Уик-энд - Роберт Ладлэм

Он, Джой Кардоне, не имеет отношения к синдикату; он не имеет отношения к семье. Что он-то может знать?

Но послание «Да Винчи» пришло из Швейцарии.

И с ней была связана лишь одна возможность. Одна, но просто пугающая. Коза Ностра пронюхала о Цюрихе! Они пустят эту информацию в ход против него, пока он не будет полностью контролировать «светло-коричневого» человека, врага итальянцев. И если он не сможет остановить действия Джона Таннера, какими бы они ни были, он будет уничтожен.

Цюрих! Остерманы!

Он делал лишь то, что, по его мнению, было правильным. Он старался лишь выжить. Остерман, вне всякого сомнения, совершенно точно понял его. Но теперь эти сведения оказались в других руках. Не в его.

Джой Кардоне вышел из кухни и вернулся в свой миниатюрный спортивный зал. Не натягивая перчаток, он стал дубасить мешок, все резче и ожесточеннее, резче и ожесточеннее.

В мозгу у него крутилось лишь одно слово:

«Цюрих! Цюрих! Цюрих!»

Вирджиния Тремьян слышала, как ее муж поднялся с постели в шесть пятнадцать, и сразу же поняла — что-то не в порядке. Муж ее очень редко поднимался так рано.

Она полежала несколько минут. Когда он не вернулся, она сама встала, накинула халатик и спустилась вниз. Он стоял в гостиной у высокого окна, куря сигарету и уставившись на листок бумаги.

— Что ты здесь делаешь?

— Посмотри, — тихо ответил он.

— На что? — Она взяла бумагу у него из рук.

«Примите исключительные меры предосторожности против вашего врага — журналиста. Его дружба не в силах устоять перед его завистью. Он не тот, за кого себя выдает. Мы можем и должны сообщить о посещающих его калифорнийцах.

Блэкстоун».

— Что это? Откуда ты это получил?

— Минут двадцать назад я услышал какие-то звуки за окном. Они меня разбудили. Затем раздался шум машины. Они газовали тут под окнами… Я подумал, что ты тоже слышишь. Ты лежала, отбросив одеяло.

— Просто я не обратила внимания…

— Я спустился и открыл двери. На коврике был вот этот конверт.

— Что это может означать?

— Пока еще не догадываюсь.

— Кто такой Блэкстоун?

— Не знаю. Надо разобраться. И серьезно… — Ричард Тремьян устало опустился в кресло и поднес руку ко лбу. Другой он осторожно стряхнул пепел с кончика сигареты. — Прошу тебя… дай мне подумать.

Вирджиния Тремьян снова посмотрела на лист с загадочным текстом.

— Друг-журналист. Что это значит?

— Таннер что-то нащупал, и авторы этого послания запаниковали. Теперь они стараются, чтобы паника охватила и меня.

— Зачем?

— Не знаю. Может, они считают, что я мог бы им помочь. Или же просто стараются запугать меня. Всех нас.

— Остерманы…

— Совершенно верно. И, кажется, нам угрожают, намекая на Цюрих.

— О господи! Они знают? Кто-то выяснил?

— Похоже, что так.

— Ты считаешь, что Берни напуган? Что с ним поговорили на эту тему?

Тремьян прищурился.

— Он, должно быть, сошел с ума, если решился на это. Его распнут по обе стороны Атлантики… Нет, тут совсем другое.

— Что же тогда?

— Кто бы это ни писал, он, скорее всего, один из тех, с кем я работал в прошлом или кого отказался поддерживать. Может быть, он в курсе моих сегодняшних дел. Знает, что за досье лежат у меня на столе. Таннер тоже идет по следу, и может подняться шум. Они хотят, чтобы я остановил его. В противном случае со мной будет покончено. Я даже понять ничего не успею… Цюрих вплотную займется нами.

— Они не посмеют тронуть тебя, — взвинчиваясь, сказала жена Тремьяна.

— Брось, дорогая. Давай не будем обманывать друг друга. В светских кругах я считаюсь аналитиком деятельности крупных компаний. В кабинетах же компаний я уже выступаю как партнер в крупных контрактах. Откровенно говоря, этот рынок буквально сошел с ума из-за липовых сделок. Из-за фальшивых. Идет сплошной обман. Продаются и покупаются только бумаги. Дутые величины.

— Тебе угрожает что-то конкретное?

— Возможно. Хотя я всегда могу сказать, что попался на ложную информацию. И любой суд меня оправдает.

— Они относятся к тебе с уважением. Ты работаешь больше, чем кто-либо другой. Черт возьми, да ты тут самый лучший юрист.

— Я бы хотел так думать.

— Так и есть!

Ричард Тремьян стоял теперь у высокого окна, глядя на лужайку своего ранчо стоимостью в семьдесят четыре тысячи долларов.

— Ну, разве не смешно! Скорее всего, ты права. Я один из лучших в той системе, которую презираю… В системе, которую Таннер мог бы разодрать на куски в одной из своих программ, знай он, что на самом деле происходит кругом. Вот о чем идет речь в этой записке.

— Не думаю, что ты прав… Мне кажется, что за ней стоит кто-то другой, какой-то обиженный тобой человек, который хочет добраться до тебя. Или хотя бы запугать.

— В таком случае он преуспел. То, что этот… Блэкстоун сообщил мне, не представляет для меня открытия. Учитывая, кто я такой на самом деле и чем занимаюсь, Таннер должен выглядеть естественным моим врагом. По крайней мере, он так думает… если бы только он знал истину.

Глянув на жену, он заставил себя улыбнуться.

— Всю правду знают только там, в Цюрихе.

Вторник. Девять тридцать утра по калифорнийскому времени

Остерман бесцельно бродил по кабинету, стараясь изо всех сил забыть об утреннем звонке.

Ни ему, ни Лейле уснуть больше не удалось. Они попытались найти приемлемое объяснение этому звонку. Не найдя его, перешли к более важному вопросу: зачем?

Зачем ему звонили? Что стоит за этим вызовом? Стоит ли Таннер за этой опасностью публичного разоблачения?

В таком случае ему, Берни Остерману, ничего не угрожает.

Таннер никогда не распространялся о деталях своей работы. Он говорил о ней только в общих чертах. Он довольно болезненно относился к тому, что считал несправедливостью и нечестностью, и так как они часто спорили по поводу того, что можно считать честной игрой в условиях рынка, то оба старались не вдаваться в детали.

Берни считал Таннера крестоносцем, который никогда не покинет седла и не узнает, что значит ходить пешком. Он никогда не испытывал, что это такое — встречать отца, который приходит домой и говорит, что с завтрашнего дня остался без работы. Или видеть, как мать полночи перешивает обноски, потому что завтра детям надо идти в школу. Таннер мог позволить себе искренне возмущаться, потому что он отлично работал. Но кое-чего он был не в состоянии понять. И поэтому Берни никогда не обсуждал с ним проблемы, связанные с Цюрихом.

— Эй, Берни! Подожди минутку! — Эд Помфрет, толстенький и разболтанный продюсер средних лет, спешил за ним по тротуару.

— Привет, Эдди. Как дела?

— Потрясающе! Я пытался найти тебя в твоем офисе. Девушка сказала, что ты вышел.

— Там нечем было заняться.

— Я получил кое-какое предложение, как, наверное, и ты. Намечается отличная работа для тебя.

— Да?.. Нет, никаких предложений я не получал. Неужто мы над чем-то работаем?

— Это что? Шутка? — Помфрет слегка ощетинился. Словно Остерман в глаза сказал ему, что считает его второразрядным дельцом.

— Никаких шуток. Всю неделю я был по уши занят. О чем ты, в сущности, говоришь? Кто сделал тебе предложение?

— Кто-то новый звонил мне утром из сценарного отдела. Я как раз разбирался с сериями «Перехватчика». Он сказал мне, что ты можешь сделать потрясающий кусок об этой четверке. И идея мне понравилась.

— Какая идея?

— Ну, по этому сюжету, где три человека втайне совершают в Швейцарии крупнейшую сделку. Я сразу же ухватился за нее.

Остерман остановился и посмотрел на Помфрета.

— Кто навел тебя на это?

— На что навел меня?

— Я не знаю никакой четверки. Не вижу никакого сюжета. Никаких дел. А теперь скажи мне честно, что тебе нужно?

— Ты, должно быть, шутишь. Иначе разве я позволил бы себе беспокоить вас с Лейлой? Я жутко обрадовался. Сценарный отдел сказал мне, чтобы я позвонил тебе и переговорил относительно сюжета.

— Кто тебе звонил?

— Как его имя? Ну тот новый парень, которого сценаристы перетащили из Нью-Йорка!

— Кто?

— Он назвался… Таннер. Да, точно. Таннер, Джим Таннер. Джон Таннер…

— Джон Таннер тут не работает! Так кто сказал тебе, чтобы ты мне все это изложил? — Он схватил Помфрета за предплечье. — Отвечай сейчас же, сукин сын!

— Убери от меня свои лапы! Ты в своем уме?

Остерман сразу же понял, что ошибся: Помфрет был всего лишь чьим-то орудием. Он выпустил руку продюсера.

— Прости, Эдди. Прими мои извинения… Я немного не в себе. Я вел себя как свинья. Не обижайся.