Шарлотта Исабель Хансен - Туре Ренберг

— Вот этот, — сказал он, решительно подхватил рюкзак и легко закинул его за плечи. — Этот? А больше ничего?

Шарлотта покачала головой:

— Нет, это все. В нем подарки на мое деньрожденье, а у тебя есть для меня подарки?

У Ярле забегали глаза.

— А что мы будем делать на мое деньрожденье, вообще-то? Это же в четверг. Гостей позовем?

Глаза у Ярле все еще бегали.

— Да, — сказал он громко и решительно, — само собой… конечно! Конечно у меня есть для тебя подарок! Конечно позовем гостей!

— Ур-ра-а! — Девочка захлопала в ладоши. — А кто придет?

Ярле откашлялся и издал короткий натужный смешок.

— Нну, это, значит… это сюрприз. Ну ладно, — сказал он поскорей и обратился к пожилой женщине Ирмелин, будто она тоже была его родственницей: — Нда, знаете ли, дети, да… Ну, мы тогда пошли, пока?

Шарлотта улыбнулась и, продемонстрировав трогательную пустоту между двумя верхними зубами, подняла правую руку и сказала:

— А это моя поня. Я ее люблю.

В автобусе по дороге от Флесланна у Ярле горели уши, голова была тяжелой. Шарлотта Исабель привносила в этот тихий субботний день детский шум.

Он не мог вспомнить, чтобы ему когда-либо задавали столько всеохватных, перескакивающих с одного на другое вопросов, он не мог вспомнить, чтобы его мозгу раньше приходилось решать такие сложные задачи на концентрацию внимания. «А мы в Бергене сейчас? А почему на дороге так много поворотов? А почему у старой тетеньки была лиловая шляпка? А телевизор — у тебя большой?

А ты знаешь эту старую тетеньку? А кто это та девочка в наушниках, которая сидит рядом с тетенькой? А у тебя только один телевизор? А ты знаешь, что мою поню зовут Ида? А ты знаешь, что у меня есть лучшая подруга, она со мной ходит в один класс, ее зовут Сюсанна, и у нее есть брат, у которого есть мотоцикл, и мама, а у нее рак? Мама говорит, что вы были очень маленькими, когда друг друга полюбили, — это правда? А у тебя есть собака? А у тебя есть кошка? А у тебя есть микроволновка? А у тебя есть тамагочи?»

Когда они въезжали в центр Бергена, взгляд Шарлотты Исабель закрутился, как карусель, и она сказала восторженно, что никогда раньше не видела таких разноцветных домов, никогда, никогда, никогда.

— О, как это замечательно, когда дети любопытны, — сказала Ирмелин Йенсен, когда они прощались возле отеля «Норвегия». Она присела на корточки, крепко обняла Лотту и улыбнулась Ярле. — Все будет хорошо, обязательно.

Ярле кивнул.

— Да, конечно, не сомневаюсь, — сказал он, стараясь придать словам легкости. — Славно пообщаемся, да.

— Какая ты счастливая девочка, у тебя такой замечательный отец, — обратилась она к Лотте.

Замечательный отец?

Шарлотта Исабель кивнула, отчего Ярле совершенно растерялся.

— Тебе здесь очень понравится, — сказала старая дама, — я думаю, тебе здесь так понравится, что все в классе будут тебе завидовать.

— Правда, да? — засомневалась Лотта.

Ирмелин Йенсен, двадцать второго года рождения, кивнула.

— Правда, папа? — Лотта повернулась к нему. — Эй, папа! Правда?

Он кашлянул:

— А-а — что понравится? В Бергене-то? Ну да. — У Ярле забегали глаза. — Ужасно понравится.

— Она копия отца, — сказала Ирмелин. — Это сразу видно.

Это видно сразу?

Ярле попытался разглядеть в дочери себя, пока они с Шарлоттой Исабель шли вверх по склону холма Нюгорсхёйден. Но это ему показалось трудным.

Она без устали перескакивала с одного на другое, останавливалась у фонарных столбов и кружилась вокруг них, обхватив столб одной рукой; задержалась около велосипеда, припаркованного перед магазином, присела на корточки и стала крутить оранжевый светоотражатель, прикрепленный к спицам; вдруг показала пальцем на высокого мужчину на другой стороне улицы, который стоял один с чемоданом в руках, и спросила Ярле, не знает ли он его. Трудно было разглядеть себя в этой девочке — клубке энергии, трудно было там разглядеть что-нибудь еще, кроме ребенка, казалось ему.

А как медленно, оказывается, дети ходят, понял он, когда у них ушло почти двадцать минут на то, чтобы подняться по склону от отеля до церкви Святого Иоанна. Как они невероятно медленно ходят!

У них ноги устают, и они все время останавливаются и никак не могут сосредоточиться!

Или нет?

Конечно, дети могут сосредоточиться, пришлось ему признать, когда он был вынужден проследить за взглядом дочери, которая вдруг остановилась, поднялась на чье-то крыльцо и заглянула в окошко, воскликнув:

— Там у них собака!

«Она все время сосредотачивается», — думал он, произнося тем временем:

— A-а, в самом деле, и правда, у них там собака, надо же, послушай, идем, нам пора уже, а?

«Именно это она и делает, — думал он, — сосредотачивается, все выворачивается наизнанку с этой девчонкой, вся она представляет собой обращенный вовне любопытный вихрь, вбирающий в себя мир».

Обычно Ярле затрачивал на дорогу из центра домой не более четверти часа, теперь же прошел чуть ли не целый час, пока он смог сбросить рюкзак с плеч в своей квартирке. Шарлотта стремглав проскочила вперед него в гостиную, быстро осмотрелась, изумленно разинула рот, поразившись высоте потолка, показала на лепнину на потолке и спросила, что это такое, провела пальцами по обшарпанному дивану, вскарабкалась на него и стала прыгать на подушках, приговаривая:

— Я пить хочу, а где моя комната?

Ее комната?

— Где моя комната?

Целую неделю. Целую неделю вот с этим!

— Я пить хочу, где моя комната, папа?!

Ее комната?

Ярле вздохнул. Он снял туфли, повесил куртку в прихожей и пошел к ней. «Надо ей как-то постараться объяснить, что к чему, — думал он. — Надо ей объяснить немножечко, что я за человек, как я живу. Она наверняка привыкла жить в большом доме, где все устроено так, чтобы детям было удобно». Он сел на диван рядом со скачущей девочкой и почувствовал, как сотрясаются диванные подушки, открыл было рот, чтобы приступить к разъяснению, но его прервала Шарлотта Исабель:

— Папа! А почему у тебя волос нет? Ты такой старый? А ты на вид не такой старый. А почему у тебя выпали волосы? У моего дедушки тоже выпали волосы. А, папа?

Диван ходил ходуном.

— Нет, не поэтому, у меня не выпали, — начал он, — я так… их постриг.

— Ты их постриг так? А почему? А можно я потрогаю? — Девочка осторожно протянула руку к его бритому черепу и тут же отдернула. — Фу! Противно как!

Она снова запрыгала, и диван под ним заходил ходуном, а Ярле подумал: «Мне действительно придется объяснить ей, что к чему. Так дело не пойдет. Она должна хоть немного понять мой мир, это явно необходимо, чтобы мы с ней хоть как-то могли сосуществовать. А если не поймет, то…» Он набрал в легкие воздуху и повернулся к ней.

— Шарлотта, — начал он, но девчушка скакала, да и только. — Лотта… — Он повысил голос: — Лотта! Послушай меня. Это… — Он посмотрел на нее.

— А? А чего?

Что же он такое может сказать?

Что он студент? Что он читает книги по семиотике и изучает французские имена собственные? Что он живет иной жизнью, чем ее мать и отец? Что на него, как студента-дипломника, возложены определенные обязательства, что ему нужно готовиться к коллоквиумам, что ему необходимо прочесть несколько тысяч страниц, что это требует определенной концентрации внимания, более того, это требует, чтобы он отключился от окружающего, будучи студентом-дипломником, занимающимся ономастикой Пруста, и что она, когда вырастет, сможет, наверное, гордиться своим папой и с пониманием к нему отнесется?

Девчушка скакала по дивану туда-сюда. Она захлебывалась смехом и показывала ему промежуток между передними зубами, пайетки на груди блестели, светлые волосы летали вокруг головы, и вдруг, без какого-либо перехода, с ничего, она начала танцевать своим маленьким тельцем, бедрышки радостно завертелись, и она запела:

— I’m a Barbie Girl in a Barbie World, come on, Barbie, let’s go party![7] — потом заулыбалась, запрыгала еще выше и еще быстрее и крикнула: — Эй! Иди попрыгай со мной, а, папа!

У Ярле открылся рот.

I’m a Barbie Girl?

In a Barbie World?

Многовато впечатлений за один раз.

Он поднялся. Он вышел на кухню.

Квартиру заполнял ее голос — высокий и тоненький певческий голос.

Целую неделю. Целую неделю вот с этим.

Он обеими руками оперся о кухонный стол, опустил голову и тяжело вдохнул. Потом выдохнул.

«О’кей, — сказал он себе. — О’кей. Ладно. Только спокойно. Только спокойно, Ярле. Все будет хорошо.

Barbie Girl. Все будет хорошо. Просто она ребенок.

Она, кажется, пить хотела? Начнем с этого. Barbie Girl? Нужно ее успокоить. Она экзальтированна. Для нее оказалось многовато впечатлений. Она летела одна. Этот день для нее совершенно особенный. Она в первый раз встречается со своим отцом. Своим папой. Как бы то ни было. Ей нужно переварить эти впечатления. Ей нужно… вот именно, поотряхнуть их с себя, так сказать. Она ведь любит танцевать — так писала ее мать. Это заметно. Barbie Girl. Дети не умеют размышлять так, как мы, взрослые. Так что они впитывают впечатления иным образом, например… да вот, прыгая, и танцуя, и распевая. Или смеясь. К примеру. Но она же хотела чего-нибудь попить, — подумал он и открыл холодильник. — Вот с этого и начнем. Воды. Воды? А пьют дети воду? Как-то это слишком по-взрослому, — подумал он и спохватился, что нужно было купить соку. — Ну конечно же, сок — вот детский напиток, образцовый детский напиток». Но сока у него не было, так что он открыл холодильник и налил в стакан кока-колы.