Школа на краю земли - Грег Мортенсон

Это была первая из долгих бесед, которые мы потом нередко вели с Сарфразом. Тогда, полагаю, он принял меня не более (но и не менее), чем за чудака американца, ищущего приключений. Ситуация сулила возможность заработать. Однако я увидел в нем энергию, энтузиазм и страсть. Такая личность могла понять наш подход к работе, предполагающий движение от периферии к центру. Наша философия была созвучна ее натуре. Также я осознавал, что передо мной гордый, неординарный, очень хорошо знающий местную специфику человек, который, похоже, относится к жизни как к нескончаемой игре в бузкаши. Короче говоря, я распознал в нем черты, не столько схожие с моими, сколько дополняющие их. Но ни я, ни Сарфраз Хан тогда еще не понимали, как мы подходим друг другу и как нужны один другому.

Тем снежным вечером в Зуудхзане началась наша дружба, ставшая впоследствии одним из самых ценных приобретений в моей жизни.

На следующий день после того, как старейшины деревни показали мне водопровод и гидрогенератор, которые спонсировал ИЦА, мы с Сарфразом сели в его вишневый «Лендкрузер» и поехали на север. Дорога была ужасной – покрытой смесью льда, грязи и булыжников. Мы направились к Баба Гунди Зиарат – небольшому восьмигранному святилищу на самом севере пакистанской границы.

Расстояние в 25 километров мы преодолевали целый час. Пейзаж был унылым и напоминал лунный ландшафт: голые холмы, ни единого дерева, кругом лишь огромные валуны и обломки скал. Неприветливая погода соответствовала суровому облику долины Чарпурсон (в переводе с языка вахи это название означает «пустынное место») – снег сменялся ледяным дождем, который шел почти параллельно земле из-за резких порывов холодного ветра с Гиндукуша.

Когда мы подъезжали к святилищу, то заметили, как пять конных пастухов гонят стадо из примерно двадцати яков. Видимо, это были киргизы, последний раз в преддверии долгой зимы перешедшие через Иршадский перевал и пригнавшие скот на продажу.

Сарфраз был знаком с пастухами, так что мы остановились, поприветствовали друг друга, а затем расстелили прямо на мокрой земле одеяло из шерсти яков и уселись пить соленый чай. И тут из-за поворота показался отряд из четырнадцати всадников-киргизов, посланных Абдул Рашид Ханом, чтобы отыскать меня. Они с шумом приближались к нам со стороны Иршадской тропы.

Их предводитель, Рошан Хан, был старшим сыном Абдул Рашид Хана. Обменявшись с приехавшими традиционными любезностями, Сарфраз полез в багажник машины, вытащил оттуда сорок мешков муки и подарил их киргизам. Это был заранее подготовленный подарок к грядущему празднику Ид (Ид уль-фитр, он же Рамадан, или Курбан-байрам. – Ред.) – одному из двух самых главных в исламском календаре. После этого мы в сопровождении всадников отправились в Зуудхан.

Мы вернулись в деревню ранним вечером и остановились в доме Сарфраз Хана. Это была обычная саманная сакля. Киргизы спешились и привязали лошадей, а хозяин тем временем выбрал жирного маи (барана), мягким движением уложил его головой на юго-запад – в сторону Мекки, – быстро произнес благословение и полоснул ножом по горлу животного. Когда кровь стекла, жена хозяина Биби Нума сняла шкуру, разделала тушу и занялась приготовлением ужина.

Ближе к ночи около сорока человек собрались в доме Сарфраза. Они расселись в единственной комнате размером пять на шесть метров, прислонившись спиной к закопченным стенам. Киргизы уселись, скрестив ноги, в своих огромных сапогах, из-за голенищ которых они вытащили ножи, которые послужат им столовыми приборами во время трапезы.

Обычно сидеть в обуви в доме считается неприличным, но Сарфраз сделал исключение для своих гостей. Если бы киргизы сняли сапоги, их ноги быстро бы отекли – такова реакция организма на длительное путешествие по высокогорью. Через несколько часов они просто не смогли бы надеть обувь.

Почти вся баранина была сварена в огромной кастрюле, а остальное обжарили на сковородке. Самым большим деликатесом считается думба – разваренное курдючное сало. Его поставили на блюде в самом центре комнаты, где оно возвышалось, как желеобразный золотистый десерт. Киргизы поглотили все яства с жадностью людей, которые несколько дней питались дождевой водой и жевательным табаком. Они пригоршнями зачерпывали жир, срезали мясо с костей ножами и, причмокивая, обсасывали кости. Съедено было абсолютно все: голова, семенники, глаза. И когда пиршество окончилось, мужчины тщательно вытерли испачканные жиром руки о собственные лица, волосы, бороды.

Когда все насытились, в комнату внесли китайские термосы, наполненные зеленым чаем, а вслед за ними – миски с араком – перебродившим кобыльим молоком. А потом настало время готовиться ко сну. Со всей деревни в дом Сарфраза принесли одеяла, а гости вышли на улицу, чтобы умыться.

Ветер утих, и снег прекратился. Небо было чистым, и звезды сияли так ярко и так близко, что, казалось, они заливают мягким светом окружающие Зуутхан горные хребты. Любую вершину можно было рассмотреть до мельчайших подробностей.

Под звездным небом гости чистили зубы заостренными спичками или теми же ножами. В какой-то момент рядом со мной оказался Рошан Хан. Он посмотрел на небосвод, подозвал Сарфраза и попросил перевести устное послание, переданное мне его отцом.

Лично меня не пугают тяготы быта, но для наших детей такая жизнь трудна. У нас мало пищи, бедные дома, а школ вообще нет. Мы знаем, что вы строите школы в Пакистане. Не могли бы вы помочь и нам, жителям Афганистана? Мы дадим вам землю, камень, рабочих и все прочее, что потребуется. Вы можете приехать прямо сейчас и погостить у нас всю зиму. Мы будем пить чай, заколем самого большого барана, мы все обсудим и спланируем строительство школы.

Я ответил, что польщен их приглашением, но не могу ближайшие пять месяцев провести в гостях у Абдул Рашид Хана за Иршадским перевалом. Во-первых, у меня нет официального разрешения на въезд в Афганистан, а талибы, засевшие в Кабуле и формально управляющие страной, не выдают виз гражданам США. А во-вторых, и это главное, дома меня ждет беременная жена, и если я не вернусь в срок, она будет очень расстроена. Конечно, мои киргизские друзья понимают, насколько серьезными последствиями чревато недовольство женщины.

Рошан Хан с улыбкой кивнул. «Однако, – продолжал я, – как только представится возможность, я сразу приеду и постараюсь помочь со строительством школы. А пока мне необходимо собрать предварительную информацию. Может ли Абдул Рашид Хан сообщить мне хотя бы приблизительное число детей от пяти до пятнадцати лет, которые пойдут учиться?»

«Конечно, – ответил Рошан. – В ближайшее время мы пришлем вам имена всех детей школьного возраста в Вахане». Это казалось нереальным.

В районе, из которого приехали посланцы, не было ни телефона, ни факса, ни электронной почты, ни даже просто почты. Там не было нормальных дорог. Грядущая зима и надвигающиеся снегопады вскоре должны были отрезать эти места от всего остального мира на долгие месяцы.

«Каким образом они собираются передать нам эти данные? – спросил я Сарфраза. – И как предупредить Абдул Рашид Хана, когда мы соберемся ехать в Афганистан, в Ваханский коридор?» – «Не переживайте об этом, нам не понадобится никого предупреждать, – махнул рукой Сарфраз. – Вождь киргизов найдет, как передать нам весточку, и уж точно узнает о том, что мы к нему едем». Возразить на это было нечего. Я пожал плечами и поверил ему на слово.

После этого мы с Рошан Ханом совершили ритуал, с которым я впервые познакомился шестью годами ранее. Тогда Хаджи Али, стоя посреди ячменного поля в Корфе, попросил меня подтвердить мою решимость вернуться. Сейчас предводитель киргизских всадников также встал напротив меня, положил правую руку на мое левое плечо, и я сделал то же самое. «Так ты обещаешь приехать в Вахан и построить школу для наших детей?» – спросил он, глядя мне прямо в глаза. В этих краях утвердительный ответ на заданный таким образом вопрос равноценен клятве, скрепленной кровью. Я побаиваюсь таких вещей. Мои партнеры в США прекрасно знают, что организованность не входит в число моих главных достоинств. За последние годы я множество раз опаздывал на самолет, забывал о важных встречах, не исполнил столько обязательств, что уже сбился со счета. Но образование детей для меня – высшая ценность. Обещание построить школу священно, и оно будет выполнено вне зависимости от того, сколько уйдет на это времени, сколько препятствий придется преодолеть и сколько денег потратить. По тому, как человек сдерживает именно такого рода обещания, оценивается вся его жизнь.

И я ответил: «Да, я даю слово приехать и построить школу».

На заре следующего дня, около пяти утра, киргизы уехали. И лишь через долгие пять лет я увижусь с ними снова.