Счастливый билет - Маурин Ли

— Полагаю, вы ее мать?

Доктор Грэндби вышел в коридор, где с нетерпением ожидала известий Тереза Гарретт. Китти удалось убедить остаться дома с близнецами.

— Нет, доктор, у меня нет собственных детей. Я друг семьи. Она поправится?

— Видите ли, внутренние повреждения очень обширны, — мрачно ответил врач. Его потрясла рана, которую Лиззи нанесла себе сама. — При этом велика вероятность того, что она больше не сможет иметь детей.

— Боже мой! — Тереза Гарретт поняла, что угрызения совести будут мучить ее до конца жизни.

— Причем повреждения нанесены не только вертелом, но и… — Доктор замялся, не зная, стоит ли посвящать в нелицеприятные подробности постороннего человека.

— Я близкий друг, доктор, и я принимала ее и всех ее братьев и сестер.

— Что ж, сестра[9], в таком случае вы должны знать, что долгое время эту девочку кто-то насиловал.

Миссис Гарретт не стала поправлять врача и заявлять, что он заблуждается, называя ее «сестрой». Она положила ему руку на локоть бессознательным жестом, желая уверить его в том, что все понимает.

— Я знаю, кто это сделал, доктор. Господь свидетель, я не подозревала о происходящем. Быть может, я была слишком слепа и доверчива, но, клянусь Богом, этого больше не повторится.

Еще никогда в жизни миссис Гарретт так искренне не верила в собственные слова. Если понадобится, она будет денно и нощно охранять Лиззи и ее сестер от этого чудовища Тома О’Брайена. Ему придется вышвырнуть ее из дома, в буквальном смысле взять на руки и выбросить за дверь, если он захочет, чтобы она ушла. Но если он это сделает, она расскажет правду всей Чосер-стрит.

На лице доктора Грэндби отразилось сомнение.

— Вообще-то этим делом должна заняться полиция.

Тереза Гарретт затрясла головой:

— Нет, доктор. Не стоит вмешивать полицию во внутренние дела семьи, во всяком случае, в этом районе. Хотите, я попрошу прийти в больницу монсеньора Келли?

Это было бы идеальное решение проблемы — пусть врач сам расскажет священнику о случившемся.

— Я подумаю, — без особой уверенности отозвался доктор Грэндби. — Все равно ей какое-то время придется побыть здесь, прежде чем она сможет вернуться домой, и для начала я хочу сам поговорить с девочкой и послушать, что она мне скажет.

Они стояли у двойных дверей, открывающихся в обе стороны, на пороге палаты, где находилась Лиззи. Сквозь стекло миссис Гарретт видела осунувшееся лицо с оливковой кожей и руки, безвольно лежащие поверх покрывала. Медицинская сестра убрала роскошные каштановые волосы девочки на одну сторону, и они свисали с кровати, подобно шелковому водопаду.

Доктор Грэндби проследил за ее взглядом и заметил:

— Очень необычная внешность, вы не находите? Кто-то из родственников наверняка иностранец?

— Что вы, доктор! Она — чистокровная ирландка. Это все кельтская кровь, которая проявляется время от времени и делает ирландских детишек такими смуглыми.

— Понятно, — уклончиво ответил врач.

Доктор Грэндби был помолвлен. Его невеста Сюзанна работала клерком в адмиралтействе[10] в Лондоне.

На следующий день после того, как Лиззи привезли в больницу, доктор взял честно заработанный двухдневный отгул и покатил на юг в маленьком «форде», который приобрел в начале войны, поскольку на заправку его большого «ровера» уходило слишком много драгоценных талонов на бензин. Он с нетерпением предвкушал встречу с Сюзанной — они не виделись уже два месяца.

Это было в тот самый день, когда на Стэнли-роуд перевернулся трамвай и, хотя никто не погиб, несколько пассажиров и пешеходов получили ранения, и целая армия карет «скорой помощи» помчала их в больницу.

А там уже не хватало свободных коек. Целое крыло здания еще в прошлом году было уничтожено взрывом фугасной бомбы. Заведующий отделением обошел палаты, чтобы лично осмотреть больных и решить, кто из них может благополучно вернуться домой и освободить место для новых пациентов.

— Что с ней произошло? — осведомился он, остановившись у кровати Лиззи.

Сестра-хозяйка, почтительно сопровождавшая заведующего во время обхода, поспешно схватила медицинскую карту Лиззи, прикрепленную к спинке кровати.

— Аборт, доктор, — с неодобрением сказала она.

— Отправьте ее домой, — распорядился заведующий. — К нам привозят раненых, пострадавших не по своей вине, и эти кровати нужны им в первую очередь.

Вот так и вышло, что в тот же день после обеда карета «скорой помощи» отвезла Лиззи обратно на Чосер-стрит.

Китти разволновалась, когда к дому подъехал казенный автомобиль. Невзирая на холод, поглазеть на необычное событие сбежались несколько соседей. Китти помогла дочери войти в дом и обняла ее. Она до сих пор не знала толком, что с ней произошло. Миссис Гарретт обронила что-то невнятное насчет кровотечения и пообещала заглянуть к Китти «до того, как Лиззи вернется домой», рассчитывая, что девушка проведет в больнице как минимум неделю, как и должно было быть, потому что бедняжка едва стояла на ногах и явно страдала от сильной боли.

Ужасная мысль, которая время от времени пыталась пробиться в сознание Китти, вновь дала о себе знать, но женщина усилием воли отогнала ее прочь. Она не могла думать об этом. Просто не могла. Китти даже не могла заставить себя спросить у дочери, что случилось. Позже Тереза Гарретт расскажет ей обо всем.

А сейчас в первую очередь следовало подумать о том, как устроить Лиззи с наибольшим комфортом. Девочка была бледной и слабой, не могла даже сесть самостоятельно и сейчас держалась за перила, чтобы не упасть.

— Я не смогу подняться по ступенькам, мам. У меня колени подгибаются.

Лиззи смотрела в пол, избегая взгляда Китти.

— Ложись сегодня со мной, Лиззи, родная моя, пока тебе не станет лучше, да?

— Да, мам.

— Хочешь прилечь прямо сейчас, девочка моя?

— Хорошо, мам.

Господи милосердный! Лиззи едва передвигалась. Она доковыляла до гостиной, где Китти помогла ей сесть на кровать, а потом подняла и уложила ее ноги поверх покрывала, и все это время Лиззи морщилась от боли, хотя ни разу не вскрикнула и не заплакала.

Том О’Брайен ввалился в дом. После рабочего дня он весь взмок, и его одежда пропахла потом. Он принес с собой резкий запах оливкового масла, которое разгружал с обеда до самого вечера.

С годами брюхо Тома приобрело поистине устрашающие размеры. Сейчас оно выпирало настолько сильно, что совершенно похоронило под собой пояс брюк. Черты лица Тома огрубели до такой степени, что Китти иногда казалось, будто он утратил всякое сходство с симпатичным озорным фермером из графства Корк, который предложил ей руку и сердце двадцать лет назад — хотя сейчас ей казалось, что с тех пор прошло уже сто двадцать лет.

Стоило Тому переступить порог, как пелена мрака и уныния накрыла дом и всех его обитателей, и развеется она не раньше, чем он отправится в паб после чая. Никто из детей не заговорил с ним. Такого не случалось еще ни разу. Они словно растворились в воздухе. Кое-кто забился в угол, кто-то сбежал в гости к друзьям. Тони и Крис ушли в кино.

После того как Том съел матросское рагу[11], Китти поставила перед ним кружку с чаем и сообщила:

— Лиззи вернулась домой.

Том вздрогнул.

— И где же она?

Ему ужасно недоставало Лиззи прошлой ночью, а от своей дуры-жены он так и не смог добиться ответа на вопрос, что же с ней случилось и почему ее увезли в больницу.

— Она в гостиной. Ее выписали раньше времени. На Стэнли-роуд произошла авария, там опрокинулся трамвай, и им понадобились свободные места.

Китти ни словом не обмолвилась о том, что к ней должна была зайти Тереза Гарретт, чтобы поговорить о Лиззи, потому что Том терпеть не мог повитуху и упоминание о ней привело бы его в ярость. Женщина решила, что нечего тревожиться заранее и что она скажет ему об этом, когда придет время.

Лиззи! Внизу! Весь долгий вечер эта мысль не давала Тому покоя, пока он сидел в пабе и поглощал кружку за кружкой пенного пива. И что же, она останется там навсегда, подобно Китти? Мальчишки-близнецы — Том не мог вспомнить, как их зовут, — переселились наверх, в спальню, с тех самых пор, как их старших братьев призвали на службу. Китти вот уже много месяцев спала одна, так что места для Лиззи было достаточно.

Мозг Тома, наполовину разложившийся от тысяч кружек пива, выпитых им за много лет, охватило смятение. Его маленькую Лиззи отняли у него, она стала недосягаемой — единственная из его детей, кого он любил. А потом случилось нечто невообразимое. Глаза Тома наполнились слезами, и он весь вечер хранил угрюмое молчание. Его приятели не на шутку забеспокоились: что же стряслось с Томом О’Брайеном? Обычно он был душой их компании, отпускал грязные шуточки, рассказывал сальные анекдоты и распевал патриотические ирландские песни.