Вечный слушатель - Евгений Витковский

Своих багровых звезд не щерят маяки.

Неведомо куда его теченья тащат,

С обшивки дань беря подгнившею щепой,

И чудища морей свой взор полуслепой

Во мглу фата-морган среди зыбей таращат.

Он мечется средь волн, - с презреньем лиселя

Воротят от него чванливые фрегаты,

Скорлупка, трюмы чьи и до сих пор богаты

Всем, что заморская смогла отдать земля,

И это - я. В каком порту, в какой пучине

Мои сокровища дождутся похорон?

Какая разница? Плыви ко мне, Харон,

Безмолвный, и моим буксиром будь отныне!

АРТЮР РЕМБО

(1854-1891)

БАЛ ПОВЕШЕННЫХ

С морильной свешены жердины,

Танцуют, корчась и дразня,

Антихристовы паладины

И Саладинова родня.

Маэстро Вельзевул велит то так, то этак

Клиенту корчиться на галстуке гнилом,

Он лупит башмаком по лбу марионеток:

Танцуй, стервятина, под елочный псалом!

Тогда ручонками покорные паяцы

Друг к другу тянутся, как прежде, на балу,

Бывало, тискали девиц не без приятцы,

И страстно корчатся в уродливом пылу.

Ура! Живот отгнил - тем легче голодранцам!

Подмостки широки, на них - айда в разгул!

Понять немыслимо, сражению иль танцам

Аккомпанирует на скрипке Вельзевул.

Подошвы жесткие с обувкой незнакомы,

Вся кожа скинута долой, как скорлупа,

Уж тут не до стыда, - а снег кладет шеломы

На обнаженные пустые черепа.

По ним - султанами сидит воронья стая,

Свисает мякоть щек, дрожа, как борода,

И кажется: в броню картонную, ристая,

Оделись рыцари - вояки хоть куда.

Ура! Метель свистит, ликует бал скелетов,

Жердина черная ревет на голоса,

Завыли волки, лес угрюмо-фиолетов,

И адской алостью пылают небеса.

Эй! Потрясите-ка вон тех смурных апашей,

Что четки позвонков мусолят втихаря:

Святош-молельщиков отсюда гонят вз*шей!

Здесь вам, покойнички, не двор монастыря!

Но, пляску смерти вдруг прервав, на край подмостка

Скелет невиданной длины и худобы

Влетает, словно конь, уздой пеньковой жестко

Под небо алое взметенный на дыбы;

Вот раздается крик - смешон и неизящен,

Мертвец фалангами по голеням стучит,

Но вновь, как скоморох в шатер, он в круг затащен

К бряцанью костяков - и пляска дальше мчит.

С морильной свешены жердины,

Танцуют, корчась и дразня,

Антихристовы паладины

И Саладинова родня.

ОТВЕТ НИНЫ

ОН: - Что медлим - грудью в грудь с тобой мы?

А? Нам пора

Туда, где в луговые поймы

Скользят ветра,

Где синее вино рассвета

Омоет нас;

Там рощу повергает лето

В немой экстаз;

Капель с росистых веток плещет,

Чиста, легка,

И плоть взволнованно трепещет

От ветерка;

В медунку платье скинь с охоткой

И в час любви

Свой черный, с голубой обводкой,

Зрачок яви.

И ты расслабишься, пьянея,

О, хлынь, поток,

Искрящийся, как шампанея,

Твой хохоток;

О, смейся, знай, что друг твой станет

Внезапно груб,

Вот так! - Мне разум затуманит

Испитый с губ

Малины вкус и земляники,

О, успокой,

О, высмей поцелуй мой дикий

И воровской

Ведь ласки п*росли шиповной

Столь горячи,

Над яростью моей любовной

Захохочи!..

Семнадцать лет! Благая доля!

Чист окоем,

Любовью дышит зелень поля

Идем! Вдвоем!

Что медлим - грудью в грудь с тобой мы?

Под разговор

Через урочища и поймы

Мы вступим в бор,

И ты устанешь неизбежно,

Бредя в лесу,

И на рукам тебя так нежно

Я понесу...

Пойду так медленно, так чинно,

Душою чист,

Внимая птичье андантино:

"Орешный лист..."

Я брел бы, чуждый резких звуков,

В тени густой.

Тебя уютно убаюкав,

Пьян кровью той,

Что бьется у тебя по жилкам,

Боясь шепнуть

На языке бесстыдно-пылком:

Да-да... Чуть-чуть...

И солнце ниспошлет, пожалуй,

Свои лучи

Златые - для зеленоалой

Лесной парчи.

Под вечер нам добраться надо

До большака,

Что долго тащится, как стадо

Гуртовщика.

Деревья в гроздьях алых пятен,

Стволы - в смолье,

И запах яблок сладко внятен

За много лье.

Придем в село при первых звездах

Мы прямиком,

И будет хлебом пахнуть воздух

И молоком;

И будет слышен запах хлева,

Шаги коров,

Бредущих на ночь для сугрева

Под низкий кров;

И там, внутри, сольется стадо

В массив один,

И будут гордо класть говяда

За блином блин...

Очки, молитвенник старушки

Вблизи лица;

По край напененные кружки

И жбан пивца;

Там курят, ожидая пищи,

Копя слюну,

Надув тяжелые губищи

На ветчину,

И ловят вилками добавку:

Дают - бери!

Огонь бросает блик на лавку

И на лари,

На ребятенка-замарашку,

Что вверх задком,

Сопя, вылизывает чашку

Пред камельком,

И тем же озаряем бликом

Мордатый пес,

Что лижет с деликатным рыком

Дитенка в нос...

А в кресле мрачно и надменно

Сидит карга

И что-то вяжет неизменно

У очага;

Найдем, скитаясь по хибаркам,

И стол, и кров,

Увидим жизнь при свете ярком

Горящих дров!

А там, когда сгустятся тени,

Соснуть не грех

Среди бушующей сирени,

Под чей-то смех...

О, ты придешь, я весь на страже!

О, сей момент

Прекрасен, несравнен, и даже...

ОНА: - А документ?

ЯРОСТЬ ЦЕЗАРЕЙ

Бредет среди куртин мужчина, бледный видом,

Одетый в черное, сигарный дым струя,

В мечтах о Тюильри он счет ведет обидам,

Порой из тусклых глаз бьют молний острия.

О, император сыт, - все двадцать лет разгула

Свободе, как свече, твердил : Да будет тьма!

И задувал ее. Так нет же, вновь раздуло

Свобода светит вновь! Он раздражен весьма.

Он взят под стражу. - Что бормочет он угрюмо,

Что за слова с немых вот-вот сорвутся уст?

Узнать не суждено. Взор властелина пуст.

Очкастого, поди, он вспоминает кума...

Он смотрит в синеву сигарного дымка,

Как вечером в Сен-Клу глядел на облака.

БЛЕСТЯЩАЯ ПОБЕДА ПОД СААРБРЮКЕНОМ

одержанная под возгласы Да здравствует император!

Бельгийская роскошно раскрашенная гравюра,

продается в Шарлеруа, цена 35 сантимов

Голубовато-желт владыка в бранной славе,

Лошадку оседлал и вот - сидит на ней;

Мир видеть розовым он нынче в полном праве.

Он кротче папочки, Юпитера грозней.

Служивые стоят и отдыхают сзади,

При барабанчиках и пушечках найдя

Покоя миг. Питу, в мундире, при параде,

От счастья обалдел и смотрит на вождя.

Правее - Дюманэ, зажав приклад винтовки,

Пострижен бобриком, при всей экипировке,

Орет: Да здравствует! - вот это удальство!...

Блистая, кивер взмыл светилом черным... Рядом

Лубочный Ле-Соруб стоит к воякам задом

И любопытствует: Случайно, не того?..

БУФЕТ

Дубовый, сумрачный и весь резьбой увитый,

Похож на старика объемистый буфет;

Он настежь растворен, и сумрак духовитый

Струится из него вином далеких лет.

Он уместить сумел, всего себя натужив,

Такое множество старинных лоскутков,

И желтого белья, и бабушкиных кружев,

И разукрашенных грифонами платков.

Здесь медальоны, здесь волос поблекших прядки,

Портреты и цветы, чьи запахи так сладки

И слиты с запахом засушенных плодов,

Как много у тебя, буфет, лежит на сердце!

Как хочешь ты, шурша тяжелой черной дверцей,

Поведать повести промчавшихся годов!

ГОЛОВА ФАВНА

В листве, в шкатулке зелени живой,

В листве, в цветущем золоте, в котором

Спит поцелуй, - внезапно облик свой

Являя над разорванным узором

Орнамента, глазастый фавн встает,

Цветок пурпурный откусив со стебля,

Вином окрасив белозубый рот,

Хохочет, тишину ветвей колебля:

Мгновение - и дерзок, и упрям,

Он белкой мчится прочь напропалую,

И трудно, как на ветках снегирям,

Опять уснуть лесному поцелую.

ВОЕННАЯ ПЕСНЯ ПАРИЖАН

Весна являет нам пример

Того, как из зеленой чащи,

Жужжа, Летят Пикар и Тьер,

Столь ослепительно блестящи!

О Май, сулящий забытье!

Ах, голые зады так ярки!

Они в Медон, в Аньер, в Банье

Несут весенние подарки!

Под мощный пушечный мотив

Гостям маршировать в привычку;

В озера крови напустив,

Они стремят лихую гичку!

О, мы ликуем - и не зря!

Лишь не выглядывай из лазов:

Встает особая заря,

Швыряясь кучами топазов!

Тьер и Пикар!.. О, чье перо

Их воспоет в достойном раже!

Пылает нефть: умри, Коро,

Превзойдены твои пейзажи!

Могучий друг - Великий Трюк!

И Фавр, устроившись меж лилий,

Сопеньем тешит всех вокруг,

Слезой рыдает крокодильей.

Но знайте: ярость велика

Объятой пламенем столицы!

Пора солидного пинка

Вам дать пониже поясницы!