Перстенёк с бирюзой - Лариса Шубникова

какое дело творить: работные чистили двор, девки носились с половицами, трясли зимнюю пыль.

– Явилась, – боярыня будто вздохнула легче. – В дом ступай, гулена. Зина, иди ко мне, дело есть, – Алексею кивнула, отпуская.

– Иду, тётенька, – Настасья заторопилась, но обернулась на молодого воя, подарила улыбку светлую.Тот снова шапку стянул, да так и остался стоять. Настя чуяла взгляд его и радовалась, что дитя.

В ложнице боярышня скинула одежку и вытянула из сундука старенькую запону, рубаху вздела поплоше, а уж потом и двинулась в боярскую гридню исполнять урок, наложенный тёткой Ульяной. В сенях повернула в клеть малую, забрала скребок и указала пробегавшей мимо девке нести кадку с водой, та поклонилась и обещалась сей миг подать.

В гридню Настя ступила не без опаски, а как иначе? Боярская, Норовская, а оно страшно, но и интересно до жути. По первой никого не увидала, а потому пошла оглядеться. На боярском столе свитки, связки берёсты, а сбоку малый стол для писаря. По стенам широкие лавки, в углу икона простая, потемневшая от времени.

– Чтой-то за пташку ко мне занесло? – Голос старческий дребезжащий

Настя едва не взвизгнула, обернулась и увидала в на лавке писаря Норовсокого, Никифора.

– Здрав будь, Никифор... – замялась, – не знаю, как по-батюшке.

– Зови дед Никеша. Привык я, – писарь встал и пошел к боярышне, оглядел ее с ног до головы и хмыкнул в сивые усы. – Ты чегой-то чернавкой? Ужель тётка наказала?

– Вовсе нет, – Настя помотала головой. – Я, дедушка, сама пришла. Дел много, так дай, думаю, помогу.

– Ну помогай, коли пришла, а я уж тут посижу, – и снова уселся на лавку, привалился к стене. – Стылая нынче весна, аж выть хочется.

– Дед Ефим говорит, что скоро теплу быть, – Настя припомнила слова Алексея. – Деда, тебе шкуру подать? Сейчас я.

Бросилась к клети и ухватила теплое, а потом бегом в гридню:

– Вот, давай спину укрою, – накинула на старого шкуру и пошла за скребком. – Тебе бы взвару теплого.

Дед Никеша уж рот открыл ответить, но вошла девка, поставила на пол ведро с водой да и ушла с поклоном.

– Скрести станешь? Рук не жаль? – дед вроде как удивлялся.

– Другие же не берегут, делают, – Настя полила водой деревянный пол и принялась скрести от окна к дверям. – Деда, тебе не тоскливо тут со мной? Хочешь, в ложницу сведу? Поспишь, согреешься.

– Одному тоскливо, а с такой кудрявой отрадно. Ты, боярышня, схитрила. Чем тётке-то досадила, что в чернавки подалась?

– Почудилось тебе, дедушка, – Настя скребла на совесть, но и радовалась, что пол скоблен был до нее и работы не так, чтоб до седьмого пота: с непривычки немели и руки, и колени.

– Ладно, вижу, говорить об том не желаешь. А вот про свитки? Что скажешь? Бумаги-то видала?

Настя замерла, а потом поднялась и двинулась к деду:

– Бумаги видала, но такой, как тут, никогда. Это чья же?

– Фряги дали заместо мыта. Давно еще. Боярин Вадим сторговался, любит, когда все самое хорошее ему.

– Фряги были? – Настя и дышать забыла. – Деда Никеша, а расскажи какие они?

– Чернявые, голосистые. Парнишонок один песни пел да складно так. Ты умеешь ли?

– Пою, – Настя придвинулась к дедку. – Отец Илларион научил. Сказал, что иная речь лучше помнится, если песни петь.

– Спой, – теперь и писарь встрепенулся. – Страсть как люблю песни слушать.

– Петь? – Настасья замялась. – Деда, так мне работать....

– Одно другому не помеха! – хитрый дедок подмигнул. – С песней любое дело легше.

Настя думала недолго: запела на фряжском и принялась скрести. И ведь правый оказался дедок – с песней и не заметила, как почти все осилила.

От автора:

Прибить отрезанные уши к воротам торга - да, так поступали с ворами. Отрезали уши и прибивали к воротам или столбам торга, где произошла кража.

Бо ярое - слово "боярин" произошло от указания "Бо ярый муж", (где бо - он, этот ярый муж), коих старцы определяли на вечевом круге по заслугам перед обществом и личным качествам. Как правило это были боевые заслуги и качества управленца, властителя. Ольга имеет ввиду, что нужно искать в себе силы противостоять, властвовать.

Пергамен - материал для письма из недублёной сыромятной кожи животных (до изобретения бумаги). На Руси долго использовали пергамен, поскольку собственного производства бумаги не было.

Глава 7

– Вадим Лексеич, похоже, правый дед Ефим, вскоре тепло грянет, – Борис Сумятин подвел коня к боярину. – Лёд-то на реке ноздрястый, того и гляди лопнет. А если завтра солнцем окатит?

Вадиму и без слов десятника было понятно, что времени мало.

Реку перешли по льду, и двинулись уж лесной дорогой к заставе, а Норов все оборачивался, все хотел разуметь, что его гложет: то ли тепло скорое, то ли еще что-то – светленькое и кудрявое.

– Верно, Бориска, говоришь, – кивнул Вадим. – Ты вот что, веди десяток на заставу, забирай небывальцев* в Порубежное. А я обратно в крепость, полусотню соберу и через реку переправлю, пока дорога есть. Ты гляди в оба, особо за Нерудовым. Жадный стал, лютый. Разумеешь, что не годен, гони в Порубежное. Скажи, я велел.

На том и распрощались: Сумятин повел воев дальше, а боярин – повернул к дому. Ехал, размысливал, прикидывал и так, и эдак. Понял, что порешил верно и уж боле не сомневался, а понукал коня идти быстрее.

Сам бы себе не сознался, что хочет вернуться на подворье. Уж очень тоскливо было думать, что кудрявая девчонка осталась там и, по всему заметно, в испуге от него, Норова. С того и злобился, и огорчался, а доставалось верному коню, которого подстегивал нещадно.

В Порубежное влетел едва не соколом, у подворья полусотника завертелся вьюном, сдерживая коня, свистнул хозяину и велел собирать воев к завтрашнему дню, отправлять на заставы и засеку. Полусотник – муж бывалый – поклонился и ответил, что все уж давно готовы и ждут только его, Норовского, указу.

Боярин кивнул и намётом до своих хором. По дороге махнул рукой воям, что ехали рядом, те и без слов поняли, что Вадим отпускает по домам, а потому и отстали.

На подворье