Клото. Жребий брошен - Ева Ланска

Потом наступила оглушительная, МЕРТВАЯ тишина.

У Жени просто не было больше сил. Последняя попытка остановить Бориса стоила ей слишком дорого. Всхлипывая от ужаса, она просто ждала: вот сейчас этот урод вскочит и тогда уж точно ее убьет.

Но Борис не шевелился. Он лежал на спине, со спущенными штанами, а вокруг него сверкали бутылочные осколки, исходили соком раздавленные фрукты, лежала, блестя боками, целая, чудом не разбившаяся ваза — и лед, много-много льда.

Вдруг Женя заметила: лед постепенно налился розовым, постепенно темнея — и вот уже весь этот страшный натюрморт подцвечен красным, точно его выложили на темно-бордовый бархат… Не в силах сдвинуться с места, Женя смотрела и смотрела, как темный ручеек крови, смешиваясь с тающими кусочками льда, становится алым.

И тут раздался страшный, сипящий звук, который, казалось, не может издавать человеческое горло… Борис захрипел и, похоже, попытался что-то сказать, а может быть, просто набрать побольше воздуха в легкие, которые никогда уже не будут дышать…

Превозмогая ломоту во всем теле и поднимающийся из самой глубины души туман, застилавший глаза, Женя сделала маленький шажок… Наклонилась над телом и опять чуть не закричала, увидев синеющее лицо Бориса.

Его голова была свернута набок и откинута так, словно шея превратилась в толстый мягкий жгут без единой кости… Один глаз был открыт и смотрел прямо на нее.

Женя замерла, не зная, что делать. Она хотела что-то сказать, спросить, чем-то помочь этому жуткому человеку, помочь напоследок. И снова раздался чудовищный хрип — последний. Голубой глаз, смотрящий на Женю, стал мутнеть, взгляд сделался бессмысленным, зрачок расширился и остекленел. В нем отражались огни ламп на потолке…

Женя поднялась и пошла. Ее пошатывало. Она шла к двери только с одним желанием — поскорее выйти. Подергала ручку, вспомнила, что та закрыта, и вернулась к кнопке, старательно обойдя тело и красную лужу вокруг него. Разблокировала дверь и на трясущихся ногах спустилась вниз… Устало села на один из диванчиков и попробовала собраться. В висках пульсировала кровь, в голове билась только одна мысль:

«Я убила человека… Я убила человека…»

Она не знала, сколько так просидела — может, пять минут, может — полчаса, когда ее слух, обостренный страхом, уловил какой-то шум. Она тут же вышла из ступора.

«Я же здесь не одна! Команда! Как я могла забыть? Наверное, ужин уже готов, они идут доложить! Дверь ведь я разблокировала!!!»

Женя вскочила и заметалась по салону.

«Что делать? Что делать?! — стучало у нее в голове. — Мне же никто не поверит! А даже если и поверят? Кто я для них для всех? Его родня сделает все возможное, чтобы упечь меня в тюрьму! На всю жизнь! Нет, нет, нет — ни за что!»

Почти в беспамятстве Женя выбежала на открытую нижнюю палубу и, мельком глянув в сторону блещущего огнями ночного Монте-Карло, бросилась в воду.

Наверное, со стороны это выглядело очень эффектно. Черное, усыпанное звездами небо, полная луна, серебряная дорожка на воде, маленькая фигурка в белом, отделившаяся от яхты, и — всплеск через секунду.

Хотя в действительности ничего привлекательного в этом прыжке не было. Хорошо, что яхта стояла: если бы Женя прыгнула на ходу, непременно бы разбилась.

Проплыв буквально пару метров, Женя поняла, что в своем шикарном платье, а вернее, в его остатках она до берега не доплывет. Широкая юбка облепляла ноги, мешала двигаться. Женя сосредоточилась и с трудом содрала с себя мокрый шелк, оставшись в одних трусиках. Отдышалась, прикинула, что до берега никак не меньше километра, хотя, конечно, определить это с воды было тяжело, и поплыла.

…Плавать ее научил отец. Он ждал мальчика, но появившейся на свет дочери обрадовался — мама рассказывала, как он сразу растаял, взяв ее на руки. Правда, имя ей дал, как он сам смеялся, «среднего рода» — Женя, не мальчик и не девочка.

Она очень любила отца и старалась ни в чем его не разочаровывать: плавала лучше любого мальчишки, отважно ныряла с высокого пирса, умела разжигать костер с одной спички… И рыба у нее всегда клевала, так что она была желанным членом любой мальчишечьей компании. До тех пор, пока ее когда-то закадычные друзья не повзрослели и у них не появились ВЗРОСЛЫЕ мужские интересы. А она осталась одна со своим «средним родом» — бывшие друзья посмеивались над ней, а девчонки, с которыми она никогда не ладила, — презирали.

Но сейчас, когда Женя сосредоточенно плыла в сторону берега, она об этом не думала — ни об этом, ни о том, как не вернулся из плаванья ее отец — капитан рыболовецкого судна, как тяжко было после этого маме, как… Нет-нет — думать только о хорошем, иначе — смерть…

Иногда она ложилась на спину — отдохнуть, восстановить дыхание — и смотрела в черное звездное небо, ощущая себя крошечной одинокой песчинкой в темной равнодушной бездне, а потом снова плыла…

Совершенно изможденная Женя с трудом выбралась на берег, на котором никого не оказалось. Она легла на все еще теплый песок и в изнеможении закрыла глаза. «Наверное, — пронеслось у нее в голове, — я никогда не смогу встать, так и найдут меня утром отдыхающие — голую, в одних трусах…»

Впрочем, ей не удалось даже отлежаться. Вскоре Женю начало трясти: то ли от холода, то ли от усталости, то ли от шока — или, наверно, от всего сразу. Она поднялась с песка и огляделась, стуча зубами.

В нескольких шагах от нее красовалась вывеска «Monte Carlo Beach Resort». Женя, пригибаясь, проскользнула за рядом аккуратно подстриженных кустов и ступила на территорию отеля. Она увидела открытую террасу с несколькими столиками, застеленными скатертями, ослепительно белеющими на фоне черноты южной ночи. Женя огляделась — никого — и, быстро нырнув к террасе, сняла со стола скатерть…

«Просто отличная тога», — думала она, оборачивая ее вокруг себя.

Почувствовав себя одетой, Женя немного осмелела и, обойдя отель с другой стороны, вышла на парковку, где стояло всего несколько машин — от силы десять.

Откуда-то сбоку послышались негромкие голоса. Инстинктивно Женя присела, прячась между машинами. И прямо напротив себя увидела старенькую модель «Рено» серебристого цвета с открытым окном. Осторожно, почти на четвереньках, путаясь в своей «тоге», Женя прокралась к машине. Заглянула в салон и увидела, что там никого нет…

Голоса стихли. Женя глянула на часы на приборной панели — три часа. И поняла, что смертельно, нечеловечески хочет спать. Ей было уже все равно, что подумают хозяева «Рено», обнаружив ее в салоне. Лишь бы уснуть, закрыть глаза, свернуться калачиком и провалиться в сон, как в пух, в легкий, приносящий забытье пух…

Почти не соображая, что делает, но довольно ловко Женя влезла в открытое окно. В машине она перебралась на заднее сиденье, легла и, уже практически во сне, открыла окно со стороны заднего сиденья, чтобы высунуть в него не помещающиеся ноги. Потом как следует закуталась в свою тогу-скатерть и немедленно заснула.

Проснулась она оттого, что капли ленивого теплого дождя щекотали ей пятки. Все тело затекло и саднило от сна в неудобной позе — и от пережитого накануне. Она втянула ноги, села… И на нее сразу же обрушился ужас. Как будто сердце осторожно взяла и сжала чья-то холодная жесткая рука.

«Господи, господи, — повторяла она, как заклинание, — пусть это будет сном, пусть это будет сон, пусть это будет сон!»

Но все вокруг говорило: это не может быть сном, потому что это явь — единственная, настоящая, отвратительная явь. Вчера она убила человека и теперь вынуждена скрываться от правосудия в чужой стране, в чужой машине, голая и голодная.

Часы на приборной панели показывали 6.25 утра.

Есть хотелось нестерпимо. Женя осторожно вышла из машины и, оглянувшись, пошла к отелю, решив, что просто зайдет и скажет, что… Что-нибудь скажет. Например, что она — модель, которую после кастинга на лодке выкинули за борт. Или что она уснула вчера на пляже, а у нее украли одежду. Какая разница, что она скажет? Главное — попросит стакан молока и булку! А потом убежит.

Женя зашла в холл отеля. Он был девственно пуст. За стойкой ресепшн никого не было, и Женя вдруг забыла о голоде: горящими глазами она впилась в витрину рядом со стойкой.

За стеклом витрины была одежда… Женская одежда, размещенная здесь, судя по всему, с целью рекламы. Женя жадно смотрела на выставленные на всеобщее обозрение предметы высокого шика — леопардовое платье от Леонардо, туфли на шпильке Роберто Кавалли с заклепками и стразами, черный топ с мехом от Диор… Да, это те самые марки, которые, по словам Яна, являются прерогативой ее клиентов. Вот и туфли от Виттон, и костюм Шанель, и сумка Биркин Эрмес Кроко, которую, по словам все того же Яна, не иметь сегодня даже как-то стыдно и которая стоит 17 000 евро в магазине и от 30 до 50 тысяч у перекупщиков…