заходи! Садись!

В большой комнате, кроме стола, за которым сидел Валя, старого потертого дивана, приткнутого в угол несгораемого ящика и нескольких стульев, была еще одна примечательность.

Ниже портретов вождей в окантованных рамках висело несколько пейзажей, нарисованных довольно умелой рукой. Авторство принадлежало самому Вале. Он огорчался, когда кто-нибудь из новичков, не знавших об этом, начинал критиковать рисунки, но никогда не возражал.

— Слушай, старик! — сказал я. — Скоро тебе придется заниматься еще одним персональным делом!

— Каким? Проштрафился еще кто-нибудь? — Он досадливо махнул рукой. — Не люблю эти персональные дела… Понимаешь, какая-то девчонка прислала письмо, что курсант Мамедов обещал на ней жениться, а теперь отказывается. Дедюхин настаивает, чтобы я вызвал его на партбюро. Ну, скажи — какое нам дело, женится Мамедов на ней или нет? Другое дело, если бы он обманывал девушек систематически! Но таких данных нет!.. А что у тебя?

— А мое дело совсем другое! Скоро я принесу тебе заявление в партию!

— Ого, — воскликнул он, — это уже серьезно! Ну что ж, будем разбирать… Только вот тебе мой совет! Ты поднажми! Как у тебя во взводе с дисциплиной? Взыскания есть?

— За последние полгода штук пять наберется.

— Ну, это не очень много! А как успеваемость?

Рассказал и об успеваемости. Валя дотошно выяснял все подробности моей биографии и жизни моего взвода. Меня поразило — он разговаривал со мной так, словно до этого никогда не был со мной знаком и встретил впервые. Даже в его интонации произошла перемена. Он как бы внутренне отодвинул меня от себя на большое расстояние, чтобы получше рассмотреть мою личность со всех сторон.

— Ну, лады, Алеша! — сказал он, когда все вопросы были исчерпаны и мои ответы тщательно записаны в большой настольный блокнот. — Давай заявление! Оформляй рекомендации!.. Да особенно не тяни, а то уйдем в лагерь, там партбюро сложнее собирать будет… Затяжка получится!..

Нет, сегодняшний день начинается поистине замечательно! И Попов за ночь смягчился, и Валя Кошелев сказал свое «добро»!

Градусы моего настроения резко подскочили кверху. Прыгая через две ступеньки, я устремился на свой этаж и, быстро пройдя мимо дежурного, почти вбежал в канцелярию.

Где ты пропадаешь? — обрушился на меня Лукин. Он что-то писал, сидя за своим столом, и как только я вошел, яростно начал рвать бумагу в клочки.

— А что случилось?!

— А то, что эта самая Тонька Потапова большая интриганка! Впутала меня в такое грязное дело, что не знаю, как из него и выбраться!

Я подошел к окну и присел на подоконник.

— Что к тебе-то она имеет?

— Ко мне лично ничего! Но меня только что вызывал к себе Дедюхин и приказал заняться делами клуба, как будто у Коркина что-то нечисто! А я в это не верю. Он очень приличный человек.

— Ну так и докажи это.

— Это будет нетрудно! Но сам факт мне глубоко противен. Не люблю заниматься такими делами.

— Что ж, — улыбнулся я, — Дедюхин оказывает тебе доверие.

— Не нужно мне такого доверия! Вот что, Алеша, Дедюхин тебя тоже разыскивал, но не мог найти.

— А меня зачем?

— Ты придаешься мне в помощь. Понятно? Такие дела в одиночку не делают.

Он не мог скрыть своей крайней раздраженности и нежелании ввязываться в дела Коркина. Да и мне, признаться, не хотелось. Однако после нашей поздней прогулки с Тоней и ее признания на площади перед Смольным я уже чувствовал себя в какой-то степени морально ответственным за ее судьбу.

— Но, может быть, в том, что она говорила Дедюхину, есть доля правды! — сказал я осторожно.

— Нет! Это ложь! И вообще я должен тебе сказать доверительно, — он даже понизил голос, бросив быстрый взгляд на дверь, — Дедюхин намекнул, что не хочет скандала. И это дело надо спустить на тормозах!.. Коркин работник ценный, а если и есть у него отдельные промахи, то у кого их нет!..

— Безусловно! — согласился я. — Ну, а чем же, собственно, нам надо будет с тобой заняться?..

Лукин пожевал мундштук папиросы и, сломав ее, долго комкал в пепельнице.

— Тонька распускает грязные слухи о том, что Коркин будто бы имеет какую-то свою билетную книжку. Продает из нее вместе с настоящими часть билетов, а потом присваивает себе деньги.

— Но ведь билетами на платные концерты почти всегда торгует Тоня?

— В том-то и дело! Прикидывается святой, а, наверно, сама и занимается коммерцией! А теперь испугалась разоблачения и решила свалить все на Коркина.

— А с ним ты говорил?

Лукин испуганно махнул рукой.

— Что ты! Дедюхин настрого приказал никому ни слова, пока все полностью не выясним! Зачем оскорблять человека подозрением! Да после этого он не сможет работать.

— Не ожидал от Дедюхина таких душевных тонкостей! — усмехнулся я.

Лукин смутился:

— Ну, конечно, это я ему подсказал… Так вот, Алеша, давай условимся. Никаких шараханий! Дело идет о чести и добром имени человека.

— Верно, — согласился я, — но почему только Коркина?

— Как почему?!. — возмутился Лукин. — Ведь обвинение направлено против него! Короче! Мой план таков. Сегодня суббота! Как раз будет платный концерт. Тонька откроет кассу. Ты будешь стоять в дверях и незаметно у некоторых отбирать билеты… Потом мы арестуем выручку…

— Действительно, темное дело! — сказал я. — Только, спрашивается, зачем же ей было самой на себя беду накликать?

— Как — зачем? Наверно поняла, что с Коркиным шутки плохи! Он ей уже два предупреждения сделал!..