Млечный путь - Меретуков Вионор

Эра Викторовна по ватерлинию напичкана всяческими занимательными фактами, недостоверными и достоверными данными, датами, малоизученными сведениями и прочими премудростями. И все это у нее не тупо, не мертво приросло к мозговым извилинам, а активно работает. Она редко пользуется компьютером: у нее все в голове. Мой мозг, вернее моя память, в сравнении с ее безразмерным хранилищем, все равно что изба-читальня против Библиотеки Лондонского Королевского Общества или крохотный мозг дятла рядом с могучим мозгом примата. Когда я не могу вспомнить подробности некоего подзабытого исторического события, я обращаюсь к ней. И не было случая, чтобы она чего-то не знала. Ко мне она относится почти с материнской нежностью, говорит, что я очень похож на ее племянника. «Просто одно лицо! — говорит она. — Жаль только, что мой племянник, — добавляет она печально, — редкостная свинья».

Кто он, этот племянник, как его зовут, чем он занимается и где обитает, — об этом ни слова. Свинья — это все, что она может о нем сказать. Когда ей выгодно, она не очень-то и разговорчива.

Бутыльская когда-то была страстной болельщицей московского «Спартака». Ходила на все матчи. В далекие пятидесятые ее познакомили с Анатолием Ильиным, знаменитым в ту пору футболистом. Синеглазый, златокудрый, он был невероятно похож на Сергея Есенина. Бутыльская против любимца миллионов не устояла. В награду Ильин научил ее виртуозно материться. Но Бутыльская знает меру, то есть знает, когда и где можно щегольнуть соленым словцом. Получается это у нее очень мило и почти невинно. Кстати, Бутыльская в молодости была неотразимой красавицей. Сейчас в это трудно поверить, но когда-то волоокая одесситка сводила с ума всю Москву. Я видел ее фото той поры. Вскоре после романа с футболистом она познакомилась с боевым генералом, который был старше ее лет на двадцать, и вышла за него замуж. Когда он умер, она унаследовала его огромную квартиру, в которой устроила нечто вроде литературно-художественного салона. Среди ее друзей, как я уже оговорил, немало знаменитостей.

Я вспоминаю, ведь и с Корытниковым я познакомился в ее доме. Странно, но каким-то образом Павел Петрович оказался в числе ее гостей: он ведь не писатель, не ученый, не художник, а человек неопределенных занятий с более чем сомнительным прошлым.

Я продолжаю бездельничать. Мой взгляд от трехстворчатого зеркального окна, выходящего в мрачный колодец внутреннего двора, перебирается на стену, покрытую краской унылого больничного цвета. К стене прислонена черная школьная доска. Много лет назад ее откуда-то приволок Дима Брагин.

Когда-то Дима, приехавший в Москву из Владивостока, играючи поступил в Суриковку. Видно, экзаменаторы сразу распознали в нем талант. Еще учась на первом курсе, он стал подрабатывать. Тогда же устроился на полставки к нам в редакцию. Суриковку окончил с отличием. А дальше, как говорится, дело не заладилось. Видно, засбоило пресловутое «величие замысла». Господь часто ставит ограничитель на свои благодеяния уже на стадии рождения отдельно взятого индивидуума: явил тебе чудо рождения, и — будет с тебя. Скажи спасибо, что вообще родился. Мне кажется, Брагин это понял и стал жить по формуле: «Хочешь жить, умей вертеться». Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, в годину испытаний и бедствий, то есть во все дни, свободные от пьянства, Брагин копирует мастеров старой школы. Работает он с невероятной быстротой. И что интересно, профессионально и высокохудожественно. С трудно предсказуемыми интервалами, зависящими от его изменчивых настроений, он появляется на субботних и воскресных вернисажах в Измайлове. Там он сбывает свои подделки ценителям средней руки.

Дима строен и высок. Если быть точным, его рост от макушки до пяток составляет 1 метр 95 сантиметров. Хороший баскетбольный рост. Но Дима считает, что обделен судьбой, и страшно завидует тем, кого природа одарила двухметровым ростом.

— Черт возьми, ну почему я такой невезучий?! — жалуется он.

Его коллегам, по большей части приземистым и тучным, понять его трудно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Всего-то пяти сантиметров не хватает, — хнычет Брагин.

— Нет, каков негодяй! Мало ему 195 сантиметров, сажень ему подавай! — завистливо возмущается полутораметровый Ефим Берлин.

— Пять сантиметров… — недоуменно повторяет широкозадый и коротконогий Ефим Лондон и цокает языком: — Ай-яй-яй, как же, оказывается, мало надо человеку для счастья!

К своему пагубному пристрастию, то есть к своему моральному падению Брагин относится с уважением, рассматривая его с научной точки зрения. Он как академик Павлов, который, угасая, рассказывал ассистентам о своих предсмертных ощущениях. «Ага, холодеет правая голень, — с удовлетворением констатировал великий физиолог, — все идет по плану! Превосходно! Я это предвидел! Вот начала холодеть левая! Записывайте же, идиоты, записывайте! Теперь пронизывающе холодеют бедра, холод поднимается выше, выше, еще выше! Вот он подбирается к детородному органу! О, Господи!..»

Дима проштудировал уйму книг и брошюр, посвященных проблеме алкоголизма. Удивительно, но у алкаша Брагина великолепная память. Конечно, ему далеко до Бутыльской. Но этому самородку достаточно раз пробежать глазами страницу, чтобы запомнить ее на месяц-другой. Дальше память начинает дурить и подбрасывает ему совсем не то, что он от нее ожидает.

Димину фигуру отличает некая хрупкость, чуть ли не женственность — черта в общем-то не присущая людям высокого роста. Кажется, он вот-вот переломится пополам. Хотя ему за сорок, выглядит он юношей, у него изящные руки музыканта и голубая полупрозрачная кожа. Он похож на молодого Чехова и одновременно на хулигана с Разгуляя. Он любит прикидываться простачком. Иногда мне кажется, что он что-то скрывает, вынашивая некую тайну, которой не поделится ни с кем.

— На первой стадии алкоголизма больной часто испытывает непреодолимое желание выпить, — слышу я его мягкий баритон. Занятый своими мыслями, я не заметил, как Дима вошел в комнату.

— На этой стадии заболевания, — продолжает он, — состояние опьянения нередко сопровождается чрезмерной раздражительностью и агрессивностью: больной может кого-нибудь зарезать или удавить. Учтите это, коллеги! — с угрозой выкрикивает он. — У алкоголика пропадает критическое отношение к пьянству и появляется тенденция оправдать каждый случай потребления алкоголя. В конце первой стадии начинается заметный прирост толерантности, то есть переносимости алкоголя. Первая стадия алкоголизма постепенно переходит во вторую. Судя по симптомам, — задумчиво заметил он, — я как раз нахожусь на пути ко второй.

— Не тяни! Врубай третью! — криком подбадривает его Фима Бйрлин.

— Вторая стадия алкоголизма, — Брагин грозит Фиме кулаком, — характеризуется значительным ростом толерантности к алкоголю. Постепенно человек теряет контроль над употребляемой выпивкой. На этой стадии появляется физическая зависимость от алкоголя. Именно на второй стадии возникает абстинентный алкогольный синдром, сопровождающийся головной болью, жаждой, раздражительностью, проблемами со сном, болями в области сердца, дрожанием рук. Вот, посмотрите! — трагическим тоном восклицает он и выбрасывает перед собой руки с напряженно растопыренными пальцами.

Мы присмотрелись: руки не дрожали.

— Друзья! Войдите в положение! У меня нестерпимая жажда, боли в сердце, плохо залеченный триппер и проблемы со сном! Дайте пару тысяч! С получки отдам.

— Месяц назад ты взял у меня пятьсот, — со значением напомнил Меланхолин.

— Отдам, не переживай!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Я и не переживаю, потому что знаю — не отдашь.

— Ребята, дайте хотя бы тыщу! Сапега, друг! — он повернулся ко мне. — Подкинь тысчонку!

— Откуда ты всё это вычитал?

— Что — все это?..

— Ну, это твое наукообразие про вторую стадию.

— Из медицинской энциклопедии, год издания 1976-й, том первый, страница шестая, пятнадцатая строка снизу, — выстрелила всезнайка Бутыльская. Она поправила седой пучок на затылке и добавила: — Это единственная книга, которую Дима еще не пропил. А все потому, что ее не принимают букинисты…