Пасьянс на красной масти - Кирилл Шелестов

— Как вы познакомились? — спросил я, чтобы отвлечь ее.

Я старался не смотреть ей в лицо, но иногда, невольно скашивая глаза, замечал в вырезе черного платья узкое белое плечо и детскую беспомощную ключицу. Чтобы унять дрожь в руках, она порылась в сумке, нашла сигареты и закурила.

— Скучнее не придумать! Федор тогда только-только перебрался из Душанбе в Нижне-Уральск. Искал, чем бы заняться. Устроился временно на такси работать. Ну и подвез меня однажды. И началось! Ждал на улице часами. Караулил у института. Мама его возненавидела с первого же взгляда. Почему-то все твердила, что его посадят. А я больше не могла жить с мамой. Мне было семнадцать, ему тридцать один. Он ведь тогда другой был. А может быть, он всегда таким был, просто я по молодости не замечала. Мы планы вместе строили. Не разлучались. Мне нравилось, что он был в меня влюблен без памяти. Думала, так всегда будет. Дура. Сначала по квартирам съемным мотались. Поженились, когда я уже на девятом месяце была. Постепенно дела пошли в гору, мама успокоилась. Даже со службы уволилась, чтобы с Эльдаром сидеть. С нашим сыном. Мы еще Фединого сына от первого брака забрали. Мать у него пила. Самому Федору дети мешали, хотя он их любил, по-своему. Старшего отправили в Англию учиться. А младший — у мамы. Я не хотела такой жизни. Я никогда не думала, что так буду жить. Я хотела надежности. Я измучилась. Несколько раз уходила от него, но он меня не отпускал. Приезжал за мной к маме, устраивал скандалы. Неужели у всех так?

Спохватившись, она заметила, что ее сигарета давно погасла. Открыв окно, она швырнула окурок на дорогу. В кабину ворвался холодный ночной воздух. Она вздрогнула и поежилась.

— Мы куда едем? — спросила она уже спокойнее.

— Не знаю, — честно ответил я. — А куда нужно?

— Я к маме поеду. Она за городом живет. Минут сорок. Довезете? Я могу к своей охране пересесть. Я устала очень. Можно я помолчу?

Оставшуюся дорогу мы почти не разговаривали, если не считать ее кратких указаний, куда свернуть. Время от времени она начинала беззвучно плакать, и плечи ее вздрагивали. Слез она не вытирала, только зажмуривала глаза. Я не знал, кого она оплакивала: убитого мужа или себя. Да вряд ли она сама это понимала.

Когда мы подъезжали к дому ее матери, она повернула ко мне лицо в подтеках туши.

— Я не знаю, как жить дальше, — прошептала она. — Я ничего не знаю ни о его делах, ни о финансах, ни о чем. Я ужасно боюсь бандитов. Я вообще ужасно боюсь.

Впервые я видел ее растерянной. Сейчас в ней не было ни агрессии, ни самоуверенности. Я накрыл ее руку ладонью. Ее пальцы были ледяными. С минуту мы сидели тихо, не шевелясь.

И вдруг я поймал себя на странном ощущении. Я почему-то не испытывал к ней жалости. Даже к плачущей и открыто беспомощной. У меня не получалось. От нее веяло опасностью. И я чувствовал лишь смутную тревогу.

Она собралась, вздохнула, непокорно встряхнула головой и вновь сжала губы. Лицо ее затвердело и приняло привычное упрямое выражение.

— Надо идти! — сказала она вслух.

Дом был небольшим, двухэтажным. Насколько я рассмотрел в темноте, он ничем не отличался от таких же соседских. Я помог ей выбраться из машины. Мы подошли к воротам, и она позвонила. Через некоторое время зажегся свет. Нам открыла высокая пожилая женщина с недовольным, строгим лицом. Она бросила быстрый взгляд на меня, потом посмотрела на дочь.

— Что случилось? — беспокойно спросила она, почувствовав неладное.

— Федю убили, — ответила Ирина кратко.

— Как убили? — ахнула мать. — Когда? Кто? Она начала было причитать, но дочь ее оборвала.

— Мама, я тебя умоляю, не кричи, — устало проговорила Ирина. — Эльдара разбудишь. Пойдем, я тебе все объясню.

Я вернулся к машине, кивнул своей охране, и мы уехали.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

— Она его не убивала, спорить могу! — категорично заявила Наташа. — Не в ее характере!

Ее голос меня очаровывал. В нем сохранялась хрипотца, даже когда она горячилась, и он поднимался. Кстати, чем пронзительней голос у женщины, тем преснее она в постели.

Мы сидели с Наташей в «Сквозняке», шумном тесном баре на неудобных железных стульях за деревянным несвежим столом. Неподалеку от нас двое парней и крашенная в разноцвет девица в кожаных штанах гоняли шары по бильярдному столу.

Наташа ела мороженое и запивала его мартини. Она обожала такие места, где развлекалась безалаберная студенческая молодежь, где за три рубля вам наливали и подавали неизвестно что и где у ленивых официантов было не допроситься даже бумажных салфеток.

В отличие от нее, я терпеть не мог дешевых толкучек. Меня от них подташнивало. Но наши отношения мучительно агонизировали, виноват во всем был, как водится, я, совесть меня терзала, и я смирялся.

К нашей встрече она готовилась. На ней было очень короткое узкое платье, которое я сам выбирал, когда мы летали с ней в Москву, и распахнутый длинный белый плащ из тонкой замши, который обошелся мне в треть моей зарплаты. Она не стала снимать его в этой забегаловке. Подобное проявление бесстрашия меня восхищало. В отличие от нее, я старался не задевать рукавами о посторонние предметы и даже на всякий случай отодвинул стул подальше от стола.

— Ты считаешь, что она неспособна на убийство? — спросил я, радуясь, что у нас есть посторонняя тема для Разговора, который в последнее время все чаще приобретал характер скрытых упреков, невысказанных обид и заканчивался ее слезами.

— Еще как способна! — убежденно возразила Наташа и для убедительности пару раз выразительно похлопала своими длинными, словно наклеенными, ресницами. — Но не таким образом. Она могла застрелить его во время ссоры! В гневе, в ярости. Но задумать убийство, распланировать и выжидать?! Никогда! Так поступил бы твой Храповицкий. Но не она! По-моему, она вообще не умеет сдерживаться. Она же истеричка. Ей нужно немедленно выплескивать на других свои дикие эмоции.

Разноцветная девица рядом с нами забила шар в лузу и завизжала, подпрыгивая. Я покосился на нее, подавил раздражение, утешился тем, что спать с нею придется не мне, и отпил минеральной воды.

— Ты говоришь так, как будто хорошо ее знаешь, — сдержанно заметил я. От нестройного шума вокруг у меня начинала болеть голова.

— Я встречалась с ней только один раз в ночном клубе, — отозвалась она, пожимая плечами. — Но этого вполне достаточно. Женщина видит другую женщину с первого взгляда. Особенно если в них есть что-то общее. Она приехала в клуб с мужем, подругой и толпой охраны. Ей не хватало только болонки в руках. Подруга, кстати, может быть, как раз эта Собакина, о которой ты рассказывал. Такая рыжая, вертлявая, по виду из бывших шлюх, которые удачно выскочили замуж.

— Похоже, — кивнул я, вспоминая откровенные позы манерной собакинской жены.

— Такие всегда лезут в наперсницы к богатым женщинам, в надежде, что и им что-нибудь перепадет, — поморщилась Наташа. — Свозят их за границу или хотя бы обедом в ресторане накормят. Самого Хасанова я тогда толком не разглядела, он сразу прошмыгнул в ВИП-зону и оттуда уже не появлялся. Зато на его жену насмотрелась! Ты заметил, как она идет в толпе? Ни на кого не глядя! Прямо на людей! В абсолютном убеждении, что все должны уступить ей дорогу! А знаешь, как они танцевали? Охрана оттеснила народ с площадки, чтобы дать им место. Они вдвоем с этой рыжей зажигали, а вокруг стояли четыре здоровенных жлоба в костюмах и наушниках, чтобы, не дай бог, их кто-то не толкнул! Представляешь?

Я представлял. Собственно, я не представлял другого.

— Даже вы с Храповицким так себя не ведете! — не удержалась она, чтобы не съязвить.

— Ну, на танцах-то мы по-другому и не умеем! — заверил я. — А в жизни мы, да. Тихие.

— А потом был вообще смех! — Наташа оживилась и чуть подалась вперед. — Они вошли в дамскую комнату. А там же полно всяких девиц, и охрану туда не заведешь! И какая-то глупая девчонка, вся в блестках, случайно задела рыжую. И у той на кофте остался этот крем. Как рыжая верещала! Ты себе вообразить не можешь! «Лохушка! Дура! Ты знаешь, сколько эта кофта стоит?! Это же «Кензо»!» В таком роде! А Хасанова ей так свысока, сквозь зубы: «Успокойся, я тебе новую подарю!»

— Надеюсь, подарила, — заметил я, чтобы что-то сказать.

Наташа внезапно переменилась в лице и вновь откинулась на стуле.

— Она тебе понравилась? — вдруг спросила она упавшим голосом, обжигая меня своим ночным взглядом.

Я слишком хорошо изучил эту интонацию. Тема других женщин была для нас запретной.

— Скорее нет, чем да, — ответил я поспешно. Я всегда так отвечал на этот вопрос. Разница заключалась в том, что на сей раз я говорил правду.

— Почему? — настаивала она недоверчиво. — Она же очень красивая.

— Красивая, — согласился я осторожно. — Но мне она показалась уж слишком эгоистичной. Даже не знаю, любят ли такие женщины кого-нибудь, кроме себя?