Македонский Лев - Дэвид Геммел

Ее мысли были мрачны, пока она держала путь через полупустую торговую площадь, стуча посохом по мостовой. Мать Пармениона была хорошей женщиной, доброй и разумной. И ты убила ее, шепнул голос в ее голове.

— Нет, я здесь нипричем, — сказала она вслух.

Ты позволила ей умереть. Это не одно и то же?

— Многие умирают. В ответе ли я за все смерти?

Ты хотела, чтобы она умерла. Ты хотела, чтобы ребенок страдал в одиночестве.

— Чтобы сделаться сильным. Он — надежда мира. Ему одному суждено одолеть Темного Бога. Он должен стать могучим мужем.

Голос умолк, но Тамис знала, что не была убеждена до конца. Ты стареешь, сказала она себе. Нет никакого голоса. Ты говоришь сама с сбой, и такие споры бессмысленны. «Я говорю голосом здравого смысла», — сказала Тамис. — «А это говорит голос сердца».

И внутри тебя нет места для такого голоса?

— Оставь меня! Я делаю, что должно!

Несколько человек сидело рядом в свете луны, развлекаясь игрой в кости. Некоторые из них воззрились на нее, когда она проходила мимо, а один даже поспешно сотворил рукой знак Круга, чтобы оградиться от зла. Заметив жест, Тамис улыбнулась, а потом выкинула этого человека из головы.

Подойдя к дому Пармениона, она закрыла глаза, и ее дух вошел внутрь, проникая в смертный покой, где Артема лежала замотанная в похоронные покровы. Но того, что искала Тамис, здесь не было, и она вернулась в свое тело. Осторожно шла она вдоль залитых лунным светом улиц, сопровождаемая белым жеребцом, пока не остановилась у ворот во двор дома Ксенофонта. Вновь ее дух выплыл, проникая в дом, вверх по лестнице в малую комнату, где лежал Парменион, погруженный в сон.

У постели там стояла тонкая фигура, белая и прозрачная, как скульптура из тумана, бестелесная и мерцающая. Тамис почувствовала внутри этой комнаты запредельной силы чувства: любовь и разлуку, и щемящую боль разбитого сердца. Сон Пармениона заставил его громко застонать, и фигура замерцала. Тамис почувствовала смятение и боль. Тонкая рука протянулась к мальчишке, но не смогла прикоснуться. «Время пришло», — прошептала Тамис.

«Нет», — одинокое слово повисло в воздухе, не отказ, а разочарование.

«Он не сможет увидеть тебя, даже если проснется. Идем. Я отведу тебя».

«Куда?»

«В место, где ты сможешь отдохнуть».

Фигура повернулась назад к кровати. «Мой сын».

«Он станет великим человеком. Он избавит мир от тьмы».

«Мой сын», — повторил призрак, словно не услышал слов жрицы.

«Ты более не принадлежишь этому миру», — сказала Тамис. — «Поспеши попрощаться с ним, потому что близится рассвет».

«Он выглядит таким потерянным», — прошептал призрак. — «Я должна остаться, чтобы успокоить его». Туман сгустился, черты Артемы проступили четче. Она повернулась к Тамис. «Я узнала тебя. Ты ясновидящая».

«Да».

«Почему ты хочешь забрать меня от сына?»

«Ты больше не принадлежишь этому миру», — повторила Тамис. — «Ты… умерла».

«Умерла? Ах да, я помню». Тамис замерла, увидев постепенное зарождение понимания, которое исходило от привидения. «И теперь я никогда не обниму его вновь. Я не вынесу этого!» Тамис отпрянула от негодования в глазах Артемы.

«Следуй за мной», — велела она и вернулась в свое тело. Некоторое время она стояла молча за воротами, пока наконец призрачная фигура не вышла во двор.

«Ты сказала, он будет великим человеком», — сказала Артема. — «Но будет ли он счастлив?»

«Да», — солгала Тамис.

«Тогда я спокойна. Воссоединюсь ли я с его отцом?»

«Не могу сказать. Туда, куда умчишься ты, мне нельзя. Но я буду молиться, чтобы все было так, как ты решила. Доверься коню, ведь только он знает Тропы Мертвых, и он отнесет тебя безопасно».

Туманная фигура вскочила на спину жеребца. «Присмотришь за моим сыном?» — спросила Артема. — «Будешь ему другом?»

«Я буду смотреть за ним», — пообещала Тамис. — «Я прослежу, чтобы у него было все необходимое, чтобы встретить свою судьбу. Теперь отправляйся в путь!»

Жеребец поднял голову и зашагал к кладбищенскому холму. Тамис смотрела вслед, пока он не скрылся из виду, потом пошла назад и села на мраморное сидение.

Но будет ли он счастлив?

Вопрос тяготил ее, превращая печаль в ярость.

«Сильные не нуждаются в счастье. Он познает славу и честь, и его имя будет с трепетом произноситься устами всех племен. Грядущие поколения познают счастье благодаря ему. Не достаточно ли этого?»

Она посмотрела вверх на окно комнаты Пармениона. «Этого должно быть достаточно, стратег, потому что это всё, что я могу тебе дать».

Парменион проснулся ночью, разум был неясен и темен. Он сел, неуверен, где находится. Лунный свет сочился в открытое окно. Он взглянул на луну и вновь увидел лицо матери, похолодевшее в смерти. Реальность ударила его больнее любого пинка, полученного от Гриллуса или других, разрушив покой в его сердце. Он скатился с кровати и подошел к окну, которое открывалось наружу, на двор. Он посмотрел вниз на пустую площадь и увидел, что песчаная площадка была уже убрана, и сцена его триумфа вновь стала вымощена булыжником. Он думал о своей победе, но она была ничем в сравнении с его потерей. Детская игра — да как могла она значить так много? Он посмотрел назад, на кровать, изумляясь, что же могло его разбудить. Потом вспомнил.

Ему снился белый конь, скачущий по зеленым холмам.

Он посмотрел на звезды и луну. Так далеки. Так недосягаемы и недоступны.

Как его мать…

Чувство разлуки было невыносимо. Он сел на стул с высокой спинкой и ощутил, как прохладный ночной бриз омывает кожу. Какое имело сейчас значение то, что он выиграл? Один-единственный человек, любивший его, ушел.

«Что будешь делать, Парменион? Куда пойдешь?» — спрашивал он себя.

Он сидел у окна до рассвета, глядя, как поднимается солнце над пиками Парнонских гор.

Дверь за ним открылась, и он обернулся, чтобы увидеть Клеарха, своего судью на Играх. Парменион встал и поднял бровь.

— Нет нужды выражать мне свое уважение, — сказал мужчина. — Я здесь — всего лишь простой слуга. Хозяин дома приглашает тебя разделить с ним завтрак.

Парменион кивнул, и мужчина собрался было уходить, но обернулся. Его суровое лицо потеплело.

— Пожалуй, это ничего не значит, парень, но мне жаль твою мать. Элин умерла, когда мне было одиннадцать; это потеря, которую никогда не забудешь.

— Благодарю тебя, — сказал Парменион. Выступили слезы, но он сохранил твердость лица и последовал за Клеархом во двор, где сидел ожидающий Ксенофонт. Военачальник встал и улыбнулся.