Восхождение денег - Ниал Фергюсон

Главное отличие природной эволюции от эволюции финансовой – в той роли, которая играется “разумным замыслом”, пусть во втором случае речь и идет о человеческом, а никак не божественном вмешательстве. Шаг за шагом, никуда не торопясь, Банк Англии, чья монополия на печать банкнот была вновь подкреплена в 1826 году, принимал на себя все больше общественных обязательств, открывал отделения вдали от крупных городов и брал под свой контроль выпуск бумаг деревенских банков”[13]. Постепенно банк вживался в роль главного посредника между частными кредитными учреждениями. Все большая часть взаимных расчетов проходила через его штаб-квартиру в грандиозном комплексе на Треднидл-стрит. Его действия сковывали лишь законы о ростовщичестве, устанавливавшие верхний предел ставки по векселям, но в 1833 году были упразднены и они, что позволило крупнейшему банку в Сити полноценным образом использовать свое положение. Чем дальше, тем с большим единодушием участники денежного рынка считали учетную ставку Банка Англии самой низкой ставкой по краткосрочным займам посредством дисконтирования векселей.

Вопрос о разумном соотношении между резервами Банка Англии и количеством банкнот в обращении ожидал решения долгие сорок лет. Дж. Хорсли Палмер, председатель банка в 1840-х, говорил, что объем резервов должен определяться масштабом дисконтной деятельности банка, при условии, что треть его в любом случае будет обеспечиваться золотой монетой или слитками. Премьер-министр сэр Роберт Пиль был настроен скептически: его воображение рисовало избыточную печать банкнот и следующую за этим инфляцию. Доверившись инстинкту, в 1844 году он провел через парламент банковский акт, разделивший Банк на две части. Отныне коммерческие интересы Банка блюл его банковский отдел; эмиссионный отдел получил от своих создателей ценных бумаг на 14 миллионов фунтов, а также золото в монетах и слитках для обеспечения торгового баланса с внешним миром. Совокупный номинал банкнот в обращении не мог превышать суммы золотых резервов и ценных бумаг банка. Потрясшие экономику в 1847, 1857 и 1866 годах кризисы дали понять, что в смирительной рубашке могущественный банк был не в силах противостоять оттоку ликвидности, и действие закона было временно приостановлено[14]. Банковская паника отправила на дно прежде неуязвимый банк Overend Gurney, заставив редактора уважаемого журнала “Экономист” Уолтера Бейджгота переопределить роль банка в кризисных ситуациях в качестве “кредитора последней инстанции” с полномочиями на свободную раздачу (дорогостоящих) кредитов нуждающимся в ликвидных активах компаниям42.

Давайте скажем сразу: Бейджгот так и не решил главную денежную проблему Викторианской эпохи. Ни ему, ни великим экономическим мыслителям xix века не удалось поколебать принцип, заложенный Исааком Ньютоном в бытность его смотрителем монетного двора: фунт стерлингов должен по первому желанию обмениваться на золото в точно установленном отношении, а именно 3 фунта 17 шиллингов и десять с половиной пенсов за одну унцию металла. Почитайте записи бушевавших тогда споров о золотом стандарте и убедитесь: в своем почтении, если не трепете, к драгоценному металлу просвещенные викторианские джентльмены недалеко ушли от грубых конкистадоров XVI века. Один из грандов лондонского Сити, барон Оверстоун, выразил распространенную точку зрения: “Драгоценные металлы – единственные истинные деньги. Бумажные обещания только потому и принимаются в качестве денег, что они являют собой воплощение денег металлических. В противном случае они лишь лживые самозванцы. На металл свои бумажки могут обменять один, два, несколько вкладчиков, но никак не все, а значит, это именно бумажки, но не деньги” 43. Если бы предложение денег в экономике так и осталось намертво привязанным к количеству монет и золотых слитков в хранилищах Банка Англии, то, даже принимая во внимание открытие новых запасов металла в xix веке, ни о каком экономическом росте не было бы речи. Банк настолько осторожничал с выпуском денег, что с конца девяностых годов вплоть до начала Первой мировой войны стоимость всех банкнот в обращении уступала его золотым запасам! Ситуацию спасло появление и ускоренное размножение новых видов банков, в особенности тех, что работали с вкладами населения. Снятие в 1858 году ограничений на работу акционерных банков привело к преображению в коммерческих гигантов сразу нескольких скромных предприятий вроде основанного в 1833 году Банка Лондона и Вестминстера, Национального Провинциального банка (1834), Банка Бирмингема и Центральных графств (1836), к которым позднее присоединились банки Lloyds и Barclays – в 1884 и 1896 годах соответственно. После крушения Overend Gurney Британия не перестала быть благоприятной площадкой для промышленных инвестиционных банков, таких как бельгийский Societe General, французский Credit Mohilier или немецкий Дармштадтский банк. Без банков – инвесторов в промышленные предприятия еще можно было обойтись: настоящей редкостью были учреждения, нацеленные на привлечение сбережений в качестве депозитов, а по сути – неиссякаемого источника все новых ссуд и все новых процентов по этим ссудам.

Особенно важную роль в этом процессе сыграли бурно развивавшиеся на рубеже столетий новые сберегательные банки. К 1913 году на их счетах лежало 256 миллионов фунтов – четверть всех вкладов в британские банки. Активы немецких сберегательных банков примерно в 2,5 раза превышали активы более известных на родине “больших банков” – Дармштадтского, Deutsche, Dresdner и Disconto-Gesellschaft. К началу Первой мировой войны вклады населения в британские банки составляли 1,2 миллиарда фунтов при том, что в обращении находилось банкнот всего на 45,5 миллиона. На уме, но не на виду – таким было положение громадной массы лежащих в банках денег.

Все страны с развитыми экономиками одна за другой, пусть и с небольшими расхождениями, последовали примеру Британии: выпуск банкнот был отдан на откуп центральному банку и золотому стандарту, а большинство вкладов сконцентрировалось в нескольких крупных банках. Банк Франции был основан в 1800 году, немецкий Рейхсбанк – в 1875-м, Банк Японии – в 1882-м и Швейцарский национальный банк – в 1907-м. На континенте и в Британии одними банками жертвовали ради увеличения размера других: если в 1809 году деревенских банков насчитывалось более семи с половиной сотен, то к 1913-му их осталось семнадцать.

Эволюция финансов в США пошла по несколько иной траектории. Тамошним законодателям была не по нутру концентрация финансовой власти в одной точке, и они дважды еще в зародыше губили проекты центрального банка (речь идет о первом и втором Банке США); провозгласивший создание Федеральной резервной системы (ФРС) акт был принят лишь в 1913 году. А до этого США были уникальной лабораторией для опытов с совершенно свободной банковской системой. Банковский акт 1864 года заметно снизил преграды на пути к регистрации частного банка, а требования к капиталу по европейским меркам были почти смешными. Впрочем, основать банк для работы сразу в нескольких штатах было уже гораздо сложнее. Эффект был ожидаемым: с 12 тысяч в 1899 году до 30 тысяч в 1922-м взмыло число банков с лицензией на уровне всего государства или отдельного штата. Но куча голодных до капитала банков – это надежная гарантия финансовой нестабильности, о чем очень скоро узнали граждане США. Ярче всего это проявилось в годы Великой депрессии, всеохватного банковского кризиса, когда совсем юная на тот момент ФРС не только не победила экономическую хворь, но и заметно усугубила ее развитие. Подверженность американских банков набегам вкладчиков оставалась серьезной проблемой до 1933-го, когда широко распространилось страхование депозитов. Раздробленная в соответствии с границами штатов система просуществовала до 1976 года; первыми разрешение на межштатную деятельность выписали законодатели штата Мэн. Лишь в 1993 году в результате коллапса Savings and Loans количество банков национального масштаба впервые за столетие упало ниже 3600.

В 1924 году Джон Мейнард Кейнс хлестко охарактеризовал золотой стандарт как “пережиток эпохи варварства”. Пережиток пережитком, но высвобождение денег из-под гнета драгоценных металлов проходило медленно. Да и у золотого стандарта были неоспоримые преимущества. Стабильные обменные курсы вели к предсказуемым ценам, снижая издержки торговли, а уверенность в долгосрочном уровне цен помогала формировать инфляционные ожидания. Привязка к золоту дисциплинировала правительства – те придерживались умеренной фискальной и монетарной политики, и заработанное доверие в случае необходимости переводилось в займы на выгодных условиях. Но у такой денежной системы есть изъяны: ориентация на товарный стандарт, равно как и на иные валюты, толкает денежные власти страны к выбору между свободным движением капитала и независимой от других государств монетарной политикой. Либо то, либо другое. Для поддержания курса на необходимом уровне центральный банк должен постоянно менять краткосрочную ставку процента. Если предложение товара – якоря денежной системы – ограничено, как это было с золотом в 1870-х и 1880-х, результатом вполне может быть дефляция. Ну и наконец, золотой стандарт, как и любой другой, – прекрасный разносчик финансовой заразы, в чем весь мир убедился после 1929-го, имея дело с очередной инкарнацией стандарта. А вот если денежная система основана на банковских вкладах и плавающих обменных курсах, то приведенные выше проблемы ей нипочем. Кончина золотого стандарта была протяженной и мучительной. Мало кто всплакнул о покойнике, когда 15 августа 1971 года Ричард Никсон положил конец его (и нашим) терзаниям, прикрыв так называемое “окно”, сквозь которое доллары при определенных условиях могли быть обращены в золото. Так разорвалась многовековая связь денег с ценным металлом.