Н 3 (СИ) - Ратманов Денис

— А кто кого-то? — донеслось чье-то сонное из окна.

— Никто никого! — рявкнул я. — Поговорили, пирожков купили и назад.

— А сиги купили?

— Я тебе щас башку оторву, Сява! — прорычал Колян. — Сиги ему! Иди нах и сам покупай!

Из вагона высунулась проводница, пригласила нас занять свои места. Ввалились мы дружной хохочущей гурьбой, вызвав непонимание динамовцев, которые, оказывается, переживали за меня. Уже в челюстно-лицевую, наверное, отправили. Видя, что со мной все в порядке, все занялись своими делами.

Увидев, как мы чуть ли не братаемся с Коляном, заулыбались, закивали. Ну да, худой мир везде лучше доброй ссоры.

Микроб тем временем продолжил тормошить дембеля, спящего на его полке в обнимку с гитарой.

— Не так ты это делаешь, — проговорил Колян, отодвигая Микроба. — Смотри, как надо.

Он склонился над парнем, спящим с открытым ртом и ка-ак гаркнет:

— РОТА! ПОДЪЁМ!!!

Спящий сократился весь, задергался, откинул гитару на соседнюю полку и вскочил, саданувшись головой о верхнюю пустующую полку.

Дружный хохот сотряс вагон.

— Офигел? — буркнул он.

Колян похлопал его по плечу.

— Тебя не добудишься. А ты на чужом месте, между прочим, спишь.

Потирая голову, разбуженный побрел к себе и принялся застилать бельем верхнюю боковую полку. На соседней боковушке полегли два бойца. Как сидели, так и полегли лицами в стол. Один храпел, аж похрюкивал. Мы пошли дальше, и в этот момент погас свет, намекая на то, что пора бы закругляться. Кто-то завыл по-волчьи, донесся смех, луч фонарика заметался по вагону.

У Коляна пискнул телефон, он остановился у моего купе, прочел сообщение и заулыбался, аж лучиться начал.

— Девушка? — спросил я.

— Ага. К ней еду. В Запорожье. А сам я из Астрахани. Свадьбу играть будем.

Он развернул ко мне телефон. С экрана улыбалась темноволосая чернобровая красавица.

— Видно, что бойкая, — кивнул я.

— Еще какая! Самые красивые девушки — в Запорожье! Отвечаю, Санек!..

— Слышал о таком, да, — не стал спорить я.

Воцарилось недолгое молчание, которое нарушил Колян:

— Слышь, Саня, а пойдем в картишки зарубимся?

— Мы с тобой?

— Да не, с пацанами. Там и наши, и ваши. Че вдвоем-то? Вдвоем тоска.

— Во что играют?

— А хрен знает. Ща глянем.

Не то чтобы я прямо хотел играть, просто рассчитывал, что наши парни подпили, расслабились, и можно наладить контакт хоть с некоторыми.

Восторженные и возмущенные крики доносились из купе Погосяна, причем больше всех было слышно именно его — Мику. Надо же быть таким активным! Казалось, он ни на секунду не смолкает и одновременно находится везде.

Мы подошли к купе и увидели, что там играли впятером: два дембеля, трое наших. За столиком у окна, где лежал огромный армейский фонарь, сидели Погосян и белобрысый Жека. Рядом с Микой притулился Абай. Напротив Жеки устроился наш основной вратарь, Кирилл Кониченко по прозвищу Конь, — двухметровый совершенно лысый лоб с очень широкими плечами. На раскладном стульчике в проходе сидел ясноглазый парнишка, мой сосед, и тасовал колоду, не глядя на карты.

— Опа! А че это вы тут? Тоже решили в картишки перекинуться? — заметил нас он. — Колян, давай с нами. И ты, как там тебя, — он оценивающе осмотрел меня с ног до головы, будто я не играть пришел, а торговаться, — тоже давай.

— А во что рубитесь?

— Да в стрекозу, — ответил тот. — В секу то бишь. В два листа, если так понятнее. В триньку с картинками.

— Нормуль, — потер руки Колян. — Саня? Ты с нами?

Я кивнул. В секу мне доводилось играть в детстве, еще при Союзе, но простейшие правила я помнил хорошо. И, как и в покере, заменившем секу в моей России, в этой игре все решал блеф.

Мы сели на край полки, я — к Коню, Колян — к Абаю, который, рассматривая сданные карты, хитро улыбался и щурил и без того узкие глаза-щелочки.

Жека по-прежнему делал вид, что меня нет, а вот Игната я вообще в поезде не заметил. Наверное, он в купе, которое примыкает к тренерскому. Накосячил и не высовывается.

— Тишкин! — позвал его Погосян. — Иди сюда! Нерушимый тебя в карты собрался проигрывать! Ты ж ему типа должен. Он тебе ногу от перелома спас, но сам пострадал — проломили ему череп, да?

— Нет, — ухмыльнулся Колян.

Жека ехидно улыбнулся, Мика заерзал в предвкушении. Игнат нарисовался мгновенно — бледный, встрепанный, напуганный.

— Не бзди, пошутил я! — включил заднюю Погосян. — Вот твой Нерушимый, живой и невредимый.

Видимо, Игнат и правда за меня переживал, выдохнул с облегчением, шагнул к нам, протянул руку сперва мне:

— Спасибо, Саня. И… извини, если что не так. — Я пожал его руку, и он обратился к казаху: — И ты прости, Абай. Выпил, погорячился. Нормальные у тебя глаза.

— Да без тебя знаю, что узкие, — ответил тот. — Это ж природой заложено, мы, казахи, сотни лет по степи на конях скакали, понимаешь? А у нас там ветра дикие, сечешь? С такими большими глазами, как у вас, можно было вообще без зрения остаться — всякая пыль бы залетала. Поэтому выжили в Великой степи только те, у кого глаза узкие были, понял? Эволюция, брат, все по Дарвину!

— Понял, — заулыбался Игнат. — Чего не понять. Это как у негров черная кожа, чтобы не палиться под солнцем.

— Ну вот сразу бы так, — хмыкнул Абай. — А ноги у тебя все равно кривые, но ты не оби… это… не злись, короче, — удобно ведь на коне сидеть! Будешь у нас в Шевченко, заходи, научу на лошади кататься!

Слушая их, я совсем успокоился — казах тоже зла не таил. Игнат, еще раз пожав ему руку, отвалил.

Вот и все, конфликт исчерпан. Напряжение отпустило, захотелось спать, и я зевнул. Может, ну ее, эту игру? И так все наладилось, пойду лучше всхрапну.

Только я собрался уходить, как ясноглазый заговорил:

— Ну чо, погнали? Кстати, меня зовут Миха Угнич, но Михаилов полно даже в этом вагоне, а Угнич — один! Так что зовите лучше — Угничем, я привык. Это, если кто еще не знает, великий степной разводила, — он указал на казаха, — Абай… котакбас!

Дембеля заржали. Казах резко вскочил и попытался пнуть Угнича, но тот вскочил, и в полет отправился его складной стул.

— Сам ты пиз…головый! — крикнул Абай, но беззлобно, по-дружески.

Угнич вернулся, оседлал стул.

— А на что играем? — ухмыльнулся Жека. — Давайте на ку-ка-ре-ку. Кто последним скинул или проиграл, тот и кукарекает три раза. Условие: кукарекать с душой, убедительно.

— Раздавай по две! — сказал Угнич, сунув мне колоду. — Играем без шахи, если кто не в курсе.

— Давайте по десять рублей поставим? — Погосян положил две пятирублевые монеты. — Для азарта, а? Ну не деньги же. Кто проиграл — поет, кто выиграл, того бабосики.

— Не свети, дебил, — прошептал Жека, накинул сверху десятку и сгреб мелочь в пластиковый контейнер.

Все внесли свой малый вклад в банк. Я раздал по две, игроки посмотрели свои карты и сделали покерфейсы. Все, кроме Мики. Мика был не согласен со своим раскладом и пыхтел. Или и правда у него дело дрянь, или так умело играет.

Мика, сделав страдальческое лицо, поставил еще десять рублей. Абай скинул, Жека и Конь поддержали, я тоже пасанул. На втором круге Погосян поднял ставку до полтинника, ответил только Жека, вскрылись, и армянин забрал кон, доказав, что плакаться, ныть и блефовать умеет похлеще многих.

Поднявшись, Мика станцевал какой-то явно эротический танец, сгреб мелочь и потер руки, глядя на Жеку.

— Ну?

Жека шумно сглотнул слюну и промямлил:

— Ку-ка-ре-ку!

— Да громче, не жмись. Сам говорил — с душой надо, чтобы мы поверили!

— Как с других ржать, так нормально, а как с тебя, так нельзя, да? — проговорил Конь тихим, будто извиняющимся голосом, который ну никак не подходил его габаритам.

Жека сжал челюсти, отвернулся и проорал, раскинув руки:

— Ку-ка-ре-ку!

Следующие два раза он прогорлопанил, имитируя пение петуха, причем весьма достоверно. Угнич аж на пол свалился, живот надрывая.