Властелин Руси - Андрей Посняков

— Н-нет, — запинаясь, ответил отрок. — Я н-ни-чего…

— Смотри у меня! — погрозил посохом волхв. — Позвал всех, кого надо?

— Позвал, господине.

— Ну, хоть так, — волхв замолчал, обернулся. — .Эти чего ждут? — Он указал на группу парней, переминавшихся с ноги на ногу неподалеку.

— Известно чего — оплаты! — хохотнул круглолицый Кувор. — Кто кричал, кто подпевал, кто приплясывал. Все, как ты велел, господине!

— Ах, да, — Вельвед почесал бороду и прищелкнул пальцами. — Войтигор, проплати. — Он снял с пояса калиту и протянул высокому волхву с длинным носом. Пожаловался:

— Мне бы еще Колимога проверить. Где он, на Подоле?

— На Щековице должен.

— Эх, не близко… Ну, поскакал я. Ты серебришко-то зря не трать, Войтигоре, я ведь проверю, — взгромоздясь на лошадь, на прощанье погрозил посохом он.

Проводив его взглядом, Войтигор подозвал парней:

— Тебе резана, тебе, тебе… а вам — на двоих одна!

— Почто так, волхвоче?

— А невпопад выкрикивали! В следующий раз будете, как надо. Ну, все, что ли? — Он обернулся. — Идем в корчму, брат Куворе? Бражки хлебнем, чай, заработали.

— Идем, — ухмыльнулся Кувор. — Стой. А этот гусь где? Эй, Велимор!

— Тут я, в кусточках, — послышался из-за берез тоненький жалобный голос. — Живот прихватило.

— От страха, верно! — Войтигор засмеялся. — Эвон как плетей испугался. А и поделом — не гневи Вельведа, что скажет, то и сполняй!

— Да я ж и сполняю… — глухо ответили из темноты.

Не вернулись Ярил с Порубором и к пятнице. Напрасно все глаза проглядела Любима — не покажется ли за воротами суженый? Нет, не показался. Сам Зверин головою качал, на дочку глядючи. Не выдержал, послал ближе к полудню на торг — пущай дщерь проветрится, инда извелась вся.

— Паволоки купи себе на рубаху летнюю, да замок на амбар новый, — отсчитывая серебряные дирхемы, строго напутствовал Зверин. — Калитой зря не сверкай, да до темна не шатайся, народишко на торгу разный ходит — татей хватает.

— Ужо не беспокойся, батюшка, — уходя, поклонилась дева, поплотней запахнула платок — небо-то не как вчера — хмурилось, вот-вот заплачет дождем, а то и мокрым снегом.

Выйдя на улицу — грязи-то! — Любима повернула было назад, спросить у батюшки лошадь, да встретила подружку-веселушку, рыжую Речку. Та заулыбалась, замахала рукою, подбежав, обняла:

— Куда ж, подруженька, путь держишь? Али батюшка к нам отпустил?

— Не, не отпустил, — Любима грустно улыбнулась. — На торг послал, за замком да паволоками. Дома-то сидючи, уж извелась вся — что-то не идут наши, не случилось ли с ними чего?

— Не журись, подруженька, дорожка-то у них дальняя… А давай-ко и я с тобой на торг загляну?

— Давай! — обрадовалась Любима. — Вместе-то все веселее.

Обойдя глубокую лужу, свернули к Подолу, чуть поднялись ко Градку, прошлись мосточком, спустились — во-он он, Подол, далеко тянется! Маячат крышами дома-усадебки, с садами, амбарами, хлевами. По левую руку, чуть ближе к Глубочице-речке — кузницы, кажется по всему Подолу наковален звон слышен. С правой стороны, на высоком холме — укрепленный град — детинец с высокой стеной, с башнями, из крепких бревен сложенными. Перед стеною ров — перекинут узенький мостик, в случае чего раз — и нет его. От рва почти до пристани, через весь Подол, вал — не от врага, от пожаров. Пожар — дело страшное, не убежишь от него, не скроешься, оглянуться не успеешь, как все, что рук не покладая копил, в прах обернется. Потому и боялись пожара, особенно коли лето стояло в сухости. Для того и на торжище колодцы выкопаны. Мимо них-то и прошли девы, отгоняя назойливых сбитенщиков да лепешечников — и без того сыты.

— Вона, замочники, — указала пальцем Речка. — За стремянниками да копейщиками.

— Сама знаю, что за копейщиками. Туда и идем… Эй, господине, замки добрые есть ли?

— Как не быть, краса-дева? Тебе для чего замок-то? Поди, для амбара?

— Угадал, для амбара.

— Ну, вот этот бери, не пожалеешь. — Кузнец или его помощник вытащил из груды лежавших на деревянном прилавке-рядке замков один, щелкнул по нему ногтем. Звонко зазвенело железо, словно колокол в храме распятого бога, что сложили не так давно на Подоле ромейские купцы-гости.

— Беру, — кивнула Любима, не глядя. Ткнула в бок засмотревшуюся на мониста Речку. — Пошли, нам еще паволоки купить надо.

Купили и паволоки у сурожца, светло-зеленые, голубые, розовые. Любима взглянула в небо — хоть и смурно, да до темна еще далеко вроде. А тут и Речка:

— А пошли-кось в одно место сходим. Ну, куда в тот раз волхвы звали.

— Да, весело тогда было, — улыбнулась Любима. — Можно бы и зайти, время есть. А куда они звали?

— Да недалеко тут, почти что у пристани изба.

— Ого! Хорошо хоть не на Щековицу. Что ж, идем поглядим… А не рано?

— Да не рано, — беспечно махнула рукою Речка. — Там, когда ни приди, завсегда рады.

Их и вправду встретили радушно — чуть ли на шею не кинулись. Кроме уже знакомых волхвов — носатого с кругломордым и отрока Велимора — в просторной избе находился еще и высокий жилистый старик с густой бородой и какими-то бесцветными, глубоко посаженными глазами. На шее старика болталось ожерелье из высушенных змеиных голов.

— Это наш старший, Колимог-волхв, — нагнувшись, шепнул Велимор, и, по-девчачьи поправив волосы, предложил: — Да вы раздевайтесь, — он предупредительно вытянул вперед руки, — и не стойте в дверях, проходите в горницу.

Гостьи переглянулись, хихикнули — в горницу так в горницу.

В горнице — довольно просторной для обычного глинобитного дома — дымился сложенный в углу очаг. В подвешенном над очагом котле шипело-булькало варево, и синий дым, клубясь, поднимался к волоковой дыре в крыше. Потрескивая и чадя, горели два светильника по углам, прыгали по стенам угловатые тени. Полумрак, широкие лавки вдоль стен, застланные мягкими шкурами… не слишком ли мягкими? Что-то на миг насторожило вдруг Любиму — то ли эти широкие лавки, то ли странный запах варева в котле, то ли медоточивые улыбки волхвов. Уйти отсюда, что ли? Да нет, Речке вроде бы нравится — вон как ухлестывает за ней Велимор-отрок. То прижмется как бы невзначай, то заглянет в глаза, то по руке погладит. А Речка аж вся млеет. Эх, дева, дева… Немного погодя появились и другие гости, тоже все молодые девчонки. Заходили запросто, бросали на лавку шубы, кивали волхвам, как старым знакомым, переглядывались, шептались о чем-то, смеялись — обычные посиделки. И что с того, что кругом волхвы?

В горнице быстро стало жарко, запахло сладкими благовониями — Любима даже хотела попросить кого-нибудь из хозяев распахнуть дверь… Однако увидала, как молодой волхв, наоборот, вставил в пазы засов.

— Испейте, гостюшки дорогие! — Велимор с поклоном и улыбкой на устах поставил прямо на глинобитный пол большие деревянные кружки.

Гостьи выпили почти разом, правда, Любима лишь пригубила — кто знает почему? Наверное, вспомнила слащавые улыбки волхвов?

На середину горницы вышел молодой волхв Велимор, пригладив волосы, в руке бубен:

Аще песенны сказанияО Перуне-громовержце,О Мокоши — сырой земле!

— О Мокоши — сырой-земле! — вслед за остальными волхвами хором повторили все.

— Плывет по небу лыбедь-птица, — продолжал отрок.

По небу лазоревому, тучами убранному,А с тучи той бьет сине молния!

— Бьет сине молния! — повторили волхвы.

Старец со змеиным ожерельем пристально оглядел девок и незаметно для них подмигнул Велимору. Тот, кивнув, поднял вверх бубен. Заколотил, заколошматил все чаще и чаще:

— Бом-бом! Бом-бом!

— Гром гремит! Гром гремит! — зачастили волхвы. — Бом-бом!

— Аще счастливицы девы! В пляс! В пляс!

— Бом-бом!

— Гром гремит! В пляс, в пляс!

Словно притянутые невидимой нитью, девушки повскакали с лавок и закружили по горнице, едва не сбив с ног успевшего отскочить к очагу отрока.

— Гром гремит! Гром гремит!

Положив руки друг другу на плечи, все чаще покачивались девы в такт ударам бубнов. Глаза их — васильковые, зеленые, карие — закатывались, на губах у многих выступила белая пена.

— Гром гремит! Гром гремит! Летит лыбедь-птица!

— Пора! — Старый волхв Колимог ткнул под ребро юного жреца Велимора. Тот кивнул и, подхватив бубен, ворвался в середину девичьего круга.

— Гром гремит! Гром! Гром! — изгибаясь, заорал Велимор, забил в бубен, со лба его, умащенного благовониями, полетели капли тяжелого пота.

— Летит лыбедь-птица! Летит! — забыв обо всем, тянули к ему руки девы.

А молодой волхв вертелся все быстрее и быстрее, увлекая за собой хоровод дев. Старый Колимог бросил в очаг пахучие травы — повалил густой зелено-синий дым, в углах погасли светильники. Сразу же сделалось темно, как в пещере, лишь, отражаясь в девичьих глазах, мерцало в очаге зеленое пламя. Кружившиеся в экстазе девушки, казалось, уже не помнили ничего — лишь бы быть здесь, лишь бы вдыхать благовония, лишь бы касаться юного тела жреца.