Пикник на острове сокровищ - Дарья Донцова

– Немедленно прекрати подпирать мебель! – шикнула маменька. – Это же подлинный Павел [3], с медальонами! Еще поцарапаешь! Да, мне пришлось сказать, что ты писатель, надеюсь, моя ложь сбудется и я смогу прямо смотреть людям в глаза, слыша за спиной: «Это мать популярного прозаика». Соня хочет выйти замуж за литератора, ей это кажется романтичным! Молчи, Вава, ты пень! Я буду действовать сама! Твоя задача не мешать мне! Кивай головой, соглашайся, выполняй мои приказы – и Сонечка со своими миллионами будет наша! Боже, я давно мечтала о небольшой вилле на юге Франции. Так, домишко без особых изысков, метров семьсот, не больше! Вава, кому сказано, отлепись от комода!

– Было глупо пересказывать девушке роман «Анна Каренина» Льва Толстого! – воскликнул я.

– Какой Толстой! – возмутилась Николетта. – Я сама выдумала сюжет! С тобой неимоверно тяжело! Хочешь иметь богатую жену?

– Нет!

– Что?!

– Я вообще не хочу жениться!

– А придется! – ажитированно воскликнула Николетта. – Нельзя быть таким эгоистом, думать лишь о себе, в конце концов…

– Ванечка, Николетта, – донеслось из прихожей, – вы нашли носовой платок?

– Да, солнышко, – прочирикала маменька, – уже бежим!

Она ткнула меня острым кулачком в спину и прошипела:

– Соня – дурочка! Лучше уж пусть она нам достанется, чем какому-нибудь подлецу, который ограбит ее и бросит!

Высказавшись, Николетта схватила с комода флакон с духами, щедро попрыскала на себя и вынеслась в коридор.

Чихая и кашляя из-за душного запаха парфюма, я поплелся за маменькой. Не следует считать меня мямлей, неспособным возразить окружающим. Но, тесно общаясь с Николеттой, я усвоил одну простую истину: открытой войной ничего не добиться, нужно проявлять осторожность и хитрость. Я не хочу жениться на Сонечке, мне претит роль альфонса при богатой жене, не желаю носить за ней сумочки и шубы. Только Николетта, услышав от меня категорический отказ, взбеленится – и прощай тихая спокойная жизнь. Сейчас, поняв, что сопротивление сына сломлено, Николетта успокоилась и будет окучивать Сонечку. Я же получил возможность заниматься делом Егора. Николетта вспомнит обо мне, лишь старательно удобрив почву рассказами о моих гениальных произведениях. Похоже, Сонечка провела все школьные уроки в коме, и маменька может спокойно пересказывать дурочке «Войну и мир», «Воскресенье» и т. п., потом плавно перейдет на Достоевского, Чехова, Бунина… Ладно, о том, что будет потом, я подумаю завтра, незачем сегодня портить себе жизнь, думая о предстоящих трудностях. Мне всегда нравился анекдот про грузина, который, сидя в ресторане и поедая вкуснейший шашлык, услышал вопль приятеля:

– Гиви! Твоя теща умирает!

– Что ты говоришь, – покачал головой Гиви, – маме совсем плохо?

– Вай, вай, – закивал приятель, – сказали, завтра умрет!

Гиви спокойно доел мясо, запил его вином и покачал головой:

– Ай, ай, ай! Вот завтра горе будет! Вместе плакать станем! А сейчас, дорогой, ешь шашлык, пей вино, сегодня все хорошо! Горе у нас завтра!

Оставив Николетту и Сонечку в огромном торговом центре, я съездил в контору, получил деньги, потом отправился в сторону Дмитровского шоссе, нашел удобное место для парковки и набрал номер Трофимова. В ответ раздались длинные гудки.

Юрий не спешил к трубке, но аппарат явно находился в зоне досягаемости. Так и не дождавшись результата, я выкурил сигарету и поехал в фирму, устраивающую для своих клиентов экстремальные праздники.

Дела у конторы явно шли хорошо, офис выглядел пафосно, дорогая дверь из цельного массива дуба, латунная ручка, холл, выложенный полированным гранитом, помпезная хрустальная люстра и штук пять секьюрити в безукоризненных черных костюмах. Ни один из охранников не остановил меня, парни просто пробежались по фигуре потенциального клиента цепкими взглядами и ничего не сказали. Впрочем, пройти внутрь здания, минуя рецепшен, оказалось невозможно. За стойкой сидела очень красивая негритянка, облаченная в строгий офисный костюм. Чопорность наряда убивал его цвет, пронзительно голубой, кажется, у художников подобный колер называется «берлинская лазурь».

Темнокожая девушка оторвала взор от стола, и я ахнул, у нее были невероятной красоты глаза: глубокого фиалкового цвета, с большим зрачком.

– Чем могу помочь? – ласково пропела красотка. – Меня зовут Мальвина.

– Девочка с голубыми волосами, – вырвалось у меня.

– Скорей уж с голубыми глазами, – засмеялась Мальвина.

Понимая всю неприличность своего поведения, я, разинув рот, продолжал пялиться на негритянку. Есть мужчины, которые теряют рассудок при виде африканок, другие обожают азиаток, но я принадлежу к обширному отряду лиц сильного пола, вполне довольных общением с девицами европейского типа. Впервые в жизни меня поразила красота темнокожей девушки, до сих пор я не понимал истерики вокруг супермодели Наоми Кемпбелл. Слишком тощая жердь с неприятно толстыми губами и хищным взглядом избалованной кошки, нет, такая красота не по мне. Но от Мальвины невозможно было оторвать глаз.

Внезапно мне вспомнилась история, случившаяся очень давно, когда я, студент второго курса института, решив подработать, пристроился в строительный отряд. Рабочий из меня был никакой, гвоздь от шурупа я отличить не мог и особой физической силой тоже не обладал. В отряд комсомольца Подушкина взяли за редкостное умение договариваться с колхозниками, вернее, сельскими бабами раннего климактерического возраста, которые сидели в местных сельсоветах, занимая посты главных бухгалтеров или председателей колхозов. Мужики повсеместно пили водку, тетки были надежны и работоспособны, как владимирские тяжеловозы. Уж не знаю, по какой причине они расцветали улыбками, заметив на пороге долговязую фигуру студента Подушкина. Может, им нравился бисквитный торт, который я не ленился прихватить с собой, или восторгала моя манера общения? Приблизившись к столу начальницы, я шаркал ножкой и говорил:

– Здравствуйте, девушка, простите, я комиссар ССО [4], зовут меня Ваней. Как можно встретиться с председательницей, Марией Ивановной?

Стокилограммовая нимфа краснела.

– Слушаю вас.

Я делал шаг назад и восклицал:

– Простите, бога ради, но вы такая молодая! Я думал, девушка-секретарь сидит! Извините, не хотел вас обидеть!

После этой обычной светской любезности мне удавалось подписать самый выгодный договор на постройку коровника или возведение километрового забора.

Если же при постройке «особняка» для буренок кто-нибудь из студентов начинал возмущаться моей леворукостью, командир немедленно орал:

– Заткнись! Гвозди всякий заколачивать умеет, а с бабьем дано беседовать только Ване! Ну, подумаешь, уронил тебе он на башку пару кирпичей, эка беда, глупей, чем есть, все равно не станешь.

Так вот, мы построили какие-то сараи в деревне под Тамбовом и решили отдохнуть. Благодарные пейзане принесли нам самогон и нехитрую закусь. Граненый стакан мутной жидкости мигом свалил меня с ног. Впрочем, командир отряда Федя Бурлаков тоже продержался недолго.

Очнулся я в душной избе, в спертом воздухе злобно звенели мухи, а ватное одеяло впечатало меня в матрас. Охая и держась за разрывающуюся от боли голову, я поднялся и увидел Федьку, который сидел в той же позе на топчане, стоявшем у печки.

– Чего, сыночки, плохо? – с искренним состраданием пробасил кто-то.

Мы с Федором, не сговариваясь, повернулись к окну, откуда шел звук, и замерли.

– Это белая горячка, – прошептал Бурлаков, – надо бросать кирять! В дурку пора!

Я начал судорожно икать. У маленького окошка с цветастыми ситцевыми занавесочками стоял стол, накрытый клеенкой. В центре была досочка, на ней черная чугунная сковородка с жареной картошкой, луком и салом, рядом на расстеленной газетке стояла банка с солеными огурчиками, чуть поодаль высилась бутылка. Меня сначало затошнило, но потом я увидел человека, который лакомился картошкой, и, не в силах совладать с собой, взвизгнул:

– Черт!

Огромный черный мужик положил на клеенку гнутую вилку и прогудел:

– Между прочим, мне обидно. Я не черт, а Михаил Иваныч.

– Ты его тоже видишь? – дрожащим тенорком проблеял Федор.

– Ага, – простонал я.

– Значит, это не галлюцинация, – перешел на шепот Федька, – двоим одно и то же не привидится.

Ответить командиру я не успел, лишь тупо смотрел на антрацитно черного дядьку. Меньше всего я ожидал встретить в деревне под Тамбовом негра, преспокойно лопающего жареху.

– Папка, – заорали из сеней, и в комнату влетел прехорошенький негритеночек, – тама баба Мотя радио сломала! Починишь?

– Сейчас, Лешенька, – ласково сказал Михаил Иваныч, встал и, почти касаясь курчавыми волосами потолка, с укоризной произнес: – Чаво уставились? У нас интернационал! Не черт я, а зоотехник. Мою прабабушку барин местный в том веке из Эфиопии выписал, очень уж ему хотелось в горничных арапку иметь. Сколько лет прошло, а кровь не разбавилась. Нас тут все знают. А вам за воротник меньше лить надо, студенты! Тьфу!