Королева мести - Швейгарт Джоан

За два года до нашествия гуннов мой дядя Гундахар, видя, что нам нужно гораздо больше земель, чем готовы были отдать жадные римляне, заявил свои права на земли, которые римлянам известны под названием Бельгия.

Аэций, римский генерал, тут же выслал войска. Погибло так много наших людей, что поговаривали, будто бургунды вовсе перестали существовать. Нас было мало даже для племени, не говоря уже о королевстве. Мы и сами могли бы сказать, что бургундов больше нет, если бы у нас нашлись для этого силы. Но, глядя на наших мертвых собратьев, плавающих в своей собственной крови, утыканных стрелами гуннов, мы стали глухи и немы. Довольно долгое время даже простой обмен взглядами был для нас слишком тяжелым.

Тогда многие из нас постоянно спали, как поступают люди, память которых отказывается нести непосильное бремя. Просыпались лишь для того, чтобы выполнить самые необходимые из своих обязанностей. Даже у тех, кто работал пли обедал, лица казались пустыми и лишенными выражения, как у спящих. Я тогда была еще ребенком, однако почти не спала. Я горько оплакивала своих соплеменников, особенно дядюшку, но когда потребность плакать покинула мою душу, я не понимала, почему мой народ продолжал страдать. Войны и смерти неминуемы. Так устроен мир. Но наш мирок застыл, лишился жизни.

Отец, ставший королем после смерти дяди, спал, наверное, больше всех. Он был уже очень стар и просыпался только для того, чтобы поесть. А иногда не делал и этого. Порой его глаза начинали слипаться, а голова опускалась, прямо во время еды. И тот, кто оказывался поблизости, старался быстро убрать тарелку, чтобы отец не упал в нее лицом.

Братья же (все, кроме Гуторма, который тогда еще не появился на свет) спали очень мало. Их так же, как меня, беспокоил глубокий сон, охвативший всех бургундов. Братья были одержимы ненавистью, и все их долгие разговоры, в которых я отказывалась участвовать, сводились к одному: к мести гуннам. По-моему, это такая же пустая трата времени, как и сон. В своих безумных мечтах братья представляли, как они вдвоем отправятся в Паннонию и перережут гуннов одного за другим, пока всех не убьют.

Мать жила, как и все. Во время нашествия гуннов она потеряла отца и четверых братьев, а когда все закончилось, узнала, что беременна, поэтому от женщины в ее состоянии сложно было ожидать чего-либо другого. Просыпаясь днем, она делала вид, что ничего не случилось ни в ее доме, ни за его пределами.

— Посмотрите, как сегодня сияет солнце! — весело кричала она, стоя в дверях сарая. — Послушайте птиц! Ах, как же нам повезло, что у нас есть солнце, птицы и добрые люди, которые доят наших коров и коз и ухаживают за нашими полями! — Потом она просто падала в груду тряпья на земляном полу и, что-то бормоча, снова засыпала.

«Добрыми людьми», о которых она говорила, были не соплеменники, а слуги, которые при первом признаке приближения гуннов разбежались, словно мыши. Но услышав о том, какая судьба нас постигла, они вернулись, умоляя, чтобы им позволили остаться. Большинство из них прожило с нами так долго, что уже не помнило своих родных племен. В сердцах своих, пусть не по крови и силе духа, они тоже стали бургундами. И их боль от утрат была не меньшей, чем наша. Они не позволяли себе спать, как мы, стараясь искупить свою вину усердным трудом и найти в себе душевные силы, чтобы оживить наши души.

Вы, наверное, понимаете, что мое сердце не могло остаться равнодушным, когда Сигурд на своем коне появился в этом мире смерти, распада и безрассудства. Даже до нашествия, когда мой народ был силен духом и плотью, я не знала никого, столь же энергичного, жадного до приключений, скорого на ответ, как Сигурд. А уж теперь, после всеобщего растления, Сигурд, обладающий всеми качествами, которых так не хватало моему народу, казался мне богом. У него всегда было полно историй о собственных подвигах, явно приукрашенных ради меня, и разных планов, и замыслов путешествий, в которые он собирался отправиться. Для меня Сигурд стал символом будущего в мире, отказавшимся верить в то, что оно возможно. Как же мы любили разговаривать об эльфах и снежных великанах! Соскакивая со своего обожаемого коня Грани, Сигурд показывал мне, как двигаются снежные великаны, когда рассержены, и как сворачиваются и прячутся среди валунов напуганные эльфы. Он умолял меня сбежать с ним в лес, чтобы я могла увидеть кого-нибудь из этих созданий собственными глазами. И хотя я ни разу никого из них так и не встретила, я обожала сидеть рука об руку с Сигурдом, задыхаясь от быстрого бега, и смотреть на небо сквозь листву деревьев. Когда Сигурд уезжал, он забирал с собой лучшую часть меня. Мне казалось, что он был хранилищем моей души.

Однажды, когда отец опирался подбородком о руку, чтобы не уронить голову и закончить ужин, один из наших вольнонаемных работников пришел в сарай, где мы тогда жили, потому что все дома были сожжены во время нападения, и обратился к отцу как к королю. И в тот день отец, наконец, проснулся.

— Что? — воскликнул он. — Какой еще король?! Разве может человек, у которого всего пара сотен подчиненных, называться королем? Здесь нет королей. И это сарай, а не дворец. Видите, как растрескались стены и как задувает ветер по ночам?

Мы так и не узнали, зачем приходил тот бедолага, потому что он сбежал посреди пламенной речи отца. А тот вернулся на свое место, все еще ворча из-за дерзкой выходки парня, и доел свой ужин. Закончив трапезу, он не стал возвращаться ко сну. Рядом спала мать, которая вот-вот должна была родить. Уснули и братья, уставшие строить планы. Только отец не спал. Он ходил. Прогуливался вдоль стен, ощупывая трещины, будто не замечал их раньше. Подошел к углу, в котором, завернувшись у шкуры, чтобы согреться, сидела я, и погладил меня по голове. А на следующий день, проснувшись, я увидела, что он все еще на ногах. Тогда он попросил меня созвать бургундов, чтобы народ выслушал своего короля.

Это оказалось нелегкой задачей. Даже с помощью братьев, которые присоединились ко мне позже. Нам потребовался почти день, чтобы собрать всех оставшихся в живых бургундов и их слуг. Некоторые с готовностью просыпались и обещали немедленно прийти в наш сарай, но когда мы возвращались, чтобы узнать, что их задержало, то находили их снова спящими. Некоторых нужно было расталкивать и сопровождать до сарая. А кто-то говорил:

— Какой король? Гундахар ведь мертв, разве нет?

Наконец нам удалось собрать всех до единого. И вот, стоя посреди своих подданных, которые зевали и шаркали ногами, сонно кивали головами или всхлипывали, мой отец, король, произнес одну из самых прекрасных речей, которые я когда-либо слышала.

Отец сказал, что мы слишком долго существовали в спячке, безо всякой надежды, и что пришло время проснуться. Он приказал всем мужчинам наполнить рога для питья и снова стать веселыми, чтобы, возрадовавшись, все, включая детей, смогли направить свои помыслы на восстановление королевства. Он напомнил о трудностях, которые пришлось преодолеть нашим предкам, когда они отправились из северных стран на юг. И повелел, чтобы каждая замужняя женщина в детородном возрасте родила ребенка в течение ближайшего года. Он поклялся, что сам подаст всем пример, как воспрянуть духом. Да будет мед и музыка, песни и новая жизнь!

Отец предостерег нас от забвения прошлого нашего народа. Это было бы серьезной ошибкой. Мы должны петь о событиях, разбивших наши сердца, но сохранять в себе радость, должны помнить о мертвых, но стремиться жить.

Сначала люди не воспринимали всерьез приказ короля. И хотя теперь бургунды спали немного меньше, они продолжали передвигаться и работать медленно, с опущенными головами. Но отец, как и обещал, стал для всех примером. Он запретил братьям говорить о гуннах до тех пор, пока не соберется достаточно бургундов, чтобы такой поход принес плоды. Он настоял на том, чтобы Гуннар снова взял в руки свою арфу и играл до тех пор, пока не закровоточат его пальцы. А мать он заставил петь, но не о птицах и солнце, а о наших предках, их испытаниях и победах, в то время как мы с Хёгни танцевали вокруг очага. Женщины стали перешагивать через могилы, как всегда делали женщины нашего рода, когда хотели зачать ребенка. Наши мужчины принесли жертвы богам, чтобы те помогли восстановить королевство. Вечерами все мы, мужчины, женщины и дети, собирались вместе под священным деревом Водена и пели так громко, что я иногда боялась, не упадут ли звезды с небес на землю. И боги услышали наши голоса. Начали рождаться дети, и их крики перекрывали призрачный плач мертвецов. Наше притворство перестало быть притворством. Воля к жизни вернулась к нам.