Печатная машина - Марат Басыров

— Сынок!

Сделав пару шагов навстречу, я обнял ее за плечи. Мы простояли так недолго — все происходящее было каким-то неуклюжим, неловким, — мне казалось, что я вообще обнимаю ее впервые. Я сильно смутился. Потом пришел черед отца. Мы пожали руки, он ткнулся лицом в мою щеку.

Я поставил на пол дипломат. Расшнуровал ботинки.

— А мы уж с утра тебя ждем. — На матери был новый фартук — такого я не помнил. Она ничуть не постарела, отец также выглядел бодрячком. — Давай, снимай свой пиджак, вешай на вешалку.

— Это френч, — вставил отец, все еще нелепо улыбаясь. — Вон весь в медалях, как у генерала.

Я отметил про себя, что у него не хватает зуба. В верхнем ряду.

— Китель, — сказал я, расстегивая пуговицы.

— Что? — не понял он. — А, ну да. Китель, конечно.

— Ванну примешь? Или душ? — засуетилась мать.

— Душ.

— Давай-давай. Мыло, шампунь, полотенце — все найдешь, все новое. Я тебе зубную щетку купила — зеленая, в пластмассовом стаканчике. Мойся хорошенько, сынок, не спеши. А потом за стол. Мойся.

Я вошел в ванную. Не был здесь два года, а как будто вчера чистил тут зубы. За время моего отсутствия на стене, в самой середине, треснул кафельный бордюр. Кажется, и это я знал.

Сняв с себя рубашку, брюки, трусы и носки, шагнул в ванну. Покрутил краны, настраивая воду, перевел на душ.

Вода обожгла ледяной струей, но сразу же вслед за ней пошла теплая. Задернул полиэтиленовую шторку и глубоко вздохнул. Да, наконец дома.

Потом я насухо вытерся большим махровым полотенцем. Оно было черным, как цвет моих погон, с каким-то рисунком. На стиралке нашел новые трусы и свои старые спортивные штаны. Натянул свежую доармейскую футболку.

На кухне был накрыт стол. Вкусно пахло жареным мясом, что-то бурлило в кастрюле на плите. Посередине стола между тарелок стояла большая бутылка водки.

— Садись, — сказала мать. — Вот сюда, на свое место. Не забыл еще?

Она улыбнулась.

Я улыбнулся в ответ. Душ освежил, навел фокус. И уже можно было адекватно реагировать на происходящее.

— Там подарки в дипломате, — произнес, присаживаясь к столу. — Тебе, отцу. Где он, кстати?

— В спальне, одевается. А то ходит в своей майке, как голодранец. Я говорю ему, иди, оденься. А он — рано, рано… А подарки потом. Успеется с подарками. Ты будешь суп?

— Суп? — переспросил я. — Суп буду.

На кухню вышел отец в белой рубашке и сел напротив. Его редкие волосы были тщательно зачесаны на пробор.

Он сразу же потянулся к бутылке. С хрустом свинтил пробку.

— Погоди, — мать поставила передо мной дымящуюся тарелку. — Ты чего спешишь-то? Пусть сначала поест.

— Так пусть, — согласился отец, разливая по рюмкам. — Мы выпьем, и он поест. Одно другому не мешает. Я прав?

Конечно, прав.

Мать лишь покачала головой и тоже села.

— Может, и тебе супу налить?

— У меня от твоего супа в животе булькает, — отшутился отец. — Мясом закушу.

— Не говори ерунды, — сказала мать.

Она никогда не понимала такого его юмора.

Мать сама не пила и не любила, когда кто-нибудь пил в ее присутствии. Ничего не изменилось — она и сейчас все это выносила с трудом. Даже мой приезд не был здесь для нее большим оправданием. Она запросто могла подхватить початую бутылку со стола и унести ее в комнаты.

Мы чокнулись и выпили.

Я стал есть суп, отец принялся жевать мясо. Мать смотрела на меня, я чувствовал ее взгляд, но не решался на него ответить. Тикали настенные часы, еле слышно бормотало радио. Мы молчали.

— Сколько ж ты не был дома-то? — вроде как обращаясь ко мне, но глядя на мать, спросил отец.

— Два года и два месяца, — ответил я, глядя в тарелку.

Отец тут же наполнил по новой.

— Переслужил, — резюмировал он. — Ну, давай, за встречу.

— Хоть тост сказал, — покачала головой мать. — А то прямо как алкаши — молча.

Мы снова выпили. Я ел и прислушивался к себе. Ждал первого прихода и никак не мог расслабиться. Что-то происходило во мне — я был дома, и вместе с тем меня как будто здесь не было. Большая часть отсутствовала, потерявшись где-то по дороге, и я никак не мог ее найти. Еще сегодня утром, прощаясь с ребятами в аэропорту, я был собой, но несколько часов полета, изменив мир вокруг, изменили и меня.

За столом царило напряженное молчание. Мне было неуютно — я не мог понять, в чем тут дело, и мать с отцом чувствовали это, как будто это мое состояние передавалось им каплями воды из кухонного крана. Мне даже показалось, что мои родители опасаются встречаться со мной глазами, как будто я не был их сыном или же вернулся домой обожженным изнутри и снаружи. Будто на моем лице цвела сибирская язва напоминанием о тех местах, откуда я воротился.

— Ну, как там, в армии? — отец наконец-то подал голос. — Все нормально?

Пожав плечом, я криво улыбнулся. Собрал остаток бульона в ложку и отправил в рот.

— Нормально.

— Ну и хорошо, — мать взяла мою пустую тарелку и переставила ее в раковину. — Картошечки с мяском, — заторопилась она, словно я собирался уже отказываться. — Сейчас наложу, сейчас.

— А ты сама чего не ешь?

— Не хочу, сынок, — ответила она, ставя передо мной наполненную тарелку. — Целый день тебя ждала, перенервничала немного. Ты ешь, не беспокойся. Гляди, а то отец все мясо подъест.

Отец разлил еще раз. Наконец-то меня стало понемногу накрывать. Я принялся расспрашивать о родственниках, о знакомых, о своих друзьях, о соседях. Мать обстоятельно отвечала. В общем-то, я все это знал по ее письмам — но эти новости доходили до меня из другого мира и казались выдуманными, ненастоящими, — я не мог соотнести их с собой, поставить рядом. Впрочем, как и сейчас.

Ничего интересного не произошло. Мое отсутствие стало событием только для меня.

— Ты еще куришь? — спросил отец, вставая со стула. — Пойдем на лоджию, подымим.

— Пусть поест, — задохнулась мать. — Чего ты отвлекаешь от еды-то?

Я тоже поднялся.

— Доем, мам. Покурю и доем.

Мы прошли по коридору в зал, вышли на лоджию. Она была застеклена.

— Сам стеклил? — спросил отца, когда он поднес к моей сигарете спичку.

— Да ну, — ответил он. — Мастера приходили.

Он открыл одну створку, и мы, опершись локтями на раму, высунулись наружу.

Тополя подросли и доходили верхушками до нашего четвертого этажа. Спускалась ночь, прохлада несла свежие запахи травы и земли. Внизу вдоль асфальтовой дороги горели фонари. Мы стояли, выпуская дым, плечо к плечу. Где-то за соседним домом, напротив, раздался девичий смех.

— Гуляет молодежь, — сказал отец.

— Ага, — отозвался я.

Больше не знал, что сказать.

Потом мы снова сидели за столом, снова пили, теперь уже отец рассказывал свои новости. Работа, рыбалка, умер его старый друг, еще кто-то развелся, кто-то куда-то уехал — слова отца вползали в меня вагонами и стопорились где-то там, в темном тупике.

Несколько раз мы выходили курить. Я почти уже освоился, вернее, подтаскивал потихоньку недостающие поначалу свои части, принимал их по ходу дела и расквартировывал в себе без лишних упреков. Явились, и слава богу, — хоть и с опозданием, — какое мне было дело до того, где они болтались все это время, как добирались и все такое. Опьянев, я хотел вдохнуть полной грудью и расставить все по своим местам, собрать себя полностью без лишних телодвижений, не показывая виду, что я обеспокоен пустотой внутри, заполненной какой-то щемящей тоской, от которой не мог избавиться, как только переступил порог родного дома. Где-то далеко, в этот поздний час, другой я делал свои дела, не имеющие с этим местом ничего общего, покуда кто-то сидел за столом со своими родителями, пил водку, говорил малозначащие фразы и слушал такую же белиберду в ответ. Кто из нас был настоящий? Меня не было так долго, мое время текло иначе, чем оно двигалось здесь, поэтому я никак не мог попасть в новое течение, — меня не принимала его вода, я не мог с ней слиться.

— Давайте спать уже, — сказала мать, когда бутылка стала подходить к концу. — Завтра приедут родственники, дядя Паша с тетей Леной, нужно будет в девять утра встретить их на автовокзале.

— Еще по одной, — сказал отец.

Мать покачала головой. Делайте что хотите, говорил ее сердитый вид. Она повернулась и вышла из кухни.

Мы допили и пошли курить.

Меня развезло. Я хотел сказать отцу, что мне почему-то очень грустно. Что я рад их видеть — его и мать, но ничего не могу поделать с собой. Хотел, чтобы он понял меня, понял и простил, потому что я его единственный сын и сегодня вернулся из армии.

И вот открыл рот, чтобы сказать ему об этом, но отец начал первым. Он стал рассказывать, как полгода назад к ним приехал молодой парень, позвонил в дверь, сказал, что служил со мной. Его звали… а черт его знает, как его звали, может, мать запомнила, лично он забыл сразу же. Даже не обращался к нему по имени, так просто на «ты» и называл. Они усадили его за стол, накормили, ну и выпили с ним, естественно. Парень даже какие-то подарки привез, сказал, что я просил что-то купить, чтобы не с пустыми руками. Хвалил меня, какой я друг, как выручал его не раз, короче, он вел себя так, как ведут нормальные люди в такой ситуации. Мать даже прослезилась, глядя на него, будто это я вернулся — сидел за столом и шутил, пытаясь их развеселить. Ну, выпили, закусили, а потом он стал приглашать их в ресторан. Сказал, что угощает, что очень хотел бы посидеть, послушать музыку и все такое. Мать отказалась, сказав, что хватит, уже посидели и если он устал с дороги и ему негде ночевать, то ради бога — место найдется и для него. Но он был настойчив, и отец согласился, потому что ресторан находился рядом с домом, нужно было только перейти проспект. Мать не хотела его отпускать, но они все же пошли. Заказ делал парень, не глядя на ценники. У него действительно были деньги, потому что он сразу расплатился — так вот сам захотел. Отец успокоился на этот счет, и они продолжили пить, не забывая закусывать. Парень сначала бойко отвечал на вопросы, продолжая рассказывать обо мне, порой говоря такие вещи, которые просто невозможно придумать. Короче, он знал обо мне все. Действительно знал меня. Сомнений быть не могло — это было так. На вопрос отца, сколько он пробудет в этом городе, тот неопределенно пожал плечом, повторив мой жест один в один.