Ты мне судьбой обещан был - Наталья Лукьянова

Мысли в голове Балашова мелькали совсем ему несвойственные. С какой стати, если разобраться, он взял на себя роль великого спасателя, кто ему дал право принимать решение за другого человека? Он видит девочку в третий раз в своей жизни. При этом встречи случайны, их нельзя назвать особенными, знаковыми и прочая. Они совершенно чужие люди, их не связывают общие интересы, дела, обязательства, чувства. Чувства? Почему он вспомнил про чувства? Каждая встреча с этой девочкой выбивает его из колеи, нарушает стройный ход жизни, заставляет забывать о том, какой он серьезный, успешный, крайне занятой и, ко всему прочему, давно женатый мужчина средних лет. Она ему, наверное, в дочки годится. Сумасшествие чистой воды, что-то за гранью понимания. Но как ни крути, он знает одно: стоит появиться на горизонте этой хрупкой рыжеволосой девочке – происходит нечто непостижимое. Он мгновенно забывает, какой он сильный, умный, богатый, сколько у него планов и проблем. Превращается в сопливого мальчишку, которому ничего не надо, кроме того, чтобы быть рядом с предметом обожания, дышать одним воздухом, хохотать, молчать, ссориться, наконец. Не важно, что будет происходить вокруг. Главное, чтобы рядом была она. И никакие угрызения совести его при этом бредовом состоянии не мучают.

Елизавета пришла в себя ранним утром, сначала не поняла, где находится и что происходит. Кто бы мог обвинить девушку в потере ориентации после того, что с ней случилось? Отдельная палата приватного лечебного учреждения никоим образом не походила на больницу, обстановка скорее напоминала номер пятизвездочного отеля. Живых цветов в палате – не сосчитать. Вся огромная светлая комната утопала в разноцветном великолепии. Расставлена растительная красота была в вазах, по всему периметру комнаты, и композиции не уступали лучшим работам талантливых дизайнеров. Все ласкало и радовало взгляд, сразу видно, цветы не равнодушно понатыканы в вазы абы как, самому наивному профану с первого взгляда ясно: тут не обошлось без художника-флориста. Может быть, она уже умерла и находится в раю? Нет, непохоже. Все слишком ясно, четко и приземленно. Не очень-то похоже на небеса, скорее картина напоминает исполнившуюся неизвестно по чьему велению девичью мечту. Балконное окно во всю стену от пола до высоченного потолка выходит в сад необыкновенной красоты. Ей видно это со своего места. Комната, в которой она находится, залита теплым солнечным светом, постель не похожа на больничную. Но не может же быть в больнице шелкового белья, это почти неприлично и уж точно нереально, нонсенс какой-то. На ней надет совершенно умопомрачительный по роскоши и невесомости пеньюар от-кутюр, будто она не обыкновенная московская девчонка, а по крайней мере звезда вселенского масштаба. От невиданного шика и пышности Елизавета почувствовала себя не в своей тарелке. Непривычно как-то, почти неловко. Но зато как здорово!

Через мгновение необыкновенная роскошь и красота ее положения перестали иметь всякое значение. Елизавета осознала одну простую вещь – ей крупно повезло. Она жива, здорова, непонятно по каким причинам и в силу каких обстоятельств нежится в шикарных покоях почти на эксклюзивной постели. Ужас, пережитый меньше суток назад, возвращался на мягких, далеко не безобидных лапах. Перед этим сильным и страшным чувством меркли все краски дня и роскошь заведения, в котором она оказалась. Елизавета понимала: она не героиня русской народной сказки, ей рано или поздно придется узнать всю правду. Она ничего не знает о судьбе остальных людей, тех, кто был в автобусе вместе с ней в ту страшную минуту. Живы они, здоровы? Это сейчас самое главное. Слабо верится, что происшествие на дороге закончилось по-доброму, без трагедий, как в хорошем старом кино. Никто не пострадал, а кому не очень повезло, находятся, как она сейчас, в роскошных палатах, наслаждаются покоем, нежатся в шикарных постелях. Их, конечно, непременно, это даже не обсуждается, спасут и поставят на ноги благородные люди в белых халатах, и все будет хорошо. Господи, какой идиотизм лезет в голову, пора опомниться, она взрослый человек, почти дипломированный врач.

Она прекрасно помнила, как в последний момент Сергей закрыл ее своим телом. Как только она вспомнила о Сергее, слезы полились из глаз. Наверняка в этой прекрасной палате должны быть какие-нибудь кнопки вызова медицинского персонала. У нее не было сомнений: она находится в больнице. Елизавета рыдала и беспомощно шарила рукой по стене в надежде услышать человеческий голос, а еще лучше – увидеть живого человека, который внесет ясность в происходящее. Дверь открылась, и в палату вошел человек, которого она меньше всего ожидала увидеть. Да, она что-то такое припоминала, значит, ей не привиделось, на месте трагедии она действительно встретила этого странного дяденьку. Кажется, его фамилия Балашов. Да, да, они точно знакомы, но в какой-то другой жизни. Ночь, корабль, темная водная гладь, огни многоэтажек, причудливо отражающиеся в реке, громкая музыка, ах да. Ее лучший друг женился. Какая ерунда. А она так переживала тогда, глупая.

Никита Александрович напряженно ждал в коридоре за дверью, которая стала непреодолимой преградой, когда проснется девушка.

Эта проклятая дверь мешала видеть, дышать одним воздухом, держать за руку, чувствовать каждый вздох, быть рядом. Врачи предупредили, что первые дни после шока поведение пострадавшей может не вмещаться в определенные рамки. Когда он вошел в палату, он не мог понять, каким образом себя вести, и не знал, как Елизавета отреагирует на его появление. Он думал, что готов к любым сюрпризам. Картина, которую он увидел, сразила его наповал. На кровати сидела девочка в кружевах, из которых незащищенно торчали детские ключицы, и захлебывалась от горьких слез. Не раздумывая ни секунды, он кинулся к ней, такой слабой, беззащитной, глубоко несчастной. Он чувствовал, нет, он твердо знал: помочь сейчас ей может только он. И не потому, что он такой великий и непобедимый мачо всех времен и народов, а заодно искушенный дамский утешитель, вовсе нет. История проста и стара как мир. Он в нее влюблен и, если понадобится, совершит тысячу и один подвиг, свернет горы на планете, повернет вспять реки, сделает все возможное и невозможное, но в обиду ее не даст ни за что и никому.

– Лизонька, не плачь, родная. – Балашов обнял Лизу и прижал к груди, словно пытаясь оградить ее от всех бед и несчастий.

– Да-а-а-а, – единственное, что могла выдавить из себя девушка в жалобном всхлипе.

В этом вздохе-всхлипе рвалась наружу жалоба такой силы, что мужику, который повидал на своем веку всякого, стало нехорошо.

– Девочка моя, не плачь, все будет хорошо. Я никому не дам тебя в обиду. Только не плачь. – Балашов и не подозревал, что способен не только произносить, по его глубокому убеждению, слюнявые слова, но и верить в их искренно.