Литературные тайны Петербурга. Писатели, судьбы, книги - Владимир Викторович Малышев

Чаадаев был кумиром московских и петербургских салонов. Он блистал остроумием, широкой образованностью, самыми изысканными манерами, славился умением одеваться по самой последней моде, иногда за день менял по пять галстуков. Недаром Пушкин, характеризуя героя своего романа, писал: «Второй Чаадаев мой Евгений». А Грибоедов сначала назвал героя своей комедии «Чадский». Разумеется, что и дамы, которые любят хорошо говорящих мужчин, были от него без ума. «Провидение вручило вам свет, слишком ослепительный для наших потемок», – писала ему одна из экзальтированных поклонниц. Однако восхищались им и куда более проницательные и даже знаменитые люди за рубежами России. Так немецкий философ Шеллинг назвал Чаадаева «самым умным из известных ему умов». И вдруг этот все признанный умница, светский денди, как его называли, бросает все, уходит в отставку и вскоре уезжает за границу! Под предлогом поправить пошатнувшееся здоровье, но, как показалось, – с намерением остаться там навсегда: перед отъездом они разделили с братом имущество.

Добравшись из Петербурга до Лондона, Чаадаев поехал путешествовать по городам Франции, Швейцарии, Италии и Германии. Потом прибывает в Рим, но уже летом 1826 года возвращается на родину. В пограничном Брест-Литовске он был арестован и подвергнут тщательному обыску. Почему? Дело в том, что еще в 1814 году в Кракове Чаадаев вступил в тайную масонскую ложу, а в 1821 году – в Северное общество декабристов. Хотя из ложи он еще до возвращения в Россию вышел, а к делам декабристов относился весьма скептически и участия в их заговоре не принимал. Тем не менее, его имя было названо на допросах участников попытки переворота в декабре 1825 года. А потому по приказу Николая с него был снят подробнейший допрос и взята подписка о неучастии в любых тайных обществах. Криминала в его действиях установлено не было, и подозреваемый был с миром отпущен.

После всех этих неприятностей, Чаадаев поселяется в подмосковной деревне своей тетки, ни с кем не встречается, много пишет и читает. Но уже тогда над ним был установлен тайный полицейский надзор. Впрочем, скоро он объявляется в Москве.

«Философические письма»

Снова о нем заговорили вся Москва и Петербург после появления в печати его знаменитых «Философических писем», адресованных госпоже Е.Д.Пановой. А точнее, когда стала известна реакция на них императора, который в гневе начертал: «Прочитав статью, нахожу, что содержание оной – смесь дерзкой бессмыслицы, достойной умалишенного». Тут же на автора и всех причастных к скандальной публикации обрушились репрессии: Чаадаева вызвали к московскому полицмейстеру и объявили, что по распоряжению правительства он считается сумасшедшим. Автор был посажен под домашний арест и каждый день к нему являлся доктор для освидетельствования. Журнал «Телескоп», в котором печатались письма, был закрыт, а его редактор сослан, цензор, пропустивший статью, уволен. С самого Чаадаева надзор был снят только через год, но при условии, чтобы он «не смел ничего писать».

Между тем, нельзя не признать, что в царской России, которую потом стали называть «тюрьмой народов», по сравнении с диссидентами будущего, с ним поступил как нельзя мягко: не посадили в тюрьму, не отправили в ссылку, не лишили гражданства и не выслали за границу. Ни в какое сравнение не идет его участь, например, с судьбой Достоевского, которого за куда меньшую провинность чуть не повесили и отправили потом на каторгу. Чаадаев вскоре вообще начинает принимать участие в собраниях, появляться в салонах, где, как утверждали, изображал роль «пророка в своем отечестве». А.В. Якушкин писал о нем: «Он чрезвычайно экзальтирован и весь пропитан духом святости… Ежеминутно он закрывает себе лицо, выпрямляется, не слышит того, что ему говорят, а потом, как бы по вдохновению, начинает говорить». А Герцен изображал его так: «Десять лет стоял он сложа руки где-нибудь у колонны, у дерева на бульварах, в залах и театрах, в клубе и – воплощенным veto, живой протестацией смотрел на вихрь лиц, бессмысленно вертевшихся возле него, капризничал, делался странным, отчуждался от общества, не мог его покинуть…» Говорят, он думал о самоубийстве. Но умер от воспаления легких и был похоронен на Донском кладбище в Москве. Дела его материальные оказались в полном расстройстве.

Судьба России

Так что же было в его письмах, что вызвало такой бурный скандал, благодаря чему он и вошел в историю? Ведь, как писал Герцен в «Былом и думах» «Это был выстрел, раздавшийся в темную ночь… Письмо Чаадаева потрясло всю мыслящую Россию». В советские времена Чаадаева изучали в школах как непримиримого борца и обличителя царизма. Однако царя он, конечно, не обличал, а вот о России писал весьма мрачно: «…тусклое и мрачное существование, лишенное силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства. Ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в предании… Мы живем одним настоящим, в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя». И это он писал о стране, которая только что разгромила вторгшуюся на ее землю «непобедимую» армаду Наполеона, освободила от его тирании Европу. Стране, где в то время творили такие гении, как Пушкин и Лермонтов, Гоголь и Тютчев, где славно бились с турками адмиралы Ушаков и Нахимов, где уходили в дальние походы Крузенштерн и Лазарев, уже родились корифеи мировой науки Менделеев и Бутлеров, где росли новые заводы и фабрики, строили великолепные дворцы и величественные соборы.

Однако успехи, культуру и прогресс Чаадаев видел только в Западной Европе, где его идеалом стало католичество. Именно ему, как считал он, и была обязана Европа успехам в области культуры, науки, права и материального благополучия. В то время, как принятое Россией «греческое вероисповедание», стало, как он утверждал, источником всяческого зла и насилия, стеною, воздвигнутой между Россией и цивилизацией. И именно потому она стала, по его мнению, страной несчастной, без прошлого, настоящего и будущего.

Разумеется, что такие высказывания вызвали возмущения далеко не только одного императора. Митрополит Новгородский, Санкт-Петербургский Серафим писал о его письмах: «что «для нас, россиян, есть священного, поругано, уничижено, оклеветано… с оскорблением как для народной чести нашей, так для правительства и даже для исповедуемой нами православной веры». Многие в обществе были тогда возмущены этими «письмами» Чаадаева, обвиняя его в том, что он ненавидит Россию. «Пасквиль на русскую нацию» – так охарактеризовал их Денис Давыдов. А Владимир Карамзин заявил: «Я был вне себя, читая пасквиль Чаадаева… Можно жалеть свою родину, но горе тому, кто презирает ее, потому что у него более нет родины,