Венеция. Под кожей города любви - Бидиша

— А знаешь, — обращается ко мне Стеф, — в Венеции сейчас появилось движение, началось это года полтора назад, когда мальчики из богатых семей уходят из дому, живут на улице с собаками, просят милостыню.

— Но почему?

— А просто так, без всякой причины. Из-за апатии. Социальной подоплеки нет никакой, — резко говорит она. — Они не антикапиталисты. Они клянчат у меня деньги, а я отвечаю: «Почему? Мы одного возраста. Вы можете работать».

— Они не больны. Нет никаких препятствий, которые бы помешали им работать, — добавляет Мара.

— Присмотришься к такому, а на нем джинсы «Дизель», новенькие кроссовки и мобильник, — говорит Стеф.

— И что они отвечают, если им откажешь? — спрашиваю я.

Она это показывает: угрюмо и небрежно пожимает плечами, словно так истомлена, что даже ответить лень.

Портвейн выпит, мы со Стеф провожаем Мару и Бьянку и выходим на короткую прогулку. На обратном пути нам попадается огромный черный чемодан с ярлычком авиакомпании на ручке. Он стоит посреди тротуара, хозяина не видно. Нам в голову приходят мысли о террористах. Окрестные дома погружены во мрак и тишину, поблизости нет ни одной гостиницы.

— Может, надо куда-то позвонить? — рассуждает Стефания.

— Возможно. В девяти случаях из десяти оказывается, что кто-то просто оставил часть багажа внизу, пока затаскивает наверх другие чемоданы. Но десятый-то случай из десяти… может, мы спасем мир.

На наше счастье, мы видим частного охранника, идущего по улице. Он в бежевой военизированной форме с множеством ремешков, пряжек и прочих атрибутов. Лицом он похож на русского: у него очень светлая, незагорелая кожа, полные изогнутые губы и толстый нос. Заметив нас, мужчина хмурится и делает вид, что спешит, он почти переходит на бег, втянув голову в плечи.

— Простите, синьор, — решительно окликает его Стефания. — Вы не знаете, кому принадлежит этот чемодан?

— Не знаю, — поспешно кричит мужчина в ответ, даже не взглянув на подозрительный чемодан.

— Не проходил ли здесь кто-нибудь в последние четверть часа, кто мог бы оставить…

— Не знаю.

— Что вы посоветуете сделать?

— Я не знаю! — кричит мужчина во весь голос, определенно подразумевая: «Мне дела нет до вашего чемодана, идите к черту».

Он удаляется, гордо задрав подбородок, но эхо его крика все еще блуждает по улочкам. Мы стоим и смотрим ему вслед.

— Почему он не остановился? — огорчается Стефания. — Ведь я же женщина!

— Этот тип не слишком-то похож на рыцаря, Стеф. Скорее наоборот.

В конечном счете звоним в полицейский участок, и полицейские радуются, что нашлось хоть какое-то дело. Они осыпают нас такими шумными благодарностями, что нам кажется: сейчас прибегут сюда наперегонки, а потом будут вальсировать, унося этот таинственный чемодан.

Съемная квартира освободится только через неделю, а пока я продолжаю жить в палаццо. Сплю в кабинете, на антикварной кровати-лодке. На улице тяжко, солнце после четырех такое же ослепительное, как в полдень. Венеция пахнет горячими солеными камнями. С балкона мне видны миллионы туристов на Большом канале. Разбитые и вымотанные уже к двум часам дня, они стремятся к воде, в изнеможении плюхаются на ступени, где они есть. Вода здесь как декорация, и благодаря ей все становится похожим на превосходно отрепетированную комическую пантомиму, даже перевозка преступника, которую я наблюдала из окна. Впрочем, это больше напоминало кадры из фильма Лукино Висконти: белый полицейский катер, охранники в мрачных синих униформах, осужденный в ярко-оранжевом, бросающемся в глаза арестантском комбинезоне. За полицейским катером следовал катер «скорой помощи», тоже оранжевый, в тон арестантской робе.

Иду прогуляться и обращаю внимание на поразительную женщину лет тридцати пяти. Высокая, как топ-модель, ноги бесконечной длины, ярко-алые туфли на шпильках, белая льняная мини-юбка и черная блузка. Женщина умильно болтает с крохотным терьером, а тот уселся на мостовую, постукивает хвостиком и горделиво смотрит на нее и на остальных пять сотен человек, которым они с хозяйкой перегородили дорогу. На Риальто я подсмотрела еще такую сценку: симпатичный ребенок в прогулочной коляске уронил игрушку, тянется, но не может достать. Пожилая, но безупречно ухоженная синьора, облаченная в траур, заметила, что игрушка упала ей под ноги, но просто переступила через нее, не глядя ни на игрушку, ни на ребенка. Она демонстративно высоко поднимает колени и сумку, избегая контакта с игрушкой, и идет себе дальше. При этом она не может удержаться от улыбки, а точнее, от мрачной торжествующей гримасы.

Я захожу в супермаркет «Billa» неподалеку от дома Стеф и покупаю разные продукты, ощущая себя местной жительницей. Подхожу к кассе и вижу, что ко мне направляется стройный парень, курносый, губастый, с приветливыми темными глазами и длинными волнистыми волосами медового цвета. Он неуверенно улыбается мне, словно сомневаясь, узнала ли я его. В руках у него огромный арбуз, а рядом идет его мама; она немолодая, в сарафане и тоже дружелюбно улыбается.

— Чао, Ренато, — небрежно здороваюсь я.

— Хелло, — отвечает он по-английски певучим голосом. — Ты остановилась у Стефании?

— Нет, ее родители в отъезде, и я сейчас живу у них. Симпатичный арбуз.

Он смеется:

— Ну да, весит, подожди-ка… — Ренато читает наклейку, — восемь кило!

— Здорово, — восторгаюсь я.

Мы потихоньку двигаемся вместе с очередью. Стоящая впереди женщина принимает меня — как приятно! — за итальянку и спрашивает, не присмотрю ли я за ее тележкой, пока она сбегает в зал за чем-то, что забыла купить. Я с большим удовольствием придерживаю ее тележку, как бы показывая, что имею к ней отношение.

— Посмотри на меня, — поворачиваюсь я к Ренато. — Я теперь настоящая венецианка. До такой степени, что другие венецианки даже доверяют мне свои покупки.

Он опять смеется. Какая же я обаятельная.

— Стефания говорила, ты скоро уезжаешь в Америку? — спрашиваю я.

— Да, на один год. Я буду там заканчивать учебу.

— Нервничаешь?

Длинный прерывистый вздох: «Все меня об этом спрашивают. И нервничаю, и нет».

— Волнуешься, но не боишься, а предвкушаешь…

— Да!

— Что ж, мне кажется, это отличная идея. Освоишь язык в совершенстве. Хотя, знаешь, английский у тебя и сейчас прекрасный.

Мать Ренато что-то говорит ему, потом мне, указывая на тележку.

— Нам надо подтолкнуть тележку той дамы, а то перед нами пустое пространство, — поясняет он.

— Так нужно? — спрашиваю я, как мне кажется позже, преувеличенно игриво.

— Да! — подтверждает он. — Она тебе потом скажет спасибо.

Ренато поудобнее перехватывает свой гигантский арбуз.

— Таким убить можно, — замечаю я.

— Из окна…

— Да, если просто выронить его кому-нибудь на голову.

Он прижимает арбуз к животу, а я прикладываю к нему руку.

— Я беременный, — говорит он.

— Да, — строгим тоном произношу я. —