Приключение на миллион - Питер Мейл

Вечернее солнце еще освещало террасу, и теплые отсветы играли на стенах гостиной. Беннетт порылся в музыкальном наследии По — фу, сплошная опера. Он мельком подумал, а не послушать ли для разнообразия оперу, вдруг он расслышит в коллективном звучании хора голос мамочки, передернул плечами и поставил сборник арий в исполнении Френи. Пусть прекрасная музыка сопровождает его творческий процесс. Интересно, а подделка подписи с согласия ее владельца — это преступление или как? Ладно, это вопрос чисто эмпирический, он тут ни при чем. Он живет здесь, в квартире По, и поэтому будет вести себя как По и подписываться как По. Беннетт устроился поудобнее на диване за кофейным столиком, разложил на стеклянной поверхности блокнот и вытащил образец подписи. Поначалу ему пришлось повернуть ее вверх ногами, как По и советовал. Этот процесс почему-то вызвал у него болезненные воспоминания о школьных годах: в наказание за разговоры на уроке его заставляли написать сто раз фразы типа: «я не буду болтать на уроках» или «болтун остается невеждой». Все же насколько проще переписывать всего четыре буквы, пусть хоть и сто раз. Через час его вариант подписи «Дж. По» был вполне похож на оригинал — достаточно для того, чтобы провести скучающего официанта.

Взгляд Беннетта упал на одну из книг, лежащих на столе, — квадратный томик небольшого формата, на обложке — фотография грязной натруженной руки, держащей бесформенный черный комок. Название, написанное белым шрифтом по черному фону, гласило: «Трюфель: загадка черного бриллианта». Он полистал книгу. Она была полна иллюстраций — фотографий роющих землю собак, грязных рук, сжимающих трюфели, или чистых рук, сжимающих пачки банкнот, десятков морщинистых, обветренных лиц. В начале главы под названием «Трюфельные мошенничества» Беннетт обнаружил несколько листков бумаги, исписанных летящим почерком По, — какие-то цифры и комментарии. Как забавно, подумал Беннетт и решил почитать заметки По за ужином.

Его собственные знания о самых дорогих в мире грибах, хоть их и нельзя было назвать энциклопедическими, все же выходили за рамки сведений простого обывателя, который пробует трюфели раз в жизни, и то во время неукротимого приступа экстравагантности. Но Беннетт долго жил во Франции, а там невозможно пробыть хоть сколько-нибудь длительное время, не почувствовав всей важности, нет, скорее священной силы, которой обладают эти удивительные природные феномены с их острым, пикантным вкусом. Да, французы преклоняются перед трюфелями, бесформенные черные комки считаются бриллиантами в короне La France gastronomique.[36] Колебания цен на трюфели становятся предметом обсуждения в газетах. Об их качестве, которое год от года меняется в зависимости от погодных условий, ведутся жаркие споры в барах и ресторанах по всей стране. Гурманы-патриоты от Лилля до Каркассона сходятся во мнении, что качество французских трюфелей многократно превышает вкусовые свойства белых итальянских — и горе тому, кто осмелится с ними спорить. Если в англосаксонских странах чистоту превозносят настолько, что порой путают ее с благочестием, то французы не такие. Они, по крайней мере, честны в том, что главное для них — желудок, и плевать им на мыло и кувшин с водой, поэтому, наверное, трюфели и стали иконой именно здесь. Кстати говоря, в некоторых деревнях до сих пор проводят «трюфельные службы» в честь окончания особенно удачного сезона. Другими словами, трюфели для французов — священный объект, а к этому добавляется трепет при мысли об их совершенно неприличной дороговизне. Если, конечно, вам надо самому платить за них, усмехаясь про себя, подумал Беннетт.

Как-то в январе, когда было ужасно холодно, он провел целый день на склоне горы Мон-Ванту в компании дяди Жоржет по имени Бертран, который зимой занимался braconnage,[37] или нелегальным добыванием трюфелей. Вся деревня знала об этом, но все молчали, поскольку дядя, не скупясь, раздавал сельчанам некондиционные грибы и очистки. Он никогда не занимался торговлей, нет, ему было достаточно самого процесса поиска, невероятной радости от находки очередного гриба, чувства невиданной свободы, что они достаются ему бесплатно, ну и конечно, он обожал их готовить и поглощал во всех видах. Дядя Бертран работал вместе со своей таксой — низкорослой, кривоногой и крепкой сучкой. Перед мысленным взором Беннетта сразу же предстала картина: грузный пожилой мужчина стоит на четвереньках и осторожно ковыряет землю тонкой палочкой, а рядом с ним в нервном ожидании застыла собака и наблюдает за его работой. В тот день они наковыряли немало трюфелей, а потом у себя дома Бертран приготовил ему лучший омлет, который Беннетт когда-либо пробовал. Даже сейчас при мысли об этом омлете рука Беннетта сама потянулась к телефону.

Он заказал столик в «Людовике XV» и проверил, открыт ли там для него счет. «Bien sûr, monsieur Рое, bien sûr. À très bientôt»,[38] — произнес профессионально приветливый голос на том конце провода. Однако как мило люди разговаривают с богатыми, подумал Беннетт и пошел вниз принять душ. В гостиной его приветствовали звуки «Травиаты», лившиеся из стереосистемы. Благодаря встроенным колонкам опера была прекрасно слышна и в спальне, и в ванной комнате размером с олимпийский бассейн.

Спустя полчаса, облаченный в легкий светло-серый костюм, белую рубашку и небрежно повязанный галстук в черный горох, который, по его замыслу, должен был придать ему вид беззаботного процветания, Беннетт налил себе бокал вина и вышел на террасу. Уселся в кресло и стал разглядывать освещенные неоновыми фонарями пальмы и поблескивающую вдали черноту залива. В воздухе висело ощущение магического присутствия — неуловимого, эфемерного, но от этого не менее ощутимого. Подумать только, он — часть гламурного мира, ну кто бы мог себе такое представить? Через полчаса его ждет лучший в мире ужин. Единственное, чего ему не хватает, — это компании, с которой он мог бы разделить прелести жизни миллионера на содержании. Завтра надо будет позвонить и выяснить, остались ли еще свободные девчонки из числа его прошлых знакомых. Время бежит, многие из них променяли свободную жизнь на «набор счастливой женщины»: деревенский домик, пару сопливых ребятишек и «вольво» в гараже.

Он вошел внутрь, чтобы подлить себе вина, и застыл на месте при звуке телефонного звонка. Посмотрел на часы. Ровно восемь.

— Это Симо. У вас все в порядке?

— Лучше и представить себе нельзя. Я даже умудрился заработать штраф за парковку.

— Проблем никаких? Никто не звонил?

— Нет, а что? Мне должны были звонить?

Последовала короткая пауза.

— Нет, скорее всего, никто не позвонит. У вас есть наш номер телефона?

— Ну конечно.

— Хорошо.

Беннетт с негодованием посмотрел на издающую короткие гудки трубку, но потом пожал плечами и рассмеялся. Да, наш месье Симо болтливостью не отличается, подумал он. А может быть, опаздывает на очередное занятие по карате?

На другом конце провода Симо положил трубку на блестящий черный пьедестал и повернулся к По:

— Он там. Говорит, что у него все в порядке и что никто не звонил.

По потянулся к вазочке с оливками, выбрал одну и задумчиво оглядел ее.

— Я и не думал, что он позвонит. Ты же знаешь, как он нервничает, когда ему надо хотя бы подойти к телефону. Так когда доставка?

— В субботу вечером. Я позвоню Беннетту чуть позже, предупрежу его, чтобы сидел дома.

— Хорошо. — По закинул оливку в рот. — Ах, Симо, мы так долго ждали, старина, правда?

Легкая улыбка тронула тонкие губы японца.

— Слишком долго, месье Джулиан, — сказал он. — Но это того стоит.

В огромной зале ресторана с золочеными стенами и зеркалами до потолка Беннетт позволил проводить себя к столику и уговорить выпить до ужина бокал шампанского. Он уселся и начал размышлять о прелестях ужина в одиночестве. На ум ему пришла история, которую он когда-то слышал об одиноком богатом мужчине, принадлежавшем к сливкам лондонского общества, который был объектом вожделения всех без исключения обремененных дочерьми мамаш. Одна особенно ретивая вдова, рассердившись на его вечную занятость и не желая сдаваться без боя, пригласила его к себе на вечерний прием через три месяца. Вежливо, но без спешки он достал из кармана свой дневник, полистал его, нашел нужную дату и печально покачал головой. «Какая жалость, — сказал он. — Прошу меня извинить, мадам, но в этот день я ужинаю в одиночестве».

Беннетту очень понравилась эта история. Он и сам любил одиночество, может быть, унаследовал это качество от отца, а время от времени ему было просто необходимо уединиться за трапезой, есть и пить медленно, смакуя каждый глоток, не отвлекаясь на пустую болтовню. При этом разрешалось подслушивать чужие разговоры или просто наблюдать за соседями по столикам, если, конечно, они были этого достойны, а если нет — так читать.