Россия – наша любовь - Виктория Сливовская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я не помню, сопровождала ли она нас в школьной поездке во Вроцлав. Мы поехали туда, чтобы посмотреть выставку, посвященную Возвращенным землям, о которых тогда (и еще долго потом) трубили, что мы всегда там были и теперь там будем.
После возвращения она нам дала задание написать о своих впечатлениях от этой выставки, по которой у нас была невероятно длинная экскурсия. Я честно написал, что меня в ней заинтересовали не вопросы, связанные с историей, а ее оформление, то, как она была представлена зрителям. В частности, я был очарован мастерством наших художников-оформителей, которые с помощью обычного плотного листа картона создали изящные и в то же время простые – и недорогие – иллюстрации и тексты на разные темы (умение работать со шрифтами было сильной стороной художников, оформивших выставку).
Потом я слушал вместе со всем классом свое сочинение, которое прочел один из учеников, известный своим умением хорошо читать. Нельзя сказать, что мне это не доставило удовольствия. В то же время это дало мне понять многое о взглядах профессора Осецкой, которых она не скрывала, об ее отношении к новой реальности и способе видения мира, в чем я мог убедиться во время наших «земляков бесед в полуночной тиши»[29].
Уже после окончания лицея мы навестили ее с моим другом Здзиславом Домбровским в Ломже. Вновь мы говорили и говорили, а затем на рассвете она разбудила нас, чтобы вместе пойти за грибами. Во время одних из летних каникул я поехал к ней с женой, хотел показать ей эту удивительную женщину, которая формировала наши характеры и себя саму. Подумать только, будучи уже в очень зрелом возрасте, эта женщина защитила кандидатскую по математике! Здзислав навещал ее еще годами, а я после возвращения из института не возобновил знакомство. Мучает меня это сильнее, чем многие другие упущения…
Когда в школу пришла информация о возможности учебы в СССР, вызвался только один ученик, остальные крутили пальцем у виска; они пережили опыт советской оккупации, депортации, а те, кто остался, – массовой пропаганды и ежедневной нехватки снабжения продовольствием. Наверное, все это испытала и профессор Осецкая. Я не верил рассказам товарищей, а из Франции я приехал с литературным багажом, под впечатлением от романа «Михаил Строгов» Жюля Верна, произведений Софьи Ростопчиной[30] и, конечно, обоих Толстых – Льва и Алексея (я читал его «Князя Серебряного»), а также захватывающих повестей о русской душе. Такое приключение вызывало соблазн.
Мама сразу стала готовить все, что было нужно: от пижамы до костюмов и пальто, хотя отец ворчал: «Зачем это возить, он там все себе купит без труда, там все есть!» «Может и есть, но лучше, если возьмет с собой», – заботливо говорила она в ответ.
В Польше меня часто спрашивали, удивляясь, что я покинул милую Францию, не скучаю ли я по ней, не хватает ли мне ее. Нет, я не скучал по ней, не чувствовал, что мне ее не хватает. Учеба, друзья и семья полностью захватили меня. Только спустя годы она вернулась ко мне во снах. Каждую ночь я бродил по любимому Фёр, по берегам его Луары и Луазы. И вот, наконец, пришли годы оттепели. Скромная стипендия от École Pratique des Hautes Études[31] позволила нам с женой ненадолго вернуться в город моего детства и юности с его когда-то такой полноводной, а теперь такой маленькой речкой, которую когда-то перекрывал громадный мост, а теперь с небольшим мостиком, под которым я так рьяно рыбачил.
Только мои любимые платаны остались все такими же большими и пятнистыми – можно было к ним прикоснуться и погладить, как в былые времена.
Моя Польша
1 сентября 1939 года. Мне восемь лет, два месяца и четыре дня. Мы живем в Варшаве на улице Электоральной 5/7, во флигеле на пятом этаже без лифта. Это первый день Второй мировой войны. Никто не знает, что она нам принесет.
Моя жизнь до того была связана с центром города в границах Банковской площади, Саксонского сада, побережья Вислы, к которому мы съезжали вниз по извилистому спуску от улицы Каровой до Йордановского сада[32]. Затем эта территория постепенно расширилась: на трамвае мы отправились в район Жолибож, в 13-ю колонию[33], где жил профессор Антоний Болеслав Добровольский со своей весьма почтенной женой Зофьей и ассистенткой Зофьей Корчак. Моя Мама, Сара Ласка, также ассистентка А.Б.Д. в Независимом польском университете[34], дружила с часто заглядывавшей к нам Зофьей, которую все звали Зойкой. Она преподавала в начальной школе по соседству. Блондинка, в шубке – зимой и в костюмчиках – весной, голова вся в завитушках, – она казалась мне абсолютной красоткой. Она увлекалась фотографией, и я в долгу перед ней за большую часть моих детских снимков. В Саксонский сад, огороженный красивой решеткой (к сожалению, ликвидированной после войны под видом «демократизации» парков, куда теперь народ должен был иметь открытый доступ), ходили, беря с собой колесико или скакалку. Иногда мы заглядывали в павильон с бесплатным молоком «Кропля Млека» или к питьевому фонтанчику «Пияльня Вуд». Настоящим праздником были воскресные походы с Отцом в кафе-кондитерскую Бомовича на Банковской площади, а затем в кафе «Люрс» за пирожными или мороженым. Продвижение к цели несколько замедляли на каждом шагу встречаемые знакомые, но, в конце концов, мы были на месте – я занимала высокий стул и заказывала лакомство.
Мамина семья была родом из Лодзи, так что это был второй польский город, который я знала с детства. Там жили две тетки, Эля и Маня, и дядя Игнась, а еще две кузины – Аня и Иренка. Огромным развлечением был парфюмерный магазин, которым управляли дядя Рысь и тетя Маня, где было пахучее мыло с изображением пятерых близняшек, парфюмерные масла и порошки. В дверях стояла, словно живая, картонная Ширлейка[35] – мечта всех девочек, говоривших со вздохом: «Ах, как хочется иметь куклу, похожую на эту популярную киноактрису!». Она была как сегодняшняя Барби, только намного красивее… Окна этой квартиры, принадлежавшей бабушке Розалии, выходили, не как у нас – во двор, а на улицу, и вечером я засыпала под равномерных стук копыт лошадей, запряженных в повозки.
Летние каникулы мы
