Здесь издалека (сборник) - Андрей Десницкий

— Ну да, инструмент его главный, — отозвался собеседник.

А Дюха уже просто выл, выл неразборчиво, но отчаянно, изо всех сил, и надеялся, что кто-то услышит, прибежит, спасет…

Вой почти что и заглушил хруст переломанных косточек.

А бабулька без долгих разговоров вернулась у метро, опасливо шагнула в стеклянную будку обменника и протянула Франклина в окошко, прижимая к себе порезанный ридикюль.

За квартиру платить уговаривались баксами, а последний гонорар выдали рублями, так что по дороге домой Игорю пришлось зайти в обменник. Как раз сегодня хозяйка собиралась заглянуть, и недоставало одной сотни. Новенькие российские купюры легли в железный ящик, скрылись в недрах обменного ларька, и ящик вынырнул к нему снова, на сей раз с улыбающимся Бенджамином Франклином. Игорь собирался уже было отправить его в бумажник, но вспомнил, как несколько дней назад разглядывал такую же физиономию, пакуя вещи перед командировкой, и невольно скользнул глазами по номеру…

— Девушка, откуда это у вас?!

— Что откуда?

— Купюра это?

— А чем она вам не нравится?

— Да всем нравится, только… только я ее обронил за пару тысяч километров отсюда!

Обменная девушка скользнула по нему тяжелым взглядом, и рука под столом уже явно тянулась к какой-то кнопке. Еще бы, на наркомана похож, подумал Игорь.

— Вы обронили, другой подобрал. Не задерживайте, пожалуйста! — строго сказала она.

— Ну ты даешь, старик! — выдохнул Игорь, отходя от киоска, — как ты назад-то добрался? Подожди, подожди, я ведь ту книгу… ну да, все сходится. Там и выбросил. Во дела! Несколько прохожих недоуменно обернулись на парня, разговаривавшего с Бенджамином. Не принято такое в наших краях, и в его краях тоже, наверное, не принято. Но Бенджамин только молчал и улыбался, ибо все самое важное было уже сказано и написано, а что повидал он во время своего путешествия, Игорю он поведать никак не мог, даже если бы и хотел. Игорь вряд ли бы его понял.

Банная ночь

Машина еле тащилась по забитому шоссе, словно превратилась в детский педальный автомобильчик: газ — тормоз, газ — тормоз… Откуда, почему их столько? Ведь суббота, вроде неоткуда. И долго ли еще так тащиться? Наконец, за крышами автомобилей, шедших впереди, мелькнули синие проблески милицейских огней. Авария, все понятно.

Широкий поток Новорижского шоссе превращался в ручеек, по одной, медленно, объезжал две искореженные легковушки, и скорую, и милицию. А с земли как раз медленно поднимали человеческое тело — забинтованное, окровавленное, но, кажется, шевелящееся. А главное, поднимали его так осторожно, как будут только живого. Значит, еще ничего.

— Ох… Митя, видишь, вон там какая сосна?

— Где, где, мама?

— Ну вон же, там…

Молодец Ленка, отвлекает. Нечего ребенку на кровищу эту смотреть, еще наглядится, будет время… Он ведь у них впечатлительный. И тут же мелькнула мелкая, подлая мысль: «ну вот, пробка кончилась, теперь шоссе будет пустым, может, еще и в баньку успеем».

— В баню-то успеем? — Ленка словно прочла его мысли.

— Да наверное, если так и дальше… должны успеть.

— Да, теперь-то быстро поедем. Вот же не приведи Господи…

— Мам, а где сосна? — встрял с заднего сиденья мелкий.

— Да все, проехали уже. А в баню с нами пойдешь?

— Пойду!

Правильно. С малолетства приобщать надо к традициям.

— Пап, а там машина что, сломалась?

— Ага, сломалась.

— А что у нее сломалось?

— Не знаю точно. Наверное, врезалась в другую машину.

— Их теперь будут чинить, да?

— Ага.

— А кто за ремонт заплатит?

Вот современные дети! А что, правильно. Деньги — часть нашей жизни, стесняться тут нечего.

— А за ремонт заплатит страховая компания. Теперь все машины застрахованы, мы платим компании небольшую сумму каждый год, а если авария — она платит за ремонт.

— Здорово! — удовлетворился Митька, — Сказку поставь?

Сунули в магнитофон кассету, и переливчатый, артистический, знакомый по детским пластинкам голос стал рассказывать про Карлика-Носа, потом про Маленького Мука… Долгая дорога, ребенку скучно.

А еще километров через полтораста, где давно уже кончилось роскошное Новорижское-Нуворишское и начались колдобины Тверской области, по одному ряду в каждую сторону — новое развлечение. Военная колонна. И такую поди обгони! И по правилам нельзя, да и в самом деле не втиснуться. Приходится плестись в хвосте с надеждой, что, может, свернут куда… Непривычно, ох как непривычно джипу плестись за грузовиком!

На самом деле Володе и джип был непривычен, куплен всего год назад. И было ему уже пятнадцать лет, и стоил он вовсе не столько, сколько джипу положено, а вот статус поднимал. И на дороге его теперь пропускали легко, словно висел перед ним в воздухе волшебный знак приоритета. Да нет, конечно, не был он крутым, так, мелкий бизнес, просто народ у нас пуганый, привык атрибутику уважать. В прежние годы черная волга, теперь джип, а суть мало изменилась.

— Что, так и придется плестись? — почти ласково, с участием спросила Ленка, и сразу вспомнилась и баня, и ребята, и вот из-за такой колонны… Да что он, в самом деле, сам забыл, на чем едет?

— Нет, погоди. Обочину только найду поудобнее.

Обочина нужна сухая, ровная, надежная, да вот и она. Включил полный привод, мигнул последнему грузовику фарами, взревел движком — и правый обгон по обочине, назло всем правилам, колоннам, дуракам и дорогам! Так только и ездить в России. И солдатики, уныло смотревшие из кузова на дорогу, оживились, стали пальцами тыкать, что-то говорить, да за шумом не слышно. Живо обогнали и последний грузовик, и предпоследний, и еще три, а там и кончилась эта колонна, и обочина не подвела. И начался прямой, без помех, путь к бане!

— Пап, а расскажи, как ты в армии служил?

Он даже поперхнулся, не зная, что ответить. Как об этом рассказать мальцу? А ведь ждет. Сказка давно закончилась, да и надоела, и пейзажи за окном не впечатляют, так что давай, папа… Только что рассказывать? Про будни боевой и политической, про сапоги да мозоли, портянки да бани, другие, солдатские бани? Или вот еще про товарища старшего прапорщика Дерюгина? Ни к чему это. Митьки это уже не должно коснуться, они что-нибудь придумают, уж такие деньги, как в военкомате берут, можно будет наскрести. Не пойдет он в эту рабоче-крестьянскую, крепостную, казенную.

Или придумать чего героического? Да не было ничего такого. Ни самому повоевать не пришлось (в Афганистане), ни воюющих разнимать (в Карабахе очередном), ни даже последствия мирного атома ликвидировать (в Чернобыле). Правда, в части химзащиты, стоявшей в южнорусском городке, где трубил Володя свои семьсот тридцать дней в сапогах, из офицеров и даже прапоров многие как раз с тех последствий вернулись. Да и то ничего, не жаловались, а рассказы были в основном анекдотичные, как колхозники в окрестных селах вишни себе собирали да уезжать никуда не хотели.

— В армии мне снились сны, — неожиданно для себя самого ответил Володя.

— А что, дома не снились, что ли? — недоумевал детенок.

— Дома тоже, но в армии… Знаешь, кто в армии не был, тот не знает, что такое сон. Нам его почти всегда не хватало.

Только как ему расскажешь про сны? Только тот, кто бывал несвободен, знает снам цену. В той кадрированной части в наряд ходили через день, так что привыкли, приспособились «щемить», как они это называли, прямо в наряде и даже на посту в карауле. В ночном штабе дневальный запирал дверь, стелил себе в углу шинель и отдыхал до самой проверки. Вот часовому у знамени приходилось немного сложнее. Стоял он на особой платформе, и если сходил с нее, сразу замыкались контакты и на пульте начальника караула загоралась лампочка. Приходилось подкладывать между контактами маленький зеленый камешек, «пасту ГОИ», которой начищали медные бляхи. А там можно было и на пол ложиться в обнимку с автоматом. Всем, кто бы так ни делал, в самый первый раз снился один и тот же сон: спящего часового застает на посту сам командир части… А потом уже не снились никакие залеты.

А вообще, сновидения — это было главное. Только они давали свободу. И ему, и другим снилось… Он ехал домой, почти каждую ночь, только прямая дорога оказывалась лабиринтом — что-то вставало на пути, и вот он бродил по соседним улицам, не в силах дойти до дому. И тут тяжелый и радостный сон разбивался вдребезги о крик дневального, и между «батальон, подъем» и «строиться, форма одежды номер три» он возвращался в реальность Советской Армии.

— Пап, чего молчишь? А что тебе снилось?

— Мне снилось, как я еду домой.

— Домой очень хотелось, да?

— Ага. И мне, и всем остальным.

— А теперь тебе снится, как ты едешь домой из армии?

— Теперь уже нет. Теперь…