Император и ребе, том 1 - Залман Шнеур
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не поладили!.. Муж с женой, значит, между собой поругались…
Понемногу Эстерке удалось успокоить Кройндл, а может быть, помогли лекарства доктора Кизеветтера. Постоянная подавленность девушки стала: рассеиваться. Настроение улучшилось. Ее странное стремление постоянно мыться слабело и в конце концов исчезло окончательно. В ней осталось только на некоторое время глубокое отвращение к мужчинам, не только к хозяину, но и вообще ко всем, кто носит мужскую одежду. Как только посторонний мужчина входил в дом, Кройндл бледнела и впадала в оцепенение, как тогда, в первый момент, когда Менди набросился на нее… Потом, когда Кройндл приходила в себя, она потихоньку выбиралась из комнаты и пряталась.
И вот реб Нота снова приехал в Петербург и, ни о чем не зная, привез Кройндл подарок из дома и заговорил, как обычно, с дружелюбной улыбкой, что ей, с Божьей помощью, не придется сидеть в девках до седых кос. Нечего беспокоиться. Он, реб Нота, может дать ей честное слово, что дольше, чем до семнадцати лет, ей ждать не придется… На этот раз Кройндл не покраснела, как обычно, когда он так шутил с ней. Нет. Она стало желтовато-бледной. Ее глаза застыли, а руки задрожали. Лицо скривилось, она собиралась расплакаться, как напуганный ребенок, и успокоилась, только когда ее заверили, что это только так шутят, что реб Нота еще даже и не думает искать для нее мужа. Он это только так, в шутку…
2
Для внешнего мира все осталось как было. Для посторонних Эстерка все еще оставалась «красавицей», для прислуги — «барыней», для свекра и для узкого круга петербургских евреев — «царицей Эстер»… Однако в глубине души она была надломлена не меньше, чем ее служанка. Как и прежде, она ходила с улыбкой на полных губах, но впервые задумалась о том, чтобы… что-то переменить. Воспоминания о последней выходке Менди, о позоре, которому она подверглась в собственном доме, не оставляли ее.
Она начала ужасно тосковать по своему родному местечку, по Лепелю, хотя там у нее уже никого не осталось. Мать умерла, а отец — реб Мордехай — давно уехал в Подолию, в имения князя Чарторыйского. Его лесоторговые дела росли, разветвлялись, его плоты и барки прибывали в иностранные гавани. Сам реб Мордехай тоже собирался поселиться в российской столице, поближе к свату и к дочери. Однако Эстерку это не сильно утешало. В глубине души она уже давно вынесла своему отцу приговор за то, что ради родства с известными людьми и продвижения своих торговых дел он заставил ее выйти замуж за человека, которого сам едва знал. И вот что из этого вышло!.. Предприятия отца действительно растут как грибы после дождя, но за ее счет, за счет ее поломанной жизни и за счет гнилой жизни ее мужа. Имя отца возносится вверх, а она сама падает вниз. Изо дня в день она все ниже падает в собственных глазах, а там ведь недалеко и до насмешек ненавистного петербургского «света»…
Отчетливее, чем всегда, она вспоминала сейчас Йосефа Шика, ее учителя, который привел в дом отца несчастье Эстерки, да и и свое тоже. Зачем он это сделал, такой тихий и умный молодой человек? Зачем ему надо было похваляться перед своим распущенным товарищем своей красивой ученицей? Зачем захотелось поиграть с дьяволом? Ведь он должен был понимать, что сынок богача сильнее его и своей родовитостью, и деньгами своего отца, и нахальством…
Она вспоминала влюбленные глаза Йосефа, его бледные благородные руки, длинные мягкие волосы «берлинчика». Вспоминала летние вечера на Улле, речке, которая змеится среди песчаных холмов и сосен в окрестностях Лепеля и уходит в густые рощицы плакучих ив. В одной из таких рощиц, посреди которой торчал пень спиленного дерева, они иногда встречались: учитель и его шестнадцатилетняя ученица. Взявшись за руки, они разговаривали о том, о чем в доме ее отца во время уроков немецкого разговаривать было невозможно. До нее дошла весть, что после ее замужества Йосеф снова уехал за границу и продолжает учиться там. Он остался старым холостяком. Думает ли он хоть иногда о ней?
Эстерка понимала, что это грешные мысли женщины, которая не любит своего мужа и привыкла к мысли, что не сегодня завтра будет свободна… Потому что дела того, кто был виновен в ее тяжелой жизни, после последнего срыва покатились под гору. С той ночи здоровье Менди стало совсем никудышным. Последний взрыв его диких желаний был похож на высокий выплеск пламени перед окончательным угасанием. Он страшно отощал и из-за болей в спине целыми днями не двигался с места. Доктор Кизеветтер, так давно уже лечивший его, заговорил сперва намеками, а потом и открыто о том, что, «знаете ли», было бы лучше, если бы больного повезли за границу. На испуганный вопрос Эстерки, как обстоят дела и почему именно за границу, врач пожимал жирными плечами:
— Знаете ли! Здесь, в этом, так сказать, русском Петербурге, отсутствуют для этого средства… — и поди знай, есть ли надежда, что больному станет лучше за границей.
Эстерка начала уже готовиться сопровождать мужа в Кенигсберг, а может быть, еще дальше. И почти против воли в голову ей лезли назойливые мысли, что Йосеф Шик — где-то в Германии. Она еще может его встретить. Невозможно знать…
Но до поездки в Германию дело не дошло. Доживать остаток жизни в истасканном теле — это как носить воду в решете… Менди начал проявлять такие признаки болезненного беспокойства, с ним случались такие приступы бешенства, что его боялись оставлять дома одного, без постоянного надзора двух здоровенных сторожей. В доме был просто ад от его воплей, от того, что он швырял всё, что ему давали, и от жестоких средств, применявшихся для его усмирения… И в одно серое утро после дикого приступа ярости больной остался тихо лежать наполовину парализованный. Теперь стало спокойно. Немного слишком спокойно. Неуютная тишина разлилась по дому, окружая живого мертвеца. Хоть бери и зажигай поминальные свечи в серебряных подсвечниках посреди бела дня.
3
Послали эстафету за реб Нотой Ноткиным. Тогда такая скачка туда и обратно занимала пару недель. Когда реб Нота приехал напуганный, смертельно усталый, он нашел своего сына уже при последнем издыхании, лишившимся речи и человеческого облика.
Встав после семидневного траура, реб Нота получил еще один удар. Он проверил кассу и обнаружил, что его денежные дела обстоят намного хуже ожидаемого. Открылись дыры, которые всегда были закрыты фальшивыми счетами, подававшимися его