Полное затмение - Виктор Пронин

– Адвокатом вы стали и без моего позволения.

– Так что мне передать моим клиентам?

– Я готов с ними встретиться.

– Видите ли, им бы этого не хотелось...

– Откуда же мне тогда знать, что вы представляете их интересы, а не свои собственные?

– Простите, Иван Иванович, но это не должно вас интересовать. Это, дорогой Иван Иванович, не ваше дело.

– Значит, так, уважаемый... Что является моим делом, куда мне нос совать не следует, это буду решать я сам, и больше никто. Все, что касается взаимоотношений с вашими так называемыми клиентами, мы будем решать с ними, а не с вами. Вы же, как я понимаю, их только представляете, и не более того. Я правильно понимаю сложившееся положение?

– Не совсем, дорогой, не совсем. Дело в том, что я являюсь единственным человеком, с кем вы будете иметь дело и в будущем. Только я, и никто, кроме меня. Мы подумали, посоветовались и решили, что так будет гораздо удобнее, гораздо безопаснее для всех нас.

– А может быть, вы вообще никого не представляете, кроме самого себя?

– Зачем вам об этом думать, Иван Иванович? Прошлый раз я передал небольшой сувенир, полагая, что вы правильно поймете его назначение... Вы его храните? Надеюсь, он еще у вас? Берегите его, я проверю. Он будет хранить вас от всевозможных напастей. Знаете, в городе сейчас неспокойно, вы слышали, что случилось с пассажирами зеленого джипа на окраине города? Кошмар какой-то... Кстати, если задумаетесь об этой истории, то получите ответы на многие сегодняшние свои вопросы и сомнения... О том, представляю ли я кого-нибудь или только самого себя.

– Хорошо... Пусть будет по-вашему. Я готов встретиться с вами хоть сейчас.

– Это уже лучше, но требует некоторого обдумывания и некоторой подготовки. Я позвоню вам в ближайшее время. Всего доброго, дорогой Иван Иванович».

Пафнутьев прочитал текст один раз, второй, третий.

– Вот такие, брат, дела, – пробормотал он, тяжело нависая над столом.

Некоторые выводы напрашивались сами собой. Первое, что он отметил, – достойное поведение Сысцова. Он, конечно, мастер и в разговоре явно переигрывал своего противника, несколько раз попросту загонял того в угол, и Илье Ильичу ничего не оставалось, как перейти к откровенным угрозам. Хватка у Сысцова сохранилась прежняя. И звериного чутья, ощущения слабых мест противника ему не занимать. В коротком, на полторы страницы разговоре все это проявилось в полной мере.

Теперь Илья Ильич...

Он действительно адвокат или ловкий бандюга, начитавшийся газет, которые переполнены такими же вот случаями? Нет, разговор он вел весьма ловко, из сложных положений уходил почти без потерь, пригвоздить его Сысцову не удалось. Это надо признать. Но когда ему стало совсем неуютно, выложил козыри – глаз в баночке и расстрел зеленого джипа. Никого не назвал, ни на кого не сослался, несмотря на мощный напор Сысцова, позиций своих не покинул, линию свою довел до конца. И разговор закончил неожиданно быстро на случай, если его попытаются засечь, если прослушивают... Звонил, конечно, из автомата, при нынешней оснащенности определителями номера, которыми обзавелась чуть ли не каждая контора, чуть ли не каждый третий гражданин новой России, это разумно. Судя по служебным пометкам, да, действительно, звонил из автомата в центре города.

Пафнутьев еще и еще раз вчитывался в текст разговора, потом взгляд его скользнул по столу, по бумагам, скопившимся за день, и нащупал наконец настольный календарь. И только тогда он увидел на листке написанные его собственной рукой сегодня же слова «Илья Ильич Огородников, адвокат».

Да, конечно, как он мог забыть – ведь приходили же ребята из расстрелянной банды и сказали открытым текстом – Илья Ильич Огородников имеет к происшедшим событиям прямое отношение. Они не были уверены и сейчас ни в чем не уверены, они в шоке после того, как была уничтожена добрая их половина. И к этому Илюше боятся приблизиться – если с ним хоть что-нибудь случится, сразу будет видно, кто приложил руку. Поэтому и пытались натравить на него Пафнутьева, справедливо рассудив, что у государства сил для этого гораздо больше.

– Не пора ли нам познакомиться, дорогой Илья Ильич, – вслух проговорил Пафнутьев. – Имя у тебя, как ты говоришь, достаточно простое, но в то же время редкое...

Рука Пафнутьева как бы сама собой потянулась к телефону, но тут же обессиленно легла на стол – рабочий день давно закончился. Звонить можно было только по домашним телефонам, но времена нынче настали такие, что люди стали очень нервничать, когда их тревожат дома, – отключают телефоны, ставят автоответчики. Отгораживаются от жизни, умыкаются, проще говоря, прячутся. Опасаются новостей стремительных, все сминающих, все разрушающих, хотя пора бы и привыкнуть, усмехнулся Пафнутьев, пора бы и пообвыкнуться.

Но, с другой стороны, прекрасно знал он и то, что существуют целые пласты населения, которые все свои вопросы, и личные, и общественные, решают вечерними телефонными звонками. А днем, днем они только отрабатывают то, что было решено накануне, во время полуночных перезвонов.

Единственный, кому решился позвонить Пафнутьев, это Андрей. Трубку долго не поднимали. В полном недоумении он уже хотел положить ее, но наконец где-то что-то щелкнуло, и он услышал знакомый голос:

– Да, слушаю.

– Андрей? Спал?

– Почти.

– Ладно. Слушай. Есть такой человек, Илья Ильич Огородников. Вроде адвокат. Не возбуждая паники в городе, постарайся узнать, что за птица, добро?

– Записал. Илья Ильич Огородников. Адвокат. Значит, завтра буду после обеда.

– Давай, – сказал Пафнутьев и положил трубку.

Не понравился ему Андрей, какой-то он был не то удрученный, не то подавленный. Трубку опять же долго не поднимал... Не все у них с Надей ладно, не все, вздохнул Пафнутьев. А ведь иначе и быть не могло, вдруг открылось ему, иначе и быть не могло. Оба они, и Андрей, и Надя, – люди с потревоженной психикой, если можно так сказать. У него девушка застрелилась, Надя сама застрелила отца своего ребенка... Какая может быть безоблачность, какая беззаботность, если у каждого за спиной труп маячит...

«Вмешивается, вмешивается криминальная жизнь в личную и влияет на нее самым пагубным и необратимым образом», – про себя проговорил Пафнутьев и даже восхитился, как у него складно да ловко сложились эти слова.

Андрей положил трубку, да так и остался сидеть возле телефона в прихожей. Он вдруг поймал себя на странном желании – не хотелось ему возвращаться в комнату, подходить к Наде, видеть ее, о чем-то с ней говорить. Последнее время все эти простые и естественные поступки начали обрастать какой-то тяжестью, подневольностью. Вот он что-то говорит Наде, важное для него, интересное, и видит, видит, что она попросту его не слышит. Замолкнув на полуслове, он отходит, и говорить ему что-то после этого не хочется. А она, спохватившись, вернувшись из каких-то своих дальних мысленных странствий, может легко и свободно, без напряжения повторить все его последние слова – дескать, слушаю тебя, Андрюша, дескать, внимательно жду продолжения, Андрюша, что же ты, Андрюша, замолчал?

Но не слушала она его и не слышала. А повторить только что прозвучавшие слова несложно, звуковое эхо еще некоторое время гуляет в сознании. С ним это случалось в троллейбусе. К примеру, едет он, задумавшись, и вдруг вспоминает, что на этой вот остановке или на следующей ему надо выходить. И в сознании, как по какой-то команде, звучат слова, которые минуту назад произнес в динамики водитель.

– Пафнутьев звонил? – спросила Надя из комнаты.

– Да. Он.

– Что на этот раз?

Возможно, она и сама не сознавала, насколько чуждым, если не сказать издевательским, был этот вроде бы такой невинный вопрос. Дескать, что с него взять, с Пафнутьева, дескать, что с тебя, Андрюша, взять? Такие уж вы люди, ни о чем действительно важном, волнующем поговорить не можете. И интересы у вас не меняются годами, и разговоры идут такие, что можно на год отлучиться, а вернувшись, тут же сказать нечто вполне уместное. А если на этот раз в вашем разговоре что-то новое, то это лишь способ, каким кто-то кого-то убил, расчленил, фамилия может измениться, название улицы или время суток. А суть, суть остается одна. И даже в том, что Надя вот так просто, не сомневаясь, спросила, не Пафнутьев ли звонил, Андрей почувствовал уязвленность. Конечно, Пафнутьев звонил, кто же еще может позвонить тебе, Андрюша, этим приятным вечерком?

– На этот раз Пафнутьева интересует человек, которого зовут Илья Ильич Огородников.

– Конечно, – кивнула Надя, и Андрей, не выходя из прихожей, не поднимаясь от телефона, увидел ее снисходительную улыбку. – Кто же еще может заинтересовать Павла Николаевича... Отпетый бандюга, трижды судимый, дважды сидевший, многократно опущенный... Илья Ильич Огородников.

Андрей поднялся, медленно приблизился к двери и с удивлением уставился на Надю.