Рассказы - Александр Силаев

Гранатомет и вправду был красавец.

— Нет, — твердо ответил Влад. — Громоздкая вещь. А так ничего, кто бы спорил.

— А, все понятно, — развеселился торговец. — Вам бы что помельче, маленькое, да удаленькое, а? Понимаю: дворовые проблемы, непонимание родителей, конфликт с педагогом. Вот браунинг. Дивная вещь, очень молодежная. Знаете, как пацаны разбирают? Почти как девушки. А тут недавно малыш заходил, ему бабушка гулять запрещает — так он ей решил в живот пальнуть, чтоб все наладилось. Смышленый такой… Значит, браунинг?

Видя нерешительность, он тихо добавил:

— Ах да, цена. Это тоже очень понятно. Если вас волнуют деньги, могу предложить: револьвер старый, на пять патронов, с начала века лежит. Дешевле ничего нет, извиняйте. Но он — историческая реликвия. Из него еще Крупская застрелиться хотела. И боеспособен как новый. Намного проще использовать его, чем, скажем, кухонный нож. Пока ножом горло расковыряешь — замучишься. То ли дело — башку снес, и порядок.

Он выдвинул ящик. Извлек реликвию, протер его, нежно погладил ствол.

— Вам завернуть или так берете?

Влад недовольно поморщился:

— Я же не сказал, что беру.

И добавил дикое:

— А что-нибудь совсем крутое имеется?

Продавец прогнал улыбку с лица. Серьезным стал и внимательным, как Будда, как Римский Папа, как деревяшка-идол или старый сосновый пень. Кинул взгляд по сторонам, зорко кинул, проверчиво. Одни они, нет других. Значит, можно, чего уж там.

— Короче, так. Об этом ты никому не скажешь. Вещь действительно, того… как ты сказал.

Не заложит парень, не заложит. А парень начал вздрагивать пальцами, зубами, ушами — дрожать, так уж лютой дрожью. Страшно стало парню, почуял он тайну, третьим глазом своим почуял, шестым чувством.

— По твоей настойчивости я понял, что ты все знаешь. Понимаешь, что это ширма. Понимаешь, что другим занимаемся, а наркотики там, оружие, прочее барахло — для отвода глаз. Фирма реализует другой товар…

Он усмехнулся и поспешливо предупредил:

— Скажешь кому левому — ножовкой голову отпилим. У нас с этим четко. Ладно, пошли.

И они пошли. Симпатичный продавец завел его за прилавок, увлек за дверь, та вела в коридор, узкий и полутемный. Коридор упирался в другую дверь. За ней таилась кладовка, маленькая и погруженная в темноту.

Да будет свет? Продавец стукнул по выключателю. И стал свет.

— Смотри, — прошептал он.

Ох и насмотрелся Влад. А продавец шептал, смахивая на старинного заговорщика:

— Видишь, да? Иммануил Кант, полное собрание сочинений. А слева Гегель, еще посильнее будет. Есть два тома Шопенгауэра. Но это для своих корешей, так что прости, брат. Возьми Канта. Та еще вещь.

Влад дышал пылью и не мог надышаться, пыль пахла обворожительно. Лампочка светила тускло, как и полагается в таких помещениях. Чудесное место, он будет приходить сюда раз в неделю.

— Мне всегда почему-то казалось, что вы должны заниматься именно этим, — прошептал Влад.

Торговец не мог скрыть гордости за фирму и за себя, работающего на такой смелой фирме:

— А что ты хочешь? Черный бизнес. Гуссерля вон в коробках из под анаши провозили, чтоб таможня не просекла. Античку вообще перли в ящиках из под авиабомб. Тоже повезло, через все посты такую партию проволочь — как раз на новый джип.

Помолчали для нагнетания доверия.

— Ну что, парень, старичка Иммануила берешь?

— А то!

Странное дело, он никогда не интересовался подобной… продукцией. А тут выложил последние деньги. И хватило денег-то. И место в сумке хватило. И хватило место на физиономии продавца для резиново-уродской улыбки.

— Может, Спинозу возьмешь?

— Завтра.

— Ладно, брат, отложу для тебя. Только чтобы завтра деньги на бочку. У нас черный рынок, а не шахер-махер, не фондовая мерихлюндия.

Вдвоем они вернулись в торговый зал. Антураж спокойно висел на стенах.

— Нехудо у нас обставлено? — хитро подмигнул новый знакомец.

Как вежливый мальчик, Влад подмигнул в ответ. Минуты две перемигивались, и посмеивались, и знающе улыбались. С трудом расстались.

Он шел домой по вроде бы родным улицам. Но творилось на них неродное и доселе невиданное. Ничего опасного не было, скорее наоборот — живи себе спокойно и радуйся. На улицах никто никого не грабил, не убивал, не насиловал, не трогал пальцем, не поминал лихом, и мысленно не желал худого, фантастика — никто никому не желал худого! Люди останавливали других людей на улицах и начинали желать им добра. Минуту желали, две, три… чтоб детки были толстыми, скотинка там не дохла, картошка росла, чтоб войны, понятно, не было… пять минут желали, десять, пятнадцать. Бедняга начинал вырываться, его ловили, привязывали к фонарному столбу и продолжали желать добра: чтоб прадедушка не болел, и чтоб домашний хомячок не тужил, чтоб кошка в ус не дула, чтоб жена не ушла.

Гаишники тормозили примерных водителей и давали им взятки, чтобы те продолжали так правильно и безопасно ездить; молодые люди в дорогих костюмах стояли посреди тротуара и пихали толстенные пачки долларов по карманам мимо идущих старух; дети во дворах играли не в войну, а в мирную жизнь; проститутки отдавались за спасибо; воры просили прощения у лохов, а милиционеры извинялись перед ворами.

Только один раз он встретил насилие: трое мужчин в смокингах привязали нищего бродягу к тополю и насильно кормили его красной икрой. Бродяга не хотел, он отпихивался и отнекивался изо всех нехилых бродяжьих сил. «Хлеба хочу, черствого», — орал он голосом недорезанного. «У нас тут не ресторан, жри, чего дают», — хмуро отвечал один из мужчин, ловко манипулируя ложкой. Прохожие умоляли троицу не издеваться над нищим, но ребята в смокингах посылали всех сострадательных и делали свое дело. «Не мешайте, у нас по плану благотворительность», — огрызался главный, беззастенчиво демонстрируя повязку со свастикой на левом, как водится, рукаве. «У-у, фашист», — шипела толпа.

На площади шумел митинг. Несколько десятков дорогих иномарок стояло поодаль, а над митингующими реяли лозунги: «Капиталисты всех стран, соединяйтесь!», «Долой народное правительство!», «Эксплуатацию человека человеком — в жизнь», «Империалистическое отечество в опасности», «Дадим достойный отпор врагам мирового сионизма».

Оратор кричал с трибуны:

— Да здравствует Великая Капиталистическая Контрреволюция! Выпьем кровь из трудового народа, утвердив в стране диктатуру денег. Отмоем свои грязные барыши. Поклонение Золотому Тельцу всесильно, потому что оно верно!

Из толпы неслись возбужденные возгласы:

— Отстоим свои дивиденды!

— Все — на биржу!

— Приватизация, о необходимости которой так долго говорили денежные мешки, совершилась!

— Отречемся от темного наследия коммунизма!

Кто-то чересчур радикальный предлагал сегодня же взять банки, контрольные пакеты и недвижимость. Не забыть металлургию и нефть, а прочую хренотень оставить тому, кто в них больше нуждается, если такой дурак, конечно, найдется. Чересчур радикального сразу же обвинили в либеральном оппортунизме, пришили детскую болезнь правизны в жидомасонстве и отправили дилером на Соловки.

Гордо реяли над митингом портреты основоположников: Форда и Рокфеллера, Гейтса и Березовского, Анатолия Чубайса и Джорджа Сороса. Нестройный хор затянул про буревестника над фондовым рынком. Затем грянули про пул нерушимый банкиров свободных. Спели про заклейменный проклятьем мир богатых и крутых. Наконец, исполнили про мерседес, который вперед летит и у которого в Майами остановка. Спели и о красных враждебных вихрях, и про юного валютчика, убитого за франчайзинг, и про то, что от тайги до британских морей русская мафия всех сильней, и о многом другом спели, не менее задушевном.

Влад прошел мимо. Он пока еще чурался политики. Он вообще был раздражен обстановкой. И грубо отказал двум пожилым джентльменам, предложившим ему распить в ближайшем подъезде на троих стаканчик мартини. Джентльмены обиделись и ушли, сердито попыхивая пятидюймовыми цигарками из Гаваны.

В почтовом ящике Влада поджидали три вещи. Первой была газета «Советская Австралия» за 14 июня 1978 года, второй оказалась денежная бумажка, а третьей — до безумия велеречивая записка. Хулиган-рецедивист Коля сердечно благодарил своего благодетеля за своевременно оказаное последним материальное содействие и возвращал взятую в долг суммы с разумным процентом вместе с уверениями в своем искреннем уважении.

Херня какая-то, подумал Влад.

Он пытался уснуть.

Но с каждой секундой в дверь звонили настойчивее.

Нехотя он поплелся в прихожую. Нехотя подошел к двери. Нехотя произнес:

— Кто там?

Молчали.

— Ну кто там? — поддельно бодро переспросил он, с испугом наблюдая в глазок.

А было от чего! За дверью стояло нечто: трое небритых ребятишек лет восемнадцати, вида неумного, с цепями на шеях, маленькими глазками и косыми ухмылками на помятых рожах. Один жевал сигаретку, другой поигрывал железным прутом, третий хотел витиевато выматериться, но у него не получалось, язык заплетался…