Городской романс - Ефим Ховив

— Михаил Федорович, видимо, ваш приезд в Челябинск — не только дань памяти В. Поляничко, но и повод побывать на родине?

— Всегда есть субъективные интересы, особенно когда это касается самого сокровенного у человека. У меня здесь могилы родителей, которые я не посещал более трех лет. И это самый сокровенный повод. Но не только. Мы все сегодня нуждаемся в равновесии мыслей, в политической, социальной и экономической стабильности. И если откуда-то должны появиться эти качества, то, я думаю, лучшего места, чем Челябинск, просто не существует.

— Вы действительно так считаете?

— Челябинск всегда был источником здравомыслия, основой экономического могущества страны. Да и в нравственном отношении — это город высокой чистоты. Возьмите хотя бы одну тему — интернационализма, которая всех волнует. Почему мы всегда были едины — в едином строю, в едином Союзе? Не хочу вдаваться в теоретические проблемы, они слишком далеко заведут, но интернационализм по-уральски выглядит так: мир делится не на нации, не на русских и башкир, не на татар и евреев. Он делится по другому принципу: есть люди умные и есть глупцы, есть подлецы и есть очень порядочные.

Почему я называю это интернационализмом по-уральски? В советское время Челябинск и Магнитогорск оказались средоточием огромного количества людей разных наций, которые приехали строить ММК, ЧТЗ, ЧМЗ и были, естественно, интернациональны. Я сформировался в Магнитке, и для меня татарин Бигеев, профессор МГМИ, был примером большого ума и порядочности. А еврей Эйдинов, народный артист России и руководитель Магнитогорской хоровой капеллы, — одним из самых близких людей, которым я очень доверял и которых ценил. Если бы тогда, в Магнитке, меня спросили, антисемит я или нет, для меня бы это было, по меньшей мере, странным. Я услышал об этом, только когда приехал из Челябинска и Магнитки в Москву.

— По-вашему, провинция здоровее и добрее столицы?

— Да, это правильно. Москва — еще не Россия, и Челябинск не Москва, и меня это радует.

— Кем вы себя ощущаете — журналистом, издателем, крупным функционером? Где вы себя полнее всего реализовали?

— Я об этом писал в своей книге-исповеди. В исповеди ведь ты всегда откровенен, есть даже таинство исповеди. Так вот, из всего, что я прошел, самым близким для меня была работа в «Советской России». Это было трудное и благодатное время. Восемь лет я был редактором и видел, что делаю полезное и нужное людям дело: газету читали, на глазах росли тиражи, интерес к ней. Это приносило огромное удовлетворение.

— А как вы оцениваете сегодняшнюю «Советскую Россию»?

— Ничего в природе и жизни не бывает однозначным — красным или белым. С одной стороны, я восхищаюсь ее мужеством и позицией, с другой, огорчаюсь ее однозначными измерениями и считаю, что газета обедняет себя, давая только одно мнение, когда в обществе их множество. Я всегда придерживался позиции: ты убежден и уважаешь свое мнение, но в такой же степени ты должен уважать мнение каждого, прислушиваться к нему, даже если ты его не разделяешь.

— Расскажите о вашей сегодняшней работе. Что это за структура — издательство «Русская книга», чем оно может похвастаться?

— Наше издательство — в прошлом головное в Российской Федерации, и называлось оно «Советская Россия». Ежегодно здесь издавалось более 300 книг, огромное количество. Переименование произошло до моего прихода, а в целом «Русская книга» осталась хранительницей и продолжательницей традиций «Советской России».

Наши приоритеты — русская классика, и это прекрасно. Только за последнее время выпущено полное собрание сочинений Н. Гоголя, проза И. Тургенева, Н. Лескова. К 50-летию Победы: К. Симонов — «Живые и мертвые», В. Некрасов — «В окопах Сталинграда», В. Богомолов — «Моменты истины», повесть «Иван», рассказы. Почему я стал издателем? Журналистика, не в обиду будь сказано вам и мне, — это высеивание травы, которая нужна нам, но недолговечна. Книга — это деревья. Они несут вечные истины, духовную культуру. И когда вы служите этому духовному лесу, то получаете огромное удовлетворение.

Славяне — странные люди крайностей. Был период 1992—1993 годов, когда мы познакомились с запрещенной ранее литературой — богоискательством, сексуальной культурой и т. д. Этот вакуум вызвал бурю интереса к новой литературе, я к этому спокойно отношусь. Но некоторые считают, что период легковесной литературы миновал, и вот-вот возникнет прежний тотальный интерес к классике. Не будет такого. Будет нормальное соотношение по интересам: кто-то любит серьезное чтение, а кто-то облегченное. Я, кстати, иногда тоже его люблю. К примеру, я устал и не хочу читать перед сном философию Соловьева. Я хочу детектив Адамова или Вайнеров…

— Вы предпочитаете отечественные детективы?

— Да, хотя хорошо отношусь и к Чейзу, и к Кристи. Это прекрасная детективная классика. Мы ее, правда, не издаем, но если бы кто-то нам заказал и помог с реализацией, я бы с удовольствием издал и того, и другую.

— А «Русская книга» не может себе позволить издать то, что считает нужным?

— Не всегда. Книгоиздание — сложное дело, и тут я снова хочу вернуться к благоразумию Челябинска. Этот город — носитель здорового консерватизма, сторонником которого являюсь и я. Книгораспространение — самое уязвимое место в книгоиздании, и челябинцы молодцы, что сохранили книжную торговлю и в городе, и на селе. Может, потому, что здесь есть Ю. М. Жук, может, по другим причинам, но и руководители области поняли, что не нужно трогать книжную торговлю. В России ее сохранили лишь 10—12 областей. Потому я предлагаю челябинцам сотрудничество. Вместо того, чтобы книготорговцы гоняли в центр «КамАЗы» со своей продукцией, не лучше ли поступить так: директор издательства «Русская книга» кладет в кейс оригинальный текст книг Симонова ли, Чейза ли, макеты будущих изданий и везет все это в Челябинск, совместно с ним издает и здесь же распространяет. Восемьдесят процентов всех книг издается сегодня в Москве. На мой взгляд, это уродливая система. Дешевле и быстрее издавать и реализовывать книги на месте.

Сейчас я привез в Челябинск несколько книг, в частности, «Доктор в доме» известного английского медика Вольфа и «Шамиль в Москве и на Кавказе». Шамиль, оказывается, после того, как его пленили в Чечне, жил в Калуге, и жена губернатора написала о нем изумительную книгу. Мы ее издали. Об этом историческом герое — прообразе современного Дудаева — наверняка захотят прочитать многие. Зачем же вести книгу на грузовиках в Челябинск, Курган, Оренбург, когда ее можно издать и продать здесь же? Идея создания совместного центра «Русской книги» и Челябинского книготорга, надеюсь, позволит это осуществить.

Все это интересно для меня, наверное, еще и потому, что я вырос в Челябинской области на далекой станции Тамерлан, где не было ни телевидения, ни радио, ни кино. И мама долгими зимними вечерами читала мне книги при свете лампы. Наверное, оттуда моя любовь к книге, и сейчас я думаю, что, занимаясь издательским делом, я вернусь к тому, ради чего и был рожден.

— Что означает для вас культура?

— Академик Ландау говорил, что образование — это то, что остается, когда все остальное забывается. Перефразируя академика, скажу, что культура — это то, что остается в человеке и сохраняет его человеческие качества, когда все остальное утрачивается. Культура определяет суть человека и отличает его от всех других существ на земле. Не надо путать это с образованием, можно иметь два диплома и быть некультурным человеком.

Я — внук двух казачьих родов, один дед — урядник, другой — вахмистр, и оба по сегодняшним меркам вообще были неграмотными, закончили только начальную школу. Но при этом оставались высокообразованными людьми. С «Тихим Доном» Шолохова, «Порт-Артуром» Степанова я познакомился благодаря дедам. И с точки зрения нравственности они были людьми глубоко порядочными. Я вырос в деревне и если во время прогулки не здоровался с кем-то из взрослых, то идущий рядом дед давал мне такого тычка, что я надолго запоминал: старших нужно почитать и уважать. Когда садились за стол, первым садился и брал ложку дед, и если он медлил, то мы все сидели и ждали, когда он это сделает. И это был не фетиш, а просто мы знали: труда дед вложил в эту чашку больше всех.

— Михаил Федорович, по идее вы должны быть авторитарным человеком…

— Я тоже размышлял об этом. Но у меня казачье воспитание сочеталось с удивительной романтикой и лиричностью, которые привносила мама. Она была небольшого роста, но у нее было удивительно большое сердце. Это она не дала мне стать авторитарным. Я с детства хотел понять другого человека, у меня никогда не возникало желания властвовать над ним. Чувство справедливости — тоже от мамы, и оно стержневое в моем характере. К примеру, я сидел на пленумах ЦК КПСС и всякий раз думал: ну, не вылазь, не надо, ведь сразу на тебя обрушатся партийные консерваторы, а в партии в последние годы было их засилье. Но какая-то сила меня подталкивала, и я все равно шел на трибуну и начинал наживать себе врагов… Что заставляло меня поступать именно так? То самое чувство справедливости. Мне казалось, что если я этого не сделаю, мне потом будет стыдно перед своим внуком. Сейчас ему 10 лет и у него уральское имя — Данила.