Альтернатива для дураков - Чингиз Абдуллаев

Конечно, мы могли просто захватить его и выбить из него всю правду. Но он мог действительно ничего не знать, а нам хотелось сначала выяснить, с кем именно он был связан. Но в его служебный кабинет мы попасть не могли.

Получалось, что все свои самые важные разговоры он ведет по служебному телефону в рабочее время. И мы никак не можем выйти на тех людей, с кем он связан. Сережа Хонинов снова собрал нас в баре у Славы.

— Так дальше нельзя, — решительно сказал он, — у нас ничего не получается, ребята. Если мы и дальше будем возиться с этим типом, мы ничего не узнаем, кроме очередного хахаля его бабы. Так дальше нельзя, — повторил он.

— Что ты предлагаешь? — спросил Аракелов. — Может, захватим его и хорошенько допросим?

— Никита же нам все рассказал, — недовольно поморщился Маслаков, — так у нас ничего не получится. Лучше за ним следить.

Маслаков — человек основательный и серьезный. Он вообще считает, что ни в одном деле не стоит спешить. Но у нас просто нет времени. Если мы по-прежнему будем следить, как наш подопечный ездит к любовнице и в сауну, то рискуем оказаться за решеткой, куда нас посадит Мотин. Или просто получим приказ об увольнении из органов МВД. И мы это понимаем. Но Маслаков прав, что особенно торопиться нельзя.

— А что ты предлагаешь? — спросил Сергей.

— Нужно его подтолкнуть, — предложил Маслаков.

— Как это — подтолкнуть?

— Пусть поймет, что мы за ним следим. Нужно сделать так, чтобы он узнал о нашем наблюдении. Тогда он начнет нервничать и кинется к своим хозяевам.

— А если они находятся в самом МВД? Как мы об этом узнаем? — спросил Аракелов.

— Нужно дождаться субботы и обнаружить себя в тот момент, когда он будет возвращаться из сауны, — пояснил Маслаков, — поздно вечером в субботу на службе никого не будет. А в воскресенье сотрудники министерства обычно тоже не выходят на работу. Значит, он должен будет позвонить кому-то из своих из дома. Вот тогда мы и узнаем, кому он звонит.

— Рискованный план, — нахмурился Хонинов.

— Очень интересная идея, — загорелся Аракелов, — так и нужно сделать.

— Опасно, — снова засомневался Хонинов. Он стал гораздо рассудительнее и строже после смерти Звягинцева. Как будто принял на себя его заботу о группе. — Мы вызываем огонь на себя.

— Иначе не получится, — снова загорячился Аракелов, — а так мы узнаем, кому он позвонит. Он обязательно должен нас увидеть. И узнать Никиту.

— Нет, — решительно сказал Хонинов, — Никиту мы пока подставлять не будем.

Пусть он не догадывается, кто именно за ним следит. Пусть помучается. Но сама идея неплохая, хотя и очень опасная.

— Да, — вздохнул Маслаков, — я много над ней думал. Никиту показывать никак нельзя, он у нас в запасе должен остаться. Пусть Решко просто заметит, что за ним следят.

Вообще-то этот подполковник давно должен был заметить наблюдение, если бы не был таким самовлюбленным индюком. Мы ездим за ним по всем городу на одной машине, на белом «жигуле» Аракелова. Машина принадлежит его брату, а поскольку у него несколько автомобилей, он разрешил поездить на ней Аракелову. Заметить одну машину, которая тебя ведет, совсем нетрудно. Но для этого нужно хотя бы иногда обращать внимание, кто именно за тобой ездит. А наш полковник вообще не любил смотреть назад. Он, видимо, считал, что смерть Звягинцева и наше отстранение от работы окончательно нас деморализовало.

— Ты чего молчишь? — спросил вдруг у меня Сережа Хонинов. — Мы же о тебе говорим.

— Чего говорить? Маслаков прав, нужно сделать так, как он говорит.

— Тогда решили. — Хонинов не любит долгих разговоров. — Дождемся субботы и сделаем так, чтобы он нас увидел. Но только учтите, ребята, что нам нужно будет снять номера с нашего автомобиля. Совсем необязательно, чтобы у брата Аракелова появились неприятности.

Молодец Хонинов. Он даже об этом подумал. Мы соглашаемся. И сразу выясняется, что завтра пятница и я должен опять быть у подлеца Мотина на беседе. Как мне надоели его «беседы». Один раз я действительно не выдержу и пошлю его куда-нибудь подальше.

В общем, договорились, что завтра меня будут ждать в девять часов вечера у Славы, когда ребята приедут туда же после того, как Решко окажется дома. На следующий день я опять поплелся на беседу. Нужно было слышать, какие идиотские вопросы задавал мне Мотин. Такое ощущение, что он вообще свалился к нам из шестнадцатого или пятнадцатого века. Еще до открытия Америки. Я вообще-то точно не помню, когда была открыта Америка, но, думаю, все равно Мотин из глубокого средневековья — настолько невежественным и агрессивным был этот тип.

Его даже интересовало, не было ли у меня плохих отношений с Михалычем или другими членами нашей группы. Неужели все можно было свести к моим плохим отношениям с членами группы? И как я мог умудриться перебить в одиночку столько неплохо подготовленных людей, уму непостижимо. Но Мотина, похоже, это не волновало. Он считал, что я самый лучший объект для обвинения. Еще бы. Я ведь подрался с Бессоновым как раз перед тем, как прогремел взрыв. Понятно, что у него есть шансы осудить именно меня. И сидящий рядом капитан тоже все время ему поддакивал. В общем, они мучили меня часа три, пока наконец Мотин не утомился.

— Ты мне всю правду расскажешь, — зло пообещал он в который уже раз. — Я тебя за решетку все-таки упрячу.

И в этот момент в кабинет вошел полковник Тарасов. Мои мучители снова вскочили, вытянулись, и я снова подивился, какого маленького роста был Мотин.

Тарасов улыбнулся, прошел к столу и снова сел на место Мотина. Потом спросил:

— Как у вас дела?

— Ничего не хочет рассказывать. Я думаю, уже сейчас можно уволить его из органов и передать дело в прокуратуру.

— Прокуратура и так ведет расследование, — строго заметил Тарасов, с любопытством глядя на меня. Он вообще всегда смотрел на меня с любопытством.

— Но уволить его мы не можем, — храбро продолжал Мотин.

— Сядьте, — махнул рукой Тарасов. У него в голосе зазвучали металлические нотки. Мотин и его капитан послушно сели, при этом Мотин сел на стул, стоявший рядом с его столом, смахнув оттуда листки бумаги. Я по-прежнему стоял перед полковником.

— Садись и ты, — разрешил он.

Я сел, глядя прямо перед собой. Честно говоря, я уже устал, и мне было все равно, что они еще там придумают.

— Неприятная история, Шувалов, — задумчиво сказал Тарасов. — Эта перестрелка в вагоне… Ты же не Рэмбо, чтобы уложить столько человек. Кто тебе помогал?

— Никто. Я был один.

— Это ты расскажешь своей бабе, если она у тебя есть, — едко заметил Тарасов. — Так кто был с тобой в вагоне, кроме убитой журналистки?

— Никого. Я был один. Прокуратура уже все проверяла.

— Ага. Они установили, что ты стрелял, лежа на верхней полке. Почему тогда они в тебя не попали, а ты в них так удачно всадил все свои пули?

— Не знаю.

— И потом вылез из купе и убил третьего. Так, кажется, ты рассказывал?

— Да, все было так.

— А теперь расскажи, как было на самом деле.

— Все так и было.

— Ты не понимаешь, Шувалов, зачем тебя сюда вызвали. Мы ведь не просто проводим служебное расследование. Это ты прокурору можешь фуфло тискать, чтобы ему мозги пудрить. А мне нужно знать правду.

— У меня есть свидетели.

— Они видели, что ты стрелял. Но они не могли заметить другого, который тебе помогал. Или ты действительно был один? Но тогда как ты догадался, что пришли тебя убивать? Почему ты залез на верхнюю полку и когда открылась дверь, начал стрельбу? Почему?

— Просто почувствовал.

Тарасов посмотрел на Мотина, чуть усмехнулся и, перегнувшись через стол, вдруг спросил меня:

— А почему ты не чувствуешь, что я могу тебе такой спектакль устроить, что ты будешь всю свою жизнь о нем помнить?

— Чувствую, — говорю я и действительно чувствую, как у меня пересохло в горле.

— Тогда давай начистоту. Откуда ты знал про нападение? Почему залез на верхнюю полку?

Что мне ему рассказывать? Если начать с самого начала, то вопросов будет больше, чем ответов. Если врать, он меня быстро изобличит. Если просто молчать, то меня выкинут из милиции уже через несколько дней.

— Почему ты залез на верхнюю полку с оружием в руках? — продолжает допытываться Тарасов.

Он, конечно, умнее Мотина, но все равно я ничего не могу нормально объяснить. Для этого нужно рассказать слишком много, а у меня пока нет никаких доказательств. И никаких свидетелей. Я молчу, сколько могу, а потом пожимаю плечами и снова тупо говорю:

— Я почувствовал, что они хотят нас убить. Слышал, как они переговариваются, — добавляю я в последний момент.

И этим только усугубляю свое положение.

— Они переговаривались перед закрытой дверью купе о том, что хотят вас убить? И так громко, что вы услышали? — презрительно спрашивает Тарасов. — Ты сам слышишь, что ты нам рассказываешь? И хочешь, чтобы мы тебе поверили.