Зелень. Трава. Благодать. - Шон Макбрайд

Я смеюсь. Эту фразу сказала женщина своему бывшему мужу-министру, который ей изменял, в ток-шоу с религиозным уклоном, идущем поздно вечером. Мы потом смеялись несколько дней кряду. Так что теперь у нас это дежурная шутка. Перед тем как поставить Сес на подножку инвалидного кресла, Сесилия еще раз улыбается мне. Сес изображает рев моторного катера, Сесилия крутит ручки, а Арчи кричит, пародируя британский акцент: «По местам, команде приготовиться, старт». И все трое сломя голову несутся по улице Святого Патрика: моя неугомонная мама вместе с моей странной сестрой и калекой с обрубком вместо руки.

Бобби Джеймс, Гарри и я сидим на железнодорожной эстакаде где-то в тридцати футах над Фрэнкфорд-авеню, или просто Ав, как мы ее называем, и едим сэндвичи. Ав — главная улица нашей жизни, если не считать улицы Святого Патрика. Фрэнкфорд-ав очень длинная — от самых северных окраин Филадельфии вплоть до Кенсингтона на юге, где переходит в Кенсингтон-ав. К югу вдоль Ав районы тянутся один за другим. Здесь найдется все, начиная со старомодного кинотеатра для автомобилистов под открытым небом и заканчивая тату-салоном, укрывшимся под линией наземки.

Улица Святого Патрика пересекает ее почти посередине, не так чтобы сильно близко от нас, но и не больно далеко. Здесь Ав идет под уклон, но это только в том случае, если спускаешься по ней вниз. Местные здесь бьют стекла в домах и пишут граффити на стенах, ну и прочее дерьмо, тем не менее соседей это все равно бесит, сечете, о чем я? Постоянные стрелки на спортплощадке, вот, типа, как сегодня намечается, но обычно с пустыми руками, хотя иногда отдельные пидоры приходят с битами, брусками два на четыре или заточками с целью мочкануть кого-нибудь или дать понять, что не шутят. Убийства тут случаются все больше в домах: всякая там семейная хрень — вроде как двадцатилетний сынок поспорил с маманей из-за денег, задушил ее по пьяни, а с утра ничего не помнит.

Так что райончик жесткий, но не слишком, просто так тут никто приключений не ищет. По мне, отморозкам просто неймется. Филли, мать ее, — город не одной только расовой нетерпимости. Тут даже белый к белому из другого района не сунется. Сегодняшняя стрелка как раз подтверждает это правило — какого черта им тут надо! — и поэтому я не хожу по Ав в любую сторону дальше чем на четыре квартала. Слишком уж лицо мое мне нравится. Да и все равно незачем. В нашем районе и так есть все, что нужно. Папаши работают, может, кварталов за пять от дома. Мамашки сидят с детьми. Если тебе что-то понадобится, спроси у соседей, и тебе скажут, что это где-то за углом на Ав. Сюда относятся: пивной ларек, пиццерия, бар на углу, прачечная, ювелирный магазин, фастфуд с морепродуктами, «деликатесы», туристическое агентство, похоронное бюро, контора по продаже подержанных машин, бесплатная библиотека, пожарная часть, почтовое отделение, банк, дешевый супермаркет, католическая церковь. Все вышеперечисленное располагается «за углом на Ав». Район выглядит старомодно, и, если судить по домам и фасадам магазинов, можно подумать, что мы живем все еще в 1963-м, а не в 1984-м. Единственный способ определиться со временем здесь — это посмотреть, какого года выпуска машины, и прибавить лет десять.

Улица Святого Патрика отходит вправо через четыре квартала от эстакады, на которой мы сидим и едим сэндвичи (сидим к ней лицом). Также справа рядком выстроились всякие магазины — в том числе и «Деликатесы Жирного Мэтта». Кое-где этот ряд прерывают улицы, идущие параллельно Святому Патрику, да еще Тэк-парк, спортплощадка длиной в три квартала. По другой стороне Ав и слева от нас на целых восемь кварталов растянулись церковь Святого Игнатия вкупе с кладбищем, школьным двором, домом пастора, женским монастырем и двумя зданиями приходской школы. Церковные владения находятся между велосипедной дорожкой и Никльбэк-парком, что ровно по левую руку от нас, а банкетный зал «У Манджоли» тоже слева, но так далеко, что отсюда его почти не видно.

В принципе, нам запрещается сидеть здесь, на эстакаде, но подчиняться такому идиотскому запрету просто невозможно. Раньше тут ходил тихоходный поезд, но теперь, после того как пару лет назад летом одному мальчишке по имени Дэнни Дойл отрезало здесь ногу, когда он попытался перепрыгнуть через рельсы, линию закрыли. Сразу после несчастья родители вместе со священниками стали добиваться, чтобы поезд убрали, и в итоге настояли на своем. Даже теперь, когда никакого поезда уже нет и в помине, они как ненормальные что ни день предупреждают нас держаться подальше от путей и особенно от эстакады. Доски здесь действительно шаткие и щели между ними достаточно широкие, чтобы тощий ублюдок вроде меня мог провалиться и приземлиться на лобовое стекло какой-нибудь машины из потока внизу. Но такого не может быть. Среди нас таких смелых и отважных нет. С нас хватит и доски покрепче, на которой можно просто посидеть и полюбоваться видом, который мне очень нравится, потому что чувство такое, будто ты жмурик.

Только не подумайте, что я уже на тот свет собрался. Просто отсюда я смотрю на весь свой мир сверху, с высоты, и выглядит он намного лучше, чем из окон первого этажа. Вот, например, справа от меня, где магазины, солнце сверкает, отражаясь в окнах домов. В тех же самых сплошь заляпанных грязью окнах, если смотреть на них с тротуара. Слева все еще красивей. За церковной землей тянется парк, и отсюда, с эстакады, видно и как дважды круто поворачивает велосипедная дорожка, и ручей виден, и верхушки деревьев, роняющих на землю свои листья и тени. Даже церковные здания кажутся милыми и опрятными — и не подумаешь, что они кишат священниками, трупами и пингвинами (местное название монашек, молящихся за ваши грешные души, покуда сами вы дома отлыниваете). Отсюда все такое тихое, будь то магазины справа или кладбище слева. Единственно откуда доносятся хоть какие-то звуки — это снизу: шорох шин да лязг троллейбусных дуг. Троллейбус, скрипя тормозами, останавливается чуть ли не у каждого дома, чтобы высадить или посадить очередную порцию старперов. Дуги торчат как две большие антенны, тянущиеся к проводам, и из-под них то и дело сыплются искры. Мне нравится этот звук: есть в нем какой-то успокаивающий ритм. И все это вместе рождает во мне чувство чего-то огромного и прекрасного, какой и должна быть любовь, любовь ко всему, что я зову своим домом. Если дать глазам расфокусироваться, то с той стороны, где парк и кладбище, все перестает казаться просто зеленым, а с той, где дома и магазины, — просто бетонным. Вокруг все сплошь становится зеленым, как трава.

— Генри, как ты думаешь, у кого сиськи лучше — у моей сестры или у твоей мамы? — потягивая украденное у Жирного Мэтта пиво, спрашивает Бобби Джеймс, пока мы наблюдаем за тем, как, повернув с кладбища направо, в нашу сторону движется похоронная процессия с включенными в полдень фарами и прикрепленным к крыше катафалка крестом со вделанной в него надписью «похороны» на оранжевом фоне.

— Сложный вопрос, — отвечаю я. — У твоей сестры объемней, но я бы с большим удовольствием потискал мамины.

— Не согласен. Что еще может быть в сиськах кроме объема?

— Выразительность, — раздраженно разъясняю я, — округлость и жесткость. — Я загибаю по пальцу на каждую из этих наиважнейших характеристик. — Тебе только одно и надо — такие дыни, чтоб в руках не умещались. А у твоей сестры целые арбузы. Мне они очень нравятся, короче. Просто я хочу сказать, что от таких все тело в синяках будет. Так и убиться можно.

— Убиться? — говорит он. — Покалечиться — возможно, но убиться — нет. По-моему, величина — самое главное. Я бы лучше пощупал у сестры. Гарри, а тебе какие больше хочется?

У Гарри, который до этого сидел себе тихо в надежде, что его не спросят, энергетический напиток от неожиданности попадает не в то горло. Содержимое банки приземляется на лобовое стекло универсала, следующего в процессии. Водитель, мужик с пышной шевелюрой и женой с сиськами номер два на пассажирском сиденье, недоуменно смотрит по сторонам, но не наверх, так что мы остаемся незамеченными.

— Черт, ты угодил прямиком в похоронную машину, — говорит Бобби. — Ну, у кого лучше — у мамы или у сестры?

— Я не знаю, — смущенно отвечает Гарри.

— Что значит «не знаю»? Либо одно, либо другое, — требует Бобби.

— Нет, — отвечает Гарри, испуганно и упрямо глядя перед собой.

— Скажи имя, и все. Джинни Джеймс. Миссис Тухи.

— Нет, не буду.

— Меня от тебя тошнит. Не хотел тебе говорить, но так оно и есть. Придется отсесть подальше. — С этими словами Джеймси резко встает. Правая нога проскальзывает в щель между балками. Мы с Гарри в унисон кричим черт и господи и хватаем его за рубашку. Он приземляется яйцами на балку, но дальше не проваливается. Далеко внизу пивная банка попадает по крыше другой машины из той же процессии. Стриженный бобриком парень за рулем замечает нас в заднее стекло и хмурится, но молчит, видимо из уважения к покойному товарищу.