Орел-завоеватель - Саймон Скэрроу

Катон поднял глаза от таблички для записей.

— А что, если там нет никакого брода? Что мы тогда будем делать?

— Тут-то и начнется самое веселье, — проворчал Макрон. — Если мы не найдем брод к полудню, нам прикажут перебираться вплавь. Придется раздеться до туник, а снаряжение переправлять на надутых воздухом пузырях.

Катон промолчал, и Макрон через некоторое время сказал:

— Прости, парень, я чуть не забыл, что ты с водой не в ладах. Не бойся, главное, если дело дойдет-таки до плавания, держись рядом со мной. Я присмотрю, чтобы ты добрался до того берега.

— Спасибо, командир.

— Только уж на будущее, будь добр, при первой возможности выучись плавать. А то ведь это смех, да и только.

Катон кивнул, не поднимая головы от стыда.

— Итак, на чем мы остановились?

— На плавательных пузырях, командир.

— Ну да. Будем надеяться, что они нам не понадобятся. Лучше бы найти брод, а то мне как-то не с руки атаковать бриттов без доспехов, когда от их стрел и мечей меня будет прикрывать одна лишь туника.

Катон всей душой с ним согласился.

Теперь солнце почти совсем снизилось над западным горизонтом, и Катон снова посмотрел на реку, которая казалась еще шире, чем раньше. При мысли о возможной перспективе преодолевать ее вплавь юноша поежился, поскольку едва-едва мог держаться на воде.

Неожиданно он боковым зрением поймал какое-то движение и, сохраняя неподвижность, осторожно повернул голову. На поляну, менее чем в двадцати локтях от того места, где стоял оптион, выбрался заяц. Зверек, принюхиваясь, поднялся на задние лапы. Его силуэт четко вырисовывался на фоне отдаленного свечения предзакатного солнца, делая грызуна заманчивой мишенью. Конечно, одним зайцем шестую центурию не накормишь, но лучше что-то, чем ничего. Медленно, стараясь не делать резких движений, Катон стал поднимать охотничий лук, но тут зайца спугнуло что-то другое. Поджав уши, серый трусишка нырнул в подлесок, а на дальнем конце прогалины, там, где к ней подходила тропа, появился олень. Куда более желанная добыча… да и мишень тоже. Столь крупная, что с двадцати шагов в нее трудно не угодить, не колеблясь, юноша прицелился и выстрелил. Тетива загудела, олень от неожиданности замер, и стрела, прочертив воздух, с чмокающим звуком вонзилась ему в шею.

Раненое животное упало, разбрызгивая по траве кровь, однако, когда Катон, торопливо накладывая на тетиву вторую стрелу, устремился к добыче, олень, почуяв опасность, сумел-таки подняться на ноги и, унося засевшее в шее тонкое древко с зазубренным наконечником, прыжками понесся к реке. Катон припустил за ним по заросшей, заваленной валежником тропе, то спотыкаясь и отставая, то почти нагоняя оленя, когда спотыкался тот. Но ему не удалось перехватить добычу, прежде чем олень, сбежав к берегу, бросился в воду, вспенимся гладкий поток и разбрасывая во все стороны тучи искрящихся в солнечном свете брызг.

Катон, почти нагнавший животное, резко остановился у кромки воды. Здесь, вблизи, река выглядела еще более широкой, полноводной и опасной, чем издали. Досадуя, что добыча все еще может от него ускользнуть или ее вообще утащит течением, юноша вскинул лук и, теперь уже с тридцати шагов, пустил вторую стрелу. Она угодила в крестец, отчего у оленя отказали задние ноги. Не теряя времени, Катон бросил лук на траву, выхватил кинжал и, взметая брызги, устремился по мелководью к добыче, благо дно здесь покрывала прочная галька, а глубина возле берега составляла не больше локтя. Раненый олень отчаянно бился, пытаясь привстать на передние ноги и окрашивая воду кровью. Приблизившись, Катон, чтобы не угодить под отчаянно молотившие воздух копыта, остановился и, обогнув оленя, зашел спереди. Когда его тень упала на морду животного, олень в ужасе застыл, и юноша, воспользовавшись этим, вонзил кинжал ему в горло.

Последовала непродолжительная агония, и животное затихло. А вот охотника била нервная дрожь, вызванная как перевозбуждением, так и отчасти жалостью к убитому лесному красавцу. Оказалось, что, убивая людей, чувствуешь себя по-другому. Совсем по-другому. Правда, не очень-то ясно, почему убийство животного так остро переживается им. Наверное, попросту с непривычки. Нет, ему, конечно, случалось свернуть голову курице, но он еще никогда не охотился, а тут этакая туша, да еще столько клубящейся в воде кровищи. Того и гляди стошнит.

Он снова посмотрел вниз, себе под ноги. Потом вверх — на берег реки, с которого он сбежал. Потом кинул взгляд за реку — на противоположный берег.

— Интересно…

Оставив оленя, Катон двинулся к дальнему берегу, где на фоне ярко-оранжевого неба отчетливо чернели деревья. Идти было страшновато, ибо весьма нелегко, а тем более в сумраке, определять, какая перед тобой глубина. А глубина эта все возрастала, и течение ускорялось, однако, когда юноша осторожно, шажок за шажком, добрался до середины реки, вода дошла ему только до бедер. Потом поток стал снова мелеть, и очень скоро он уже смотрел на занятый легионами берег реки с противоположного, вражеского.

Пригнувшись, он затаился в сумеречных тенях. Солнце зашло, на вечернем небе проступили звезды, а у реки все было тихо. Не было видно ни часовых, ни патрулей, лишь лесные зверушки шныряли в зарослях, шелестя листвой. Удостоверившись, что его никто не заметил, Катон вернулся к реке, перешел ее вброд и потащил тушу оленя туда, где оставил свой охотничий лук.

На губах юноши играла довольная улыбка. Сегодня шестую центурию ожидал славный ужин, а завтра и у всего легиона появится основание благодарить ее оптиона.

ГЛАВА 7

— Ты уверен, что это то самое место, оптион?

— Так точно, командир.

Веспасиан устремил взгляд за реку, на дальний берег. Рассвет еще не наступил, и очертания деревьев почти сливались с ночным небом. Противоположный берег тонул во мраке, и единственным звуком, доносившимся оттуда через воду, было уханье филина. Позади легата на тропе плотно сгрудилась молчаливая масса настороженных, напряженных легионеров. Ночные марши всегда считались одной из тяжелейших сторон армейской жизни: ни малейшего представления о том, далеко ли ты продвинулся, частые остановки, когда колонна застопоривается или попросту натыкается на другую, а также постоянно гложущий страх наскочить на засаду. Корректировка взаимодействий подразделений в таких обстоятельствах превращалась в фикцию, и потому армейские командиры старались всячески уклониться от маневров во мраке, стремясь приурочить начало движения хотя бы к предрассветному часу. Однако план атаки, разработанный Плавтом и его штабом, требовал, чтобы Второй легион переправился через реку как можно раньше, желательно под покровом ночной темноты.