Том 2. Стихотворения 1820-1826 - Александр Сергеевич Пушкин

class="v">Зачем не верить вам, поэты?

Да, тени тайною толпой

От берегов печальной Леты

Слетаются на брег земной.

Они уныло посещают

Места, где жизнь была милей,

И в сновиденьях утешают

Сердца покинутых друзей…

Они, бессмертие вкушая,

В Элизий поджидают их,

Как в праздник ждет семья родная

Замедливших гостей своих…

 Мечты поэзии прелестной,

Благословенные мечты!

Люблю ваш сумрак неизвестный

И ваши тайные цветы.

 Так, если удаляться можно

Оттоль, где вечный свет горит,

Где счастье вечно, непреложно,

Мой дух к Юрзуфу прилетит.

Счастливый край, где блещут воды,

Лаская пышные брега,

И светлой роскошью природы

Озарены холмы, луга,

Где скал нахмуренные своды3

. . . . . . . . . .

 Ты вновь со мною, наслажденье;

В душе утихло мрачных дум

Однообразное волненье!

Воскресли чувства, ясен ум.

Какой-то негой неизвестной,

Какой-то грустью полон я;

Одушевленные поля,

Холмы Тавриды, край прелестный,

Я снова посещаю вас,

Пью жадно воздух сладострастья,

Как будто слышу близкий глас

Давно затерянного счастья.

. . . . . . . . . .

 За нею по наклону гор4

Я шел дорогой неизвестной,

И примечал мой робкий взор

Следы ноги ее прелестной.

Зачем не смел ее следов

Коснуться жаркими устами

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

Нет, никогда средь бурных дней

Мятежной юности моей

Я не желал с таким волненьем

Лобзать уста младых Цирцей

И перси, полные томленьем.

. . . . . . . . . .

 Один, один остался я.

Пиры, любовницы, друзья

Исчезли с легкими мечтами,

Померкла молодость моя

С ее неверными дарами.

Так свечи, в долгу ночь горев

Для резвых юношей и дев,

В конце безумных пирований

Бледнеют пред лучами дня.

. . . . . . . . . .

В. Ф. Раевскому («Не тем горжусь я, мой певец…»)*

Не тем горжусь я, мой певец,

Что привлекать умел стихами

Вниманье пламенных сердец,

Играя смехом и слезами,

Не тем горжусь, что иногда

Мои коварные напевы

Смиряли в мыслях юной девы

Волненье страха и стыда,

Не тем, что у столба сатиры

Разврат и злобу я казнил,

И что грозящий голос лиры

Неправду в ужас приводил,

Что непреклонным вдохновеньем

И бурной юностью моей

И страстью воли и гоненьем

Я стал известен меж людей, –

Иная, высшая награда

Была мне роком суждена –

Самолюбивых дум отрада!

Мечтанья суетного сна!..

. . . . . . . . . .

Гречанке*

Ты рождена воспламенять

Воображение поэтов,

Его тревожить и пленять

Любезной живостью приветов,

Восточной странностью речей,

Блистаньем зеркальных очей

И этой ножкою нескромной;

Ты рождена для неги томной,

Для упоения страстей.

Скажи: когда певец Леилы

В мечтах небесных рисовал

Свой неизменный идеал,

Уж не тебя ль изображал

Поэт мучительный и милый?

Быть может, в дальней стороне,

Под небом Греции священной,

Тебя страдалец вдохновенный

Узнал иль видел, как во сне,

И скрылся образ незабвенный

В его сердечной глубине.

Быть может, лирою счастливой

Тебя волшебник искушал;

Невольный трепет возникал

В твоей груди самолюбивой,

И ты, склонясь к его плечу…

Нет, нет, мой друг, мечты ревнивой

Питать я пламя не хочу;

Мне долго счастье чуждо было.

Мне ново наслаждаться им,

И, тайной грустию томим,

Боюсь: неверно всё, что мило.

Из письма к Я. Н. Толстому*

Горишь ли ты, лампада наша,

Подруга бдений и пиров?

Кипишь ли ты, златая чаша,

В руках веселых остряков?

Всё те же ль вы, друзья веселья,

Друзья Киприды и стихов?

Часы любви, часы похмелья

По-прежнему ль летят на зов

Свободы, Лени и Безделья?

В изгнанье скучном, каждый час

Горя завистливым желаньем,

Я к вам лечу воспоминаньем,

Воображаю, вижу вас:

Вот он, приют гостеприимный,

Приют любви и вольных муз,

Где с ними клятвою взаимной

Скрепили вечный мы союз,

Где дружбы знали мы блаженство,

Где в колпаке за круглый стол

Садилось милое Равенство,

Где своенравный произвол

Менял бутылки, разговоры,

Рассказы, песни шалуна;

И разгорались наши споры

От искр и шуток и вина.

Вновь слышу, верные поэты,

Ваш очарованный язык…

Налейте мне вина кометы,

Желай мне здравия, калмык!

В. Ф. Раевскому («Ты прав, мой друг – напрасно я презрел…»)*

Ты прав, мой друг, – напрасно я презрел

  Дары природы благосклонной.

Я знал досуг, беспечный муз удел,

  И наслажденья лени сонной,

Красы Лаис, заветные пиры,

  И клики радости безумной,

И мирных муз минутные дары,

  И лепетанье славы шумной.

Я дружбу знал – и жизни молодой

  Ей отдал ветреные годы,

И верил ей за чашей круговой

  В часы веселий и свободы;

Я знал любовь, не мрачною тоской,

  Не безнадежным заблужденьем,

Я знал любовь прелестною мечтой,

  Очарованьем, упоеньем.

Младых бесед оставя блеск и шум,

  Я знал и труд и