Капитальный ремонт - Леонид Соболев

Юрий колебался между развязным тоном брата лейтенанта Ливитина и утрированной щегольской выправкой гардемарина Морского корпуса. То и другое — в кальсонах одинаково глупо, и он молчал, краснея сверх предела, до зуда, и мучаясь. Веселый лейтенант продолжал не замечать, что гардемарин в одном белье.

— Слушайте, гардемарин, — сказал Веткин, беря его под руку и мягко увлекая на ют. На юте — часовой у трапа, вахтенный унтер-офицер, рассыльный, вахтенный у склянок, дневальный на концах… Все видят поражающую взор пару: безупречного лейтенанта во всем белом и нелепую фигуру в тельняшке, в сиреневых кальсонах, без фуражки и в туфлях на босу ногу. Все видят, а рассвет с каждой минутой ярче…

— Слушайте, гардемарин, — продолжал Веткин нарочно громко, — по-моему, в вашей роте есть такой гардемарин граф Бобринский, длинный?

— Да… Так точно… — Слова выдавлены, как засохшая зубная паста.

— Удивительно милый юноша! Когда я как-то приехал к вам, в Морской корпус… — Последние слова лейтенант подчеркивает специально для часового у флага, который, сохраняя уставную неподвижность позы и лица, целится левым ухом угадать в разговоре, что это за птица в сиреневых штанах и тельняшке. Мученье продолжается. Лейтенант коротает вахту, беседуя на самые безобидные, самые внеслужебные темы, внутренне хохоча над уничтоженным гардишком и стараясь не замечать, как расплываются в улыбку лица вахтенных и дневальных: он знает, что гардемарин замечает это раньше его. Урок вежлив, блестящ и незабываем. Забавней всего то, что вдобавок к психологической муке гардемарин испытывает, вероятно, и физическую: не погулять же он сорвался с койки в одном белье?

— Извините, милый гардемарин, — лейтенант наконец сжалился, — как ни приятно мне с вами беседовать, но надо и послужить. Доброй ночи! Надо пройти по палубе, матросня вечно вылетает на палубу спросонок одетой не по форме! Советую приспнуть, до подъема флага еще далеко…

Он отпустил наконец локоть Юрия, остановившись перед трапом, ведущим почти отвесно в минную рубку.

Признаться? И опять в подштанниках проходить под насмешливыми взглядами матросни, из которой никто не остановит господина гардемарина, если его не остановил вахтенный начальник?.. Нет, лучше скрежетать зубами, корчиться, но ждать, пока этот подлец Козлов принесет спасительное платье! Юрий откланялся и поднялся по трапу в рубку.

Лейтенант Веткин, улыбаясь сам себе, отошел на ют и там, окончив развлечение, обратился к службе:

— Рассыльный! — голос резок, как хлыст.

— Есть рассыльный, вашскородь!

— Позови этого болвана.

Первым движением посылаемого матроса должен быть отчетливый поворот с одновременным опусканием руки; вторым и следующим — легкий и бодрый флотский бег. Рассыльный рванулся вслед за гардемарином, но по дороге впал в сомнение. Какого болвана? Вряд ли того, что в исподних, — тогда бы сказали: «Попроси господина гардемарина». Из вахты кого? Но все матросы одинаково болваны, если лейтенант недоволен.

Рассыльный, рискуя навлечь недовольство и на себя, возвратился к вахтенному начальнику.

— Которого прикажете, вашскородь?

— Этого… Нетопорчука!

Рысцой с бака подбежал Нетопорчук и замер в двух шагах от раздраженного лейтенанта.

— Что же ты, старый дурак? Ослеп?

— Виноват, вашскородь, — сказал Нетопорчук, еще не понимая.

— Который год служишь, а гардемарина от матроса отличить не можешь? Шляпа! А еще боцман!.. Чего ты на него разорался? Твое это дело, болван?

— Виноват, вашскородь, так что они за киль-блоками стояли…

— Что ты мне чепуху городишь? Какие киль-блоки? Ты что — по лицу не видишь, гардемарин или матрос?

— Виноват, вашскородь, так что за киль-блоками кальсонов сперва у них не было видно… Как вы с ими пошли, аккурат я разглядел, что на них кальсоны господские. Разве бы я позволил, вашскородь? Так что я службу вполне понимаю, кальсонов сперва не было видно, вашскородь!

Лейтенант Веткин подумал.

— Ну, ступай. В другой раз будь осторожнее! Завтра явишься к лейтенанту Ливитину, попросишь прощения, что обознался… Про кальсоны доложишь, это ты верно говоришь.

— Дозволите идти, вашскородь?

— Можешь быть свободным.

Нетопорчук отошел в сторону, смущенный и хмурый, и сорвал обиду на вахтенном матросе, прислонившемся спиной к броне боевой рубки:

— Ты чего краску задом мараешь, фефела!

Матрос отпрянул от рубки и виновато оглянулся, словно краска и в самом деле могла быть запачкана чистой форменкой.

— Развалился на шканцах, что в тиятре, а беспорядку не видишь!.. Это что?

Вьюшка манильского троса, на которую показывал Нетопорчук, была как будто в порядке. Но боцманский глаз видит зорче.

— Зашнуровать надо по-человечески. Глядишь, куда не надо, а под носом не замечаешь… Обтяни! Не чехол, а бабья юбка…

По трапу из рубки спускалась тонкая фигура в мешковатом белом кителе с лейтенантскими погонами. Фуражка низко надвинута. Новый офицер какой-то, шляются тут в гости, прости господи, разбери их всех! Вахтенный, подшнуровывая чехол, выставил зад на дороге офицера, и Нетопорчук пихнул его зло:

— Дай пройти! Не видишь!..

Матрос отскочил, и оба они проводили глазами гардемарина Ливитина, медленно и с достоинством следовавшего в кителе, фуражке и брюках брата в офицерский гальюн, пахнувший сосной озонатора.

Вахтенный фыркнул.

— Ты чего? — сказал Нетопорчук грозно. — Ты чего у меня фырчишь?

— Виноват, господин боцман, так что чудно… Даве вы его цепкой, а теперь…

— А вот это не чудней ли будет? Рассуждать выучился!..

Кулак у Нетопорчука крупный и крепкий, но показал его боцман больше с обиды на самого себя, и не для битья, а для острастки. Не бил людей Нетопорчук, хоть самого раньше били и в зубы и подзатыльником, как придется. Не приказано нынче людей бить; старший офицер, как в должность вступил год назад, собрал боцманов и унтер-офицеров и сказал коротко и внушительно: «Вы, сукины дети, до меня рукам волю давали… Чтоб я больше жалоб не слышал! Где в уставе насчет морды? Позор это — людей по морде бить, понятно? Если про кого узнаю, — вызову в каюту и так зубы вычищу, что забудет драться, не посмотрю и на нашивки… Поняли?» Старший боцман Корней Ипатыч слушал недовольно и потом унтерам жаловался на несправедливость: запрещают, а сами офицеры, того гляди, прикладываются — то биноклем, как вон лейтенант Греве сигнальщика Горбунова, то и просто кулаком, как трюмный механик. Но у Нетопорчука на это своя точка зрения: господское дело особое, офицеру виднее, чего можно, чего нельзя.

Вахтенный все же предпочел зайти за вьюшку, будто поправляя чехол, а Нетопорчук обеспокоенно задумался. Трудная флотская служба, за что выговоры получаешь!.. Завтра вот объясняй лейтенанту господину Ливитину, что кальсон в темноте не было видно. Обознался, это верно, а все же стыдно, как обгадился… Хороший матрос, да еще боцман, глаз должен иметь быстрый, господ должен во всяком виде отличать (офицеров вообще Нетопорчук в мыслях зовет господами — своя у них господская жизнь, господские слова и поведение)… Мало ли какие случаи бывают, когда без формы и без погон? Вон ревизор, господин Будагов, очень любят на купанье к матросам заплывать к выстрелу, наперегонки поплавать; хоть в воде и весь голый, а разве его от матросни не отличишь? Тело белое, нежное, голова хоть обритая вся, а все какая-то иная, господская, и взгляд другой, господский взгляд. Поди дай ему в воде тумака, да скажи: «Обознался». Небось потом под винтовкой научишься. В темноте по нюху узнаешь, сквозь броню угадаешь, кто за ней: офицер или матрос.

Конечно, гардемарин — вовсе не офицер, но все равно из господ, на офицера учится. И как их там ни одевай матросами, все равно господская порода во всем сказывается. Ишь ведь как заавралил: «Как ты смеешь, болван!..» По одному окрику мог бы разобраться, старый дурак, а вот теперь расхлебывай…

— Рассыльный! — сказал громко лейтенант Веткин, щелкнув крышкой часов. — Сбегай к вестовым, узнай, встает ли лейтенант Греве!

Рассыльный на носках пробежал мимо Нетопорчука, топотать на верхней палубе нельзя — под ней каюты. Значит, без четверти четыре. Нечего смотреть на часы: служба идет сквозь сутки, месяцы и годы, и каждому положению часовой стрелки соответствует свое действие и каждому дню недели — свое дело. На военном корабле не надо думать, гадать и угадывать. Нетопорчук приладился пальцами к дудке и выжидающе взглянул на вахтенного начальника.

— Свистать третьего отделения на вахту! — скомандовал лейтенант Веткин.

Нетопорчук засвистал пронзительно и долго.

Немыслим российский военный корабль без дудки. Всякое приказание на корабле предваряется дудкой. Приказание, отданное вахтенным начальником или старшим офицером, птицей летит по кораблю, гонимое свистом дудок из люка в люк, из кубрика в кубрик, пока не отыщет тех или того, к кому оно относится. В матросе же выработан условный рефлекс: свист дудки заставляет его настораживаться и ждать приказания, которое сейчас будет произнесено. Если приказание носит авральный характер, то есть относится ко всей команде, то сперва командуют: «Унтер-офицеры к люкам!» Тогда все унтер-офицеры разбегаются каждый к своему люку и, став над ним враскорячку, ухватывают дудку в ладонь и подносят её ко рту, набирая воздух и косясь взглядом на ют или на мостик, откуда несется команда. Отданная нараспев команда покрывается свистом и трелью дудок, после чего «унтер-офицеры повторяют слова команды громким и ясным голосом без изменений и дополнений». Голоса у них громки, но, вопреки уставу, хриплы от постоянного покрикивания и отчасти от вина…