Кто стреляет последним (не вычитано!) - Николай Наумов

-- Потерпите, -- сказал Игнатьев. Он нашел среди балок поломанную слегу, осторожно вытащил ее, всу пул перед головой Морозюка под нары. -Я поднимать буду, вы тоже толкайте, -- сказал он.

Встав на четвереньки, Игнатьев подлез под слегу, натужился и, дрожа от напряжения, стал подниматься. Упираясь руками, ему помогали Морозюк и Мамед. Нары затрещали, балки на них подались наконец, и вначале Мамед, потом Морозюк выскользнули из западни. Втроем они тихо, чтобы не поднимать пыли, опустили обломки и потом долго сидели на полу, обессиленные: шпалы были тяжелые.

-- Шо робить будемо, Мыкола Якыч? -- первым пришел в себя Морозюк.

-- Ты, брат, -- сказал Игнатьев, -- откапывай вход. Руками, сверху и укромно, тишком. Нам надо наших видеть, знак им подать, что живы.

Морозюк сразу полез к выходу, заворочался там.

-- Мамед, -- сказал Игнатьев, -- я винтовки откопаю, ты патроны ищи. Только с балками осторожно, не нарушь, увидят немцы...

Оптический прицел игнатьевской винтовки был раздавлен, у винтовки Морозюка перебило ложу. Игнатьев снял с нее прицел для своей.

От входа вывалился Морозюк, в глазах его было смятение.

-- Тамочки, тамочки! -- шептал он, показывал назад. До них донеслись выстрелы, крики. Игнатьев сунулся к выходу и в узкой щели, проделанной Морозюком, увидел сбегающую с холма Зину и снежный вихрь от пуль у ее ног, между камней...

Зина сама вползла в лаз, который они втроем, срывая ногти и сдирая пальцы, успели откопать. Правое плечо ее телогрейки было разорвано в клочья и почернело от крови.

-- Господи, живой! -- прошептала она, увидев Игнатьева, и затихла.

Игнатьев рванул, не расстегивая, крышку Зининой сумки, она отлетела, он выхватил вату, бинты и, едва Морозюк, разорвав на Зине гимнастерку, обнажил ее плечо, стал плотно перевязывать рваную синевато-красную рану.

Зина подняла веки, глаза были сухие, подернутые сизой пленкой.

-- Зачем вы так? Под пулемет? -- тихо сказал Игнатьев.

-- Какой пулемет?.. -- повела она глазами. -- Это не пулемет. Это он... Я видела... Опять он.

-- Кто?

-- Немец, снайпер... Он вылез из снега, тут, на горке, -- ресницы ее дрогнули.-- Я видела его...

-- Морозюк, -- сказал Игнатьев, -- я посмотрю, а ты шапку на винтовку надень, в дыру ему покажи, понял?

-- Ясно, -- подтвердил Морозюк. Игнатьев полез по балкам к люку.

-- Давай, -- кивнул он Морозюку, подтянулся, собираясь выглянуть, но доска, в которую Игнатьев вцепился, вывернулась, и он полетел вниз.

Морозюк, однако, успел приподнять над блиндажом винтовку с шапкой. И, едва сделал это, все услышали недалекий выстрел. В шапку ударила пуля, и она, сорвавшись со ствола винтовки, отлетела.

-- Була у солдата добра шапка, -- сказал Морозток. Зине становилось хуже. Она шептала бессвязно и жарко.

-- Хлопчики, -- разобрал Игнатьев, -- умру я...

Мысль Игнатьева работала теперь четко. Рассчитывать на помощь Тайницкого пока не приходится, идти на жертвы было бы для комбата преступлением. Са"йое большее, что мог предпринять сейчас Тайницкий, -- это вызвать огонь артиллерии по немецким пулеметам, чтобы безопаснее было выбираться из блиндажа. Но разве знает Тайницкий, кто уцелел в блиндаже?

Не окажись Зины в блиндаже, они сидели бы тут и до вечера, и хоть до следующего утра. Теперь ожидание становилось недопустимым. В соперничество с Игнатьевым вступила сама смерть, она неумолимо и непрерывно подкрадывалась к раненой, и он обязан, он должен если и не опередить, то сделать все, что может и даже не может для этого. Но что? Что?

Внезапно Игнатьеву живо и ясно, как в озарении, представилась вся картина происходящего -- и ближайшие окрестности со всеми перепадами высот и ни-.чнн, и позиции противников с их дзотами и дотами, хо-дами сообщений, ячейками, окопами, и сами немцы, прильнувшие к оружию, стереотрубам и биноклям для того, чтобы не оказаться застигнутыми врасплох и остаться в живых.

Как он мог, как он посмел забыть о длинной гряде, закрывающей этот блиндаж от немцев? Недавняя слабость и бессмысленность этой позиции обернулись вдруг совсем иной -- сильной, разумной, спасительной стороною, сот он, выход из положения! Соломинка, за которую надо цепляться, последний шанс, единственная надежда!

Игнатьев мысленно обежал взглядом эту гряду --, так же, как и на рассвете: слева направо и справа налево, и раз, и два, и еще раз. Да, она достаточно высока, и можно, если только быстро, уйти. Вот кинуться направо, и она укроет, спрячет, защитит, она выведет к соседнему полку, к его ближайшей траншее!

Остается этот снайпер... Он, конечно, тут, на гряде. И его не сбросишь со счетов: два выстрела со вскидки и два попадания, это не Морозюк, у которого из двух два не всегда получаются. Видно, снайпер что надо Неужели опять qtto Бабуке?

А если он там не один?.. Соломинка...

-- Морозюк, -- сказал Игнатьев, вытягивая из-под капюшона свою шапку, -- повтори, теперь от входа и когда я сигнал дам.

-- Ясно, -- сказал Морозюк. Игнатьев снова полез к амбразуре.

Рыскать^биноклем по длинной, с километр, глубоко заснеженной гряде -пустое дело, быстрей на иголку в стоге^ сена наткнешься, чем тут хоть малый подозрительный след обнаружишь. Игнатьев решил начать с середины гряды. В момент выстрела Зина заметила снайпера перед блиндажом, на гребне, и, упав за камень, потеряла его из виду. Пока что задачка простая: осмотреть как следует этот участок.

Игнатьев подтянул к себе винтовку, сунул патрон в патронник, установил прицел на дальность, благо утром пристреляв это проклятое место, и, устроившись по удобнее чтобы сызнова не грохнуться ненароком вниз, стал наблюдать. Главное -- не медлить, но и не спешить. Не спешить и не медлить. Разберись-ка! Игнатьев старался настроить себя на спокойный лад, психоз -плохой помощник. Когда действуешь легко, непринужденно, вроде бы с настроением -- все лучше по лучается.

Внизу опять застонала Зина,

Игнатьев старался отвлечься, чтобы не слышать ее стоны, но они всплывали оттуда, снизу, отдаваясь в нем состраданием и жалостью.

На гряде росли кусты -- редкие, жидкие, за такими не спрячешься, конечно. Ничеиная. Как-никак, а зацепка. Ориентиры. Игнатьев поделил взглядом избранный отрезок гряды на узкие вертикальные полосы, сосчитал кусты: может, пригодится... В одной полосе одиннадцать, в другой тринадцать, рядом -- шесть... Двадцать четыре и шесть, итого ровно тридцать, вишь ты: ровно!

Донесся стон, и Игнатьев стал торопливо гадать, что за кусты там, на гряде? Волчья ягода? Ракитник? Бузина? Эка хватил, Игнатьев: кусты корявые, будто старушечьи пальцы, искореженные ревматизмом, -- где ты видывал такой ракитник?

Зина застонала, Игнатьев зажмурился, начал честить батальонного старшину: ведь просил, черта, достань защитные очки, на снегу и на солнце смотреть больно! Не достал...

Перед закрытыми глазами Игнатьева плыла гряда, только снег был, как на фотонегативе, черный, а кусты -- белые. Вишь, какие они все узловатые, кривые... Э, все, да не все!. Один вон как палка обструганная торчит... -засек Игнатьев и... и от внезапной догадки широко открыл глаза.

Бинокль побежал от куста к куету. Где эта палка, черт ее побери? Не видно... Игнатьев пересчитал кусты. Что такое? Теперь их было только двадцать девять. Он пересчитал вновь, по полосам: одиннадцать, тринадцать, пять... Но ведь тут было шесть! Или он ошибся? Нет, пять. Может, ошибся в тот раз?

Он опять сосчитал и замер: в последней полосе было по-прежнему шесть кустов. И этот, шестой, похожий на ровную палку, находился на самом гребне гряды. Перископ! Что это со мной сегодня? Отупел, факт! Как я мог не сообразить, что немец, стреляющий навскидку, должен пользоваться или стереотрубой, или перископом!

-- Петрович, -- нетерпеливо позвал он Морозю-ка, -- давай, Петрович...

-- Добре, -- отозвался тот.

Игнатьев увидел, как шевельнулась трубка перископа, поворачиваясь, потом вздрогнула, остановилась и медленно поползла вниз, Игнатьев схватил винтовку, прицелился. На перекрестии оптического прибора был ярко виден опускающийся стержень перископа.

Но снайпер не показывался. Игнатьев, готовый выстрелить, ждал пять минут, десять -- никого.

-- Отставить, Петрович, -- сказал Игнатьев и спрыгнул к Зине. Она была без сознания. Лицо потемнело. Мамед до шеи укутал Зину своей шинелью и стоял возле на коленях в расстегнутом ватнике.

-- Ребята, -- сказал Игнатьев, -- я нашел его. Он -- один. Один! Порядок. Кладите ее на шинель. Вас укроет гряда! Вы только быстро! Пять шагов -- и точка! Там траншеи у соседей...

-- А немец? -- прошептал Мамед, не поднимая от Зины глаз. -- Нам успеть надо. А ей жить надо...

-- Я нашел его, ребята, -- сказал Игнатьев. -- Он не успеет. Она будет жить, ребята.

-- Мыкола Якыч, мы пийшлы, -- донеслось до Игнатьева.

-- Давайте.

Игнатьев слышал, как, кряхтя и чертыхаясь, выполз из блиндажа Морозюк. Потом они, слышал Игнатьев, вытащили на шинели Зину. Видно, Мамед, выбиравшийся последним, замешкался, потому что Игнатьев услышал голос Морозюка: "Скорийше!"