Литературные тайны Петербурга. Писатели, судьбы, книги - Владимир Викторович Малышев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Добравшись из Петербурга до Лондона, Чаадаев поехал путешествовать по городам Франции, Швейцарии, Италии и Германии. Потом прибывает в Рим, но уже летом 1826 года возвращается на родину. В пограничном Брест-Литовске он был арестован и подвергнут тщательному обыску. Почему? Дело в том, что еще в 1814 году в Кракове Чаадаев вступил в тайную масонскую ложу, а в 1821 году – в Северное общество декабристов. Хотя из ложи он еще до возвращения в Россию вышел, а к делам декабристов относился весьма скептически и участия в их заговоре не принимал. Тем не менее, его имя было названо на допросах участников попытки переворота в декабре 1825 года. А потому по приказу Николая с него был снят подробнейший допрос и взята подписка о неучастии в любых тайных обществах. Криминала в его действиях установлено не было, и подозреваемый был с миром отпущен.
После всех этих неприятностей, Чаадаев поселяется в подмосковной деревне своей тетки, ни с кем не встречается, много пишет и читает. Но уже тогда над ним был установлен тайный полицейский надзор. Впрочем, скоро он объявляется в Москве.
«Философические письма»
Снова о нем заговорили вся Москва и Петербург после появления в печати его знаменитых «Философических писем», адресованных госпоже Е.Д.Пановой. А точнее, когда стала известна реакция на них императора, который в гневе начертал: «Прочитав статью, нахожу, что содержание оной – смесь дерзкой бессмыслицы, достойной умалишенного». Тут же на автора и всех причастных к скандальной публикации обрушились репрессии: Чаадаева вызвали к московскому полицмейстеру и объявили, что по распоряжению правительства он считается сумасшедшим. Автор был посажен под домашний арест и каждый день к нему являлся доктор для освидетельствования. Журнал «Телескоп», в котором печатались письма, был закрыт, а его редактор сослан, цензор, пропустивший статью, уволен. С самого Чаадаева надзор был снят только через год, но при условии, чтобы он «не смел ничего писать».
Между тем, нельзя не признать, что в царской России, которую потом стали называть «тюрьмой народов», по сравнении с диссидентами будущего, с ним поступил как нельзя мягко: не посадили в тюрьму, не отправили в ссылку, не лишили гражданства и не выслали за границу. Ни в какое сравнение не идет его участь, например, с судьбой Достоевского, которого за куда меньшую провинность чуть не повесили и отправили потом на каторгу. Чаадаев вскоре вообще начинает принимать участие в собраниях, появляться в салонах, где, как утверждали, изображал роль «пророка в своем отечестве». А.В. Якушкин писал о нем: «Он чрезвычайно экзальтирован и весь пропитан духом святости… Ежеминутно он закрывает себе лицо, выпрямляется, не слышит того, что ему говорят, а потом, как бы по вдохновению, начинает говорить». А Герцен изображал его так: «Десять лет стоял он сложа руки где-нибудь у колонны, у дерева на бульварах, в залах и театрах, в клубе и – воплощенным veto, живой протестацией смотрел на вихрь лиц, бессмысленно вертевшихся возле него, капризничал, делался странным, отчуждался от общества, не мог его покинуть…» Говорят, он думал о самоубийстве. Но умер от воспаления легких и был похоронен на Донском кладбище в Москве. Дела его материальные оказались в полном расстройстве.
Судьба России
Так что же было в его письмах, что вызвало такой бурный скандал, благодаря чему он и вошел в историю? Ведь, как писал Герцен в «Былом и думах» «Это был выстрел, раздавшийся в темную ночь… Письмо Чаадаева потрясло всю мыслящую Россию». В советские времена Чаадаева изучали в школах как непримиримого борца и обличителя царизма. Однако царя он, конечно, не обличал, а вот о России писал весьма мрачно: «…тусклое и мрачное существование, лишенное силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства. Ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в предании… Мы живем одним настоящим, в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя». И это он писал о стране, которая только что разгромила вторгшуюся на ее землю «непобедимую» армаду Наполеона, освободила от его тирании Европу. Стране, где в то время творили такие гении, как Пушкин и Лермонтов, Гоголь и Тютчев, где славно бились с турками адмиралы Ушаков и Нахимов, где уходили в дальние походы Крузенштерн и Лазарев, уже родились корифеи мировой науки Менделеев и Бутлеров, где росли новые заводы и фабрики, строили великолепные дворцы и величественные соборы.
Однако успехи, культуру и прогресс Чаадаев видел только в Западной Европе, где его идеалом стало католичество. Именно ему, как считал он, и была обязана Европа успехам в области культуры, науки, права и материального благополучия. В то время, как принятое Россией «греческое вероисповедание», стало, как он утверждал, источником всяческого зла и насилия, стеною, воздвигнутой между Россией и цивилизацией. И именно потому она стала, по его мнению, страной несчастной, без прошлого, настоящего и будущего.
Разумеется, что такие высказывания вызвали возмущения далеко не только одного императора. Митрополит Новгородский, Санкт-Петербургский Серафим писал о его письмах: «что «для нас, россиян, есть священного, поругано, уничижено, оклеветано… с оскорблением как для народной чести нашей, так для правительства и даже для исповедуемой нами православной веры». Многие в обществе были тогда возмущены этими «письмами» Чаадаева, обвиняя его в том, что он ненавидит Россию. «Пасквиль на русскую нацию» – так охарактеризовал их Денис Давыдов. А Владимир Карамзин заявил: «Я был вне себя, читая пасквиль Чаадаева… Можно жалеть свою родину, но горе тому, кто презирает ее, потому что у него более нет родины,
