Рассказы о Родине - Дмитрий Глуховский

Как же — и как долго! — Антон мечтал сюда попасть… Когда служил в Туле, когда учился в Высшей школе, когда переводился в Москву, когда соглашался на фронтовые командировки… Вот, попал, наконец. Полжизни на это ушло. Из оставшейся половины еще три года перекладывал бумажки, пока, наконец, доверили настоящее дело. Если справится, обещали сделать старшим опером. И после против всех обыкновений затянувшейся беспросветной ночи, в которой тускло тлели четыре капитанских звездочки, на погонах Антона могла бы взойти яркая утренняя — майорская — звезда… Звезда пленительного счастья.

Надо было только довести это дело до конца.

А дело оказалось странным, нехорошим. Началось с таджика, рутинно разбившегося на очередной стройке века… Вопреки всем законам физики, чем глубже Антон копал, чем дальше уходил в кроличью нору своего расследования, тем выше оказывался. Дело увело следователя на такие высоты, где кружилась голова, а воздух был холоден и разрежен. К самым почти что небожителям увело. И как там, наверху, брали! И сколько! И за что!

Но ведь только на опасных делах и растут, убеждал себя Антон.

После первых же занимательных результатов Антона пригрел полковник Честноков. Кирилл Петрович объяснил тридцатипятилетнему капитану, что докладываться тот теперь должен только ему лично, чтобы информация не попала в руки к «крысам».

Антон и докладывался. Кирилл Петрович сурово хмурился, кивал и требовал, чтобы капитан продолжал расследование, держа его под грифом «секретно». Да и расскажи кому Антон, что на самом деле творилось за зеркальными стеклами небоскребов, в которых снаружи видны были одни облака, никто бы ему не поверил. Уволили бы задним числом и в дурку упекли. Как принято.

Папка с делом — толстая, увесистая — лежала у Антона в сейфе. А вошедший в раж капитан все подкармливал ее новыми фотоснимками, свидетельскими показаниями, прослушками… Вот-вот папка наберет критическую массу… Пойдет цепная реакция… Молчать после этого уже будет нельзя. Рванет так, что мало не покажется. И все тогда будет по-другому.

Только Кириллу Петровичу — полковнику, направлявшему Антона, выслушивавшему его и никогда не вмешивавшемуся в его расследование — только ему можно довериться. А он уж разберется, что делать.

— Дело ты сдаешь, Ломакин, — буднично сказал Кирилл Петрович.

— Как это… Кому сдаю? — Антон глядел на полковника загнанно, непонимающе, как аквариумная рыбка, пересаженная в водочный стопарик.

— Мне сдаешь. А я там уже дальше… — полковник промокнул клетчатым платком лысину, образовавшуюся точно по контуру околыша.

— Но Кирилл Петрович… Товарищ полковник… Я же почти уже… Тут ведь осталось-то… Знаете, на кого я вышел? Там ведь такие люди… — затараторил Антон, вскакивая со стула.

— Знаю, какие люди. Ты не волнуйся, Антоша. Мы тебя переводим на новый, ответственный участок. Будешь крыш… Обеспечивать работу крупного вещевого рынка.

— А… А мое дело? Кто доследовать будет? Я хочу хотя бы передать его сам, объяснить все человеку. Столько труда положено, Кирилл Петрович! Ну и когда операция начнется, я бы…

— Операция не начнется, Антон, — полковник отечески положил взволнованному капитану руку на погон, ласково прижимая его к стулу, к земле. — Не начнется операция. Я это дело закрою.

— Но ведь… Там же… Вы же видели, что там… Фамилии видели? Тех, кто берет?

— Видел, да. Звучные фамилии. Я в Управление собственной безопасности позвоню, они там своими силами… Что же нам, сор из избы, нет ведь?.. Хоть и не наша изба, соседская, хе-хе… Ну, пусть сами и разбираются со своими оборотнями. А тебе вот, Ломакин, премия за рвение…

Полковник выдвинул ящик стола, извлек из него пухлый конверт и вручил остолбеневшему оперу.

— Отпразднуйте там с женой. И — рынок ждет тебя! Да, купи себе машину поприличнее, а то эти торгаши ниже шестерки «Ауди» не воспринимают, оборзели вконец, требуют прислать кого-нибудь поавторитетнее…

Выставив Ломакина в коридор, полковник хлопнул дверью — негромко, но вполне красноречиво. Антон прислонился к стене, отдышался, проморгался и вспорол конверт ключом от своей съемной квартиры.

Внутри было достаточно денег, чтобы выкупить ее немедленно. И еще осталось бы на «машину поприличнее». У Антона потемнело в глазах, и он тихонько пополз по стенке вниз. Столько заграничных купюр сразу он видел только в разоблачительных репортажах программы «Дежурная часть» и в фильмах про мафию. Таких премий у милиционеров в этом несовершенном мире быть не могло.

Антон поскребся в полковничью дверь.

— Кирилл Петрович, возьмите. Прошу вас, не надо…

— Не кобенься, Ломакин, — железно лязгнул полковник.

— Не могу я, — Антон все держал конверт в вытянутой руке, но полковник даже не сделал ему шага навстречу. — Вы мне лучше по-честному, надбавку там. Или повышение, если заслужил. А это…

— Пошел ва-банк, капитан? — холодно, но даже с некоторым уважением сказал Кирилл Петрович. — Еще и майора тебе? Ладно, будет тебе звезда. Деньги возьмешь, понял? Что, все товарищи по пояс в дерьме и по локти в кровище, а ты один будешь в парадном кителе выступать? Нет, брат. Возьмешь. Иди, напейся.

Дверь снова хлопнула перед носом будущего майора, на сей раз окончательно.

Как же так, думал Антон, безнадежно застрявший в окаменевшей сутолоке Садового. Не по правилам получается. Деньги-то ему дали за то, чтобы он расследование прекратил и забыл о нем на веки вечные.

Всю свою жизнь, а вернее, полжизни и еще три года, он взяток не брал. Не брал у гастарбайтеров их замусоленные копейки, не брал мокрые пятисотенные у усатых азербайджанцев на базарах, не брал припорошенные доллары у братков в боевой раскраске, когда они пытались заказать шашлык в КПЗ. Вообще не брал. Смешно, конечно, звучит, но Антон верил в то, что милиционер должен быть честным. Звучит, конечно, совершенно кретински, но Антон верил в то, что милицейская честность предполагает жизнь исключительно на милицейскую зарплату. Ему отчего-то казалось, что это звучит гордо.

Наташке на его принципы было плевать. У нее была собственная шкала ценностей, по которой жрать и одеваться было важнее. Но теперь-то… Теперь ведь ему не деться никуда? Все, взял. Взял. А как можно не взять у собственного начальника? Премия. Как бы премия. Значит, можно к ней? Позвонить, сказать… Она так в Турцию мечтала поехать, а не опять в Сухуми. Сейчас там еще бархатный сезон. Если Наташке сказать, сколько ему дали, про развод она мигом забудет.

Садовое тягуче перетекло в стылую Рязанку. Антон, боясь проснуться, открыл бардачок… Конверт на месте. Распухший, как утопленник. Как разбившийся таджик. Как остальные бесконечные и безгласные таджики, узбеки, и прочие нацмены…

Сколько же там, в бардачке? Сколько ему за них предлагают? Ему, капитану, так вот просто отстегнули. На, жуй. Займи чем-нибудь рот. Проглотишь — приходи за добавкой. Это не сотки у гастеров стрелять. Тут всю жизнь можно разом изменить. Совсем. Будто другим человеком и в других обстоятельствах родиться, а о прошлой неудачной попытке жить — забыть к чертям… Сашке купить настоящую гоночную трассу… Пока, конечно, рано, но через год он уже оценит.

Антон потянул мобильный и запиликал клавишами, набирая Наташкин телефон. Та не подходила гудков двадцать, потом сдалась.

— Что?

— Наташ… Наташ, это я. У меня новости хорошие. Премию дали. На повышение пойду.

— Это кто там? — хозяйски влез вдруг в трубку чей-то хамоватый низкий голос. — Твой бывший, что ли?

Антон мгновенно озверел, вцепился добела пальцами в руль, будто в глотку внезапно возникшего соперника, и захрипел в телефон ненавидяще:

— Какой бывший?! Какой еще бывший?! Ты кто такой? Да я тебя… Да я всех вас! Я урою тебя, гнида, понял?! Я твоей башкой в футбол играть… Ты знаешь, с кем… Наташка! Ты с ума, что ли… Офигела, что ли… Что за беспредел…

— Антон, — твердо и спокойно сказала ему жена. — Я ушла от тебя к другому. Я тебя больше не люблю. Я хочу быть с настоящим мужчиной. Прощай.

Совсем холодно сказала. Отрезала. И вот она-то наверняка не по живому уже резала. Там больше уже нервных окончаний не осталось, это точно, понял Антон. Вчера она еще хотела его слушать, еще готова была спорить, но он уснул. А сегодня уже поздно. Гангрена.

— А… Ах… А Сашка? Он же… Я же его отец!

— А он тебя не будет помнить, — равнодушно отозвалась она. — Пусть его растит настоящий мужик. Который может семью прокормить.

— Кто он? На кого ты меня?! Кто это?!.. — орал в трубку Антон, а трубка ему отвечала, — Бип. Бип. Бип. Бип.

С таким — как смириться? Если думаешь, что жена уходит от тебя, потому что ты жить не умеешь, — больно. Но если знаешь, что уходит она к кому-то другому, когда понимаешь, что тебя с кем-то сравнили, и сам себя с этой сволочью сравнить можешь — вот это нестерпимо.