Евангелие – атеисту - Борис Григорьевич Ягупьев

мореходное училище, курсант, электромеханический факультет… Отчислен по собственному желанию? Ответьте искренне, самоволки были? Сколько?

— Зафиксированных две, товарищ капитан-лейтенант!

Он удивлённо поднял брови., но я продолжал:

— Длительность каждой по 45 суток…

— Сколько?! — Подпрыгнул замполит, а командир радостно улыбался и крутил лысой головой, щуря глаза.

— Две самоволки по 45 дней, за которые и был списан в числе группы, нарушивших дисциплину во время плавпрактики на судне Поти. Мы в горы ушли и пешком добирались. Хотели дойти через Кавказ и Крым до Одессы и превзойти подвиг Бендера и его сподвижника Воробьянинова. Не превзошли. В Керчи были отловлены и с позором были доставлены в экипаж родной мореходки. Но нас простили почему-то. Наказан был, без лишней строгости, только руководитель практики, который без ведома капитана выставил нас с вещичками на причал, превысив свои полномочия. Относительно второго случая — решил бросить мореходку, подал соответствующий рапорт. Командование медлило, тянуло… С учётом того, что пагонами мы не были отягощены — присягу с посвящением в мичманы дают пятикурсники, а лейтенантские пагоны запаса полагались лишь на шестом году, не счёл я преступным провести время ожидания не в опостылевшем экипаже, а в частных домиках в окрестностях Одессы, можно сказать, области с подругой и собутыльниками. Но пил я немного.

Мог бы я всего этого и не говорить, но мне весело, отчаянно. Не хотелось победы меньшей, чем у Бормана. Но не получилось. Смял меня замполит, неплохой психолог…

— Начинаю понимать — сказал он, вчитываясь в анкету. — Так, отец начальник ГУУЗиК Минморфлота…член…так-с…завпарткабинетом ГЭС-I… Скажите, матрос, что сей ГУУЗиК означает?

— Главное управление учебных заведений и кадров.

— А что есть ГЭС — I?

— Электростанция в Москве, которая в Кремль ток даёт!

— Да-а, с ы н о к… — Добреньким скрипом втоптал меня в доски казарменного пола под ногами замполит, но снова, в который раз, встрял спаситель-командир:

— Электромеханический факультет, три семестра, плав практика, слесарь-сборщик моторов на автозаводе! Пиши, замполит: оператор ПУАЗО в ПРТВ. Прекрасный будет приборист, а там погляжу.

Замполит заспорил:

— Анархиста неприкрытого берём, командир, да ещё куда! На станцию орудийной наводки, под сердце батареи!

— Ну, что ты! Какой же он анархист? Комсорг учебного отряда, а какой перед присягой концертик из ничего соорудил?! Маяковского импровизировал — слёзы из глаз текли. Помнишь? Мы же с тобой рядом стояли, видели, что слёзы в его глазах стояли настоящие! А сценка «Против хулигана»? Какие чудеса гибкости показал — каучук! Мостики, фляки, сальто, хождение на руках вокруг сцены? А пародия на строевую песню? Сам ведь всё сочинил! Мы же все ухохатывались… Берём?

— Бери, командир, да не замарайся… Чую — г….цом попахивает!

— Читал я в анкете его автобиографию, собственноручно написанную. Восхитился — каждое слово к месту и искренне, без оправданий. Поразил меня его почерк, словно я сам писал…Но мне такой текстик не сплести бы… Беру — и точка!

Командир встал, распахнул дверь в казарму, гаркнул:

— Батарея! Готовность номер один! — И мгновенно затопали сотни ног. Всё задвигалось, побежало на выход, на сопку, к боевым постам и расчётам! Обращаясь к каплею, капитан сказал:

— Товарищ капитан-лейтенант! Замените меня наверху! Час боевой учебной стрельбы. Я подбегу через четверть часа. — И побежал замполит, отмахнув ладонью «честь», как положено, выполнять приказ начальника.

Мы четверо топтались перед командиром, и были уже все влюблены в него, не жалели об учебке и не желали других мест службы… Ну, а замполита, думалось, стерпим как-нибудь, притрёмся! Было у меня предчувствие, что не долго этот замполит тут будет, и прав оказался. Больше мы не «беседовали» с ним. Уехал с женой и дочкой в отпуск и не вернёлся больше. Перевели в плавсостав флота. На его место приехал из Серероморска капитан Любенко, разжалованный аж из подполковников. Имел он прежде кресло в Политуправлении СФ. Был он гитарист, балалаечник, певун народных песен — душа нараспашку! Бывало, мы с ним выпивали с его холодном финском домике над ручьём… Ночи проводили в разговорах… Я пил совсем мало, а он по чёрному, плакал и клял несправедливость судьбы…

— О нём не надо, Борух! Меня интересует песня, что ты сочинил. Изобрази.

Я поднялся на ноги, одёрнул брюки, принял «строевой» вид.

— Концерт придумал и поставил не я, Господин, а Борька Дрезинер, но он не хотел авторства своего открывать, предпочитал быть за моей спиной. На концерте он только песню спел Ив Монтана, хорошо спел, красиво. В сценке с хулиганом я играл со Сливковым. Он изображал пьяного амбала, пытался сбить меня, а я акробатическими прыжками и прогибами уклонялся, все смеялись… После этого он стал старшину изображать, тоже всем смешно показалось. А ко мне присоединился Дрезинер. Был он двухметровый тощий парнишка. Сперва он был избран комсоргом, а я его замом, а через неделю, я занял его место… На сцену поднимались и другие ребята, способные попеть и покривляться, становились «кавалерийским строем» По команде: «Запевай!» — топтались на месте, высоко задирая колени, что вызывало смех, и пели. Текст я сочинил на известный мотивчик пионерской песни «До чего же хорошо кругом!», и здесь я рявкал, изображая старшину: «Кругом!», а потом пел дальше жалобным «козлетоном»: «Мы над Озерком идём, и дорога растакая, наши ноги заплетает, но ногами мы идём, до чего же хорошо…» И опять рявкал: «Кругом!»

Я с удовольствием отметил, что Иисус смеётся и подумал, что он «видит» всю нашу группу «артистов» через меня. Я закончил петь и сел по-узбекски. Смех прекратился и мягко прозвучало:

— Доешь, Борух, всё что осталось и допей.

Я поспешил выполнить сказанное: жевал, грыз, пил, глотал…и торопливо досказывал, чувствуя, что время разговора проходит, что будет «смена декораций»…

— Изумительный человек был наш комбат! Напрасно мы трепетали при его появлении, тогда, в учебке, наблюдая, как подчинённые его волоком извлекают из залива из плотов лесовозов сырые брёвна, распиливают их на чурки, колют на полешки, складывают вокруг казармы и вдоль дороги в километровые поленницы…

Мы и сами успели ещё повкалывать до кровяных мозолей на ладонях, не понимая до поры смысла этой работы… Уже пошёл снежок — первый раз — 23 августа- когда мы стали укладывать звонкие, ветром просушенные, дровишки в каменные сараи, оставленные ещё немцами с войны… Лишь полярной зимой оценили мы заботу командира и его предусмотрительность! Сколько раз, бывая на чужих батареях, в частях, видел я зачуханных матросов и солдат, в темноте и пурге выковыривавших брёвна из снега и льда… Ад кромешный! В казармах сырость и холод, дым ест глаза, жратва недоваренная, полусырая! А