Самые синие глаза - Тони Моррисон

Они поступают в окружные колледжи и обычные школы; там их учат добросовестно работать для белого человека: они изучают внутреннюю экономику, чтобы готовить ему еду; педагогику, чтобы учить черных детей послушанию; музыку, чтобы успокаивать усталого хозяина и развлекать его ограниченную душу. Здесь они познают заключительную часть урока, начатого в тех самых уютных домиках с качелями и цветочными горшками: как себя вести. Как заботливо взращивать бережливость, терпение, строгие правила и хорошие манеры. Короче говоря, как избавиться от чувственности. От ужасной чувственности и страстности, от их природы, от горячих проявлений человеческих эмоций.

Когда бы эта чувственность ни проявилась, они уничтожают ее; если она затвердевает, они растворяют ее; если просачивается, расцветает или прилипает, они находят ее и сражаются, пока не победят. Они воюют до конца своей жизни. Чуть более громкий смех, чуть менее четкое произношение, слишком размашистый жест. Они держатся прямо из страха качнуть бедрами слишком фривольно; когда они красят губы, то никогда не закрашивают их целиком, боясь, что те покажутся слишком толстыми; и они отчаянно переживают из-за кончиков своих волос.

У них, кажется, никогда не бывает приятелей, но они всегда замужем. Мужчины определенного типа незаметно следят за ними и прекрасно знают, что если в доме есть такая девушка, они будут спать на выглаженных тяжелым утюгом, прокипяченных белых простынях, сушившихся на кустах можжевельника. Фотографию их матери всегда будут украшать бумажные цветы, а в гостиной будет лежать большая Библия. Они чувствуют себя защищенными. Они знают, что их рабочую одежду заштопают, выстирают и выгладят к понедельнику; их превосходно накрахмаленные воскресные рубашки повесят на прищепках у дверного косяка. Они смотрят на ее руки и знают, что она сделает с бисквитным тестом; они чувствуют запах кофе, жареной ветчины и видят белые дымящиеся гренки с большим куском масла на них. Ее бедра уверяют их в том, что она родит детей легко и безболезненно. И они правы.

Но они не знают того, что эта простая темнокожая девушка будет строить свое гнездо веточка за веточкой, создавая собственный неприкосновенный мир, в котором она будет охранять каждый цветок, сорняк и салфетку даже от него самого. Она молча вернет лампу на то место, куда сама ее когда-то поставила, уберет со стола тарелки в ту же минуту, как будет съеден последний кусок, и вытрет ручку двери после того, как ее коснулись жирные руки. Ее пристального взгляда будет достаточно, чтобы он отправился курить на заднее крыльцо. Дети, случайно закинувшие ей во двор мячик, интуитивно чувствуют, что зайти туда нельзя. Но мужчины таких вещей не понимают. Они не знают и того, что отдаваться им она будет лишь частично, и не без борьбы. Он должен овладевать ею тайком, поднимая край ночной рубашки лишь до пупка. Когда они занимаются любовью, он должен опираться на свои локти якобы для того, чтобы не повредить ее грудь, но на самом деле для того, чтобы ей как можно меньше пришлось его касаться.

Когда он внутри нее, она удивляется, почему же эти необходимые, но такие интимные части тела не поместили в какое-нибудь более подходящее место, например, в подмышку или на ладонь. Туда, куда легко добраться и без раздевания. Она напрягается, почувствовав, что одна из ее бумажных бигудей развязалась из-за их движений; она прикидывает, какая именно, чтобы быстро подтянуть ее, когда он отвлечется. Она надеется, что он не будет потеть — капля может упасть ей в волосы, — и что между ног у нее останется сухо, потому что она ненавидит звук, возникающий, когда там влажно. Когда она чувствует, что его охватывает судорога, она начинает медленно двигать бедрами, вжимает ногти в его спину, всасывает воздух и притворяется, будто испытывает оргазм. И снова она думает, что же ей следует ощущать, когда пенис мужа находится внутри нее. Наверное, это больше всего похоже на то, что она чувствовала, когда однажды на улице ее салфетка отклеилась от гигиенического пояса. Она шла, а салфетка нежно двигалась между ног. Очень, очень нежно. А потом в промежности возникло легкое, но восхитительное ощущение. Оно усиливалось, и ей пришлось остановиться посреди улицы и сжать бедра, чтобы его подавить. Наверное, должно быть так, думает она, но ничего подобного не происходит. Он заканчивает, она спускает рубашку, выскальзывает из кровати и с облегчением идет в ванну.

Иногда в поле ее внимания все же попадают живые существа. Например, кот, который будет любить ее порядок, аккуратность и постоянство, такой же чистый и тихий, как она сама. Кот будет тихо лежать на подоконнике и ласкать ее взглядом. Она может обнять его: задние ноги опираются о грудь, передние обнимают ее за шею. Она ласкает его гладкий мех, под которым скрываются мягкие, податливые мышцы. В ответ на ее нежнейшее прикосновение кот начинает ласкаться, вытягиваться и открывать рот. И она будет чувствовать странное удовольствие, когда он начнет извиваться под ее руками от наслаждения, туманящего ему глаза. Когда она готовит, он крутится у ног, и дрожь от прикосновения его меха поднимается к бедрам, заставляя дрожать пальцы, замешивающие тесто.

Или, когда она сидит и читает «Веселые мысли» в «Либерти Мэгэзин», кот прыгает ей на колени. Она ласкает мягкий холмик меха, и кошачье тепло добирается до самых интимных частей ее тела. Иногда журнал оказывается на полу, она слегка раздвигает ноги, и они вдвоем спокойно сидят, или недолго играют, или спят до четырех часов, когда с работы возвращается незваный гость, недовольный тем, что приготовлено на обед.

Кот всегда знает, что в ее сердце он самый главный. Даже после того, как она родит ребенка. Она действительно родит его легко и безболезненно. Но только одного. По имени Джуниор.

Одна такая девушка из Мобайла, Меридиана или Эйкена, которая не потела подмышками и между ног, пахла лесом и ванилью и делала суфле на занятиях по домашней экономике, переехала со своим мужем Луисом в Лорейн, в штат Огайо. Ее звали Джеральдин. Здесь она свила свое гнездо, здесь гладила рубашки, поливала цветы, играла с котом, и здесь родила сына, Луиса-младшего.

Джеральдин не позволяла Джуниору плакать. Пока его нужды были физическими — тепло и регулярное питание, — она могла их удовлетворять. Он всегда был причесан, умыт, умаслен и обут. Джеральдин не разговаривала с ним, не ворковала и не досаждала поцелуями, однако все иные его желания исполнялись. Прошло много времени, прежде чем ребенок заметил, как по-разному мать относится к нему и к коту. Он становился старше и постепенно научился направлять свою ненависть к матери на кота; его страдания доставляли Джуниору большое удовольствие. Кот выживал, потому что Джеральдин редко уходила из дому и могла успокоить животное, если Джуниор над ним издевался.

Джеральдин, Луис, Джуниор и кот жили рядом с игровой площадкой школы Вашингтона Ирвинга. Джуниор считал площадку своей собственностью, и дети завидовали тому, что он поздно встает, отправляется обедать домой и после школы может оставаться на площадке. Он ненавидел, когда качели, горки, лесенки и турники пустовали, и пытался сделать так, чтобы дети играли там как можно дольше. Белые дети, потому что матери не нравилось, если он играл с ниггерами. Она объяснила ему разницу между цветными и ниггерами. Их легко отличить. Цветные — тихие и опрятные, ниггеры — шумные и грязные. Джуниор принадлежал к первой группе: он носил белые рубашки и синие брюки, его волосы были коротко подстрижены, чтобы избежать любого намека на курчавость; парикмахер сделал ему пробор. Зимой мать смазывала его лицо лосьоном «Джергенз», чтобы оно не темнело. Хотя он был светлокожий, он все же мог потемнеть. Грань между ниггером и цветным не всегда была четкой; едва уловимые предательские знаки грозили уничтожить ее, и следить за этим надо было все время.

Джуниору очень хотелось играть с черными мальчишками. Больше всего на свете он хотел поиграть в «царя горы», чтобы они спихнули его с грязной насыпи и сами скатились на него. Он хотел ощутить на себе их тяжесть, вдохнуть их дикую черноту и с приятной непосредственностью сказать «пошел ты в задницу». Ему хотелось сидеть вместе с ними на тротуаре, сравнивать остроту ножевых лезвий, состязаться в дальности и высоте плевков. В туалете ему хотелось присоединиться к их соревнованию, кто дальше и дольше мочится. Одно время его кумирами были Бэй Бой и П. Л. Постепенно он согласился с матерью, что оба они — неподходящая для него компания. Он играл только с Ральфом Низенски, который был на два года его младше, носил очки и абсолютно ничего не хотел делать. Но больше всего Джуниору нравилось издеваться над девчонками. Можно было легко заставить их закричать и убежать. Как он смеялся, когда они падали, и были видны их трусы. Когда они поднимались, у них были покрасневшие, заплаканные лица, и ему становилось хорошо. К черным девчонкам он приставал редко. Они обычно ходили стайками, и как-то раз, когда он бросил в одну из них камень, они погнались за ним, поймали и сильно избили. Он соврал матери, сказав, что это сделал Бэй Бой. Мать очень расстроилась. Отец читал местный «Джорнал» и так и не поднял глаз от страницы.