"Две жизни" (ч.II, т.1-2) - Антарова Конкордия Евгеньевна

Они присоединились ко всему обществу, когда все уже сидели за столом. Что-то царственное было в этой паре, входившей в зал. Если бы какой-либо художник захотел изобразить выход королевской четы, он не мог бы найти лучшего образца. Шепот удивления и восторга пробежал среди гостей.

– Положительно, граф и графиня, вы в моем воображении не умещаетесь в земные рамки! – с южным темпераментом воскликнул Сандра. – Если бы я был художником, я изобразил бы землю покрывающейся цветами там, где вы ступаете.

– Мой новый друг, мне кажется, для меня слишком много чести уже в том, что вы произвели меня в принцессу-лилию. И мой муж, будучи мужем цветка, и я, уподобленная лилии, и так уже обязаны благоухать. Но чтобы еще и цветы вырастали вокруг нас – это требование немыслимое, – смеялась Наль.

– А я думаю, что именно вокруг вас, Наль, и вашего мужа будут расти цветы. Самые высокие и драгоценные цветы земли – дети, из-за которых и для которых стоит жить на свете, – очень серьезно, с волнением на прекрасном лице, сказала Алиса.

– О, Алиса! – укоризненно воскликнула пасторша.

– Что, дорогая мама? Я опять шокировала вас? Ну, на этот раз уж простите меня великодушно. Здесь мы среди таких добрых друзей, что, я ручаюсь, никто из них меня не осудит.

– Я испытываю большое желание низко поклониться вам, мисс Уодсворд, – сказал, вставая и действительно кланяясь ей, лорд Мильдрей, – но никак не осудить вас.

– А у меня такое страстное желание вас поцеловать, Алиса, что не исполнить его я не могу, – сказала Наль и, оставив руку мужа, подбежала к Алисе, обхватила ее шею руками и прильнула к ее губам.

Две женские фигуры, одна в царственной парче и жемчугах, другая в простом белом платье, одна темноволосая, зеленоглазая и высокая, другая – синеглазая, в ореоле светящихся золотыми блестками кудрей, гораздо меньше ростом, обе тоненькие, чистые, прелестные на своей семнадцатой весне, составляли такой контраст, что даже Сандра умолк. Наль посадила Алису рядом с собой и мужем и пододвинула ей чашечку с кофе.

– Жаль, что здесь нет некоторых из моих музыкально одаренных друзей, – сказал Николай. – Сердце так просит сейчас музыки.

– О, это легко поправимо, – снисходительно сказала Дженни. – У нашей Алисы род музыкального помешательства. Не знаю, насколько она может доставить удовольствие людям понимающим. Но нам с мамой она достаточно часов жизни испортила, – смеясь и хитро посматривая вокруг, продолжала Дженни.

– О, это было так давно, сестра, когда я тебе надоедала своей музыкой. Теперь моя комната и мой рояль в самом конце дома, где папа сделал специально для меня пристройку. Не верьте, сэр Бенедикт, что я такая несносная. Во всяком случае, сейчас я не решусь никого огорчать своей игрой, – умоляюще глядя на Флорентийца, сказала Алиса.

– Моя жена и старшая дочь не любят музыку, лорд Бенедикт. А мы с Алисой отдаем ей весь наш досуг. У меня в молодости был серьезный конфликт с отцом, так как я мечтал посвятить себя искусству, а ему хотелось, чтобы я избрал духовный путь. Алиса унаследовала не только мою любовь к искусству. У нее большой музыкальный талант, который можно было бы развить в хорошей школе.

– Пока я жива – этого не будет, – четко, жестко и зло сказала пасторша. – От твоего и ее пения – стекла дрожат. И вообще, я не желаю, чтобы Алиса срамилась сама и оскандалила нас в высшем обществе.

Пасторша вдруг стала походить на какую-то хищную лисицу. Ничего от прежнего добродушия в ее лице не осталось. А пастор, печально глядя на дочь, медленно подошел к ней, положил руку на ее светящуюся головку и тихо сказал:

– Храни мир, дитя. У Бога есть много путей, какими Он призывает людей. Лорд Бенедикт говорил, что многие люди идут по пути совершенствования также и путем гармонии и искусств. Если Богу угодно будет дать тебе такой зов, ты найдешь этот путь. И не смогут люди противостоять Богу.

– А я очень бы просил вас, леди Уодсворд, разрешить вашей дочери поиграть нам сегодня, – обратился хозяин дома к пасторше. – Если вы и ваша старшая дочь не любите музыки, то в моих гостиных вы найдете много альбомов с видами всего мира. А также много интересных вещей, привезенных из путешествий. В моем саду немало редких цветов. Есть и оранжерея, где сейчас цветут незнакомые вам виды цветов. Судя по вашему прекрасному саду и цветникам, думаю, что вы любите цветы.

– Вы заблуждаетесь, лорд Бенедикт, – прервала Дженни. – Это опять область одержимости папы и Алисы. Но Алиса – идол нашей семьи, мы ее обожаем, а потому выносим, конечно, все ее фантазии.

– Я бы очень не хотела, чтобы Алиса сегодня играла. Но если вы уж так хотите услышать ее любительскую игру, – криво усмехнулась пасторша, – то пусть Сандра проводит нас в оранжерею. Там я, по крайней мере, не услышу ни ее игры, ни пения.

На лице Сандры выразилось такое явное разочарование, что Флорентиец, с юмором в глазах, как-то особенно улыбнулся и что-то ему тихо сказал, чего не расслышал даже Николай, обладавший тончайшим слухом и стоявший рядом с Сандрой. Сандра незаметно вздохнул, крепко пожал Флорентийцу руку и сказал дамам, что постарается увести их так далеко в сад, чтобы ни бас пастора, ни сопрано дочери, ни тенор хозяина дома до них не долетели. Услышав о теноре хозяина дома, дамы, казалось, несколько поколебались в своем желании уйти, но было уже поздно. Флорентиец указал Сандре путь в оранжерею и попросил, чтобы обратно он провел дам через левое крыльцо дома прямо в желтую гостиную, где занял бы их альбомами или картинами. Хозяин сам проводил дам через балкон в сад, закрыл обе двери балкона и задернул плотную портьеру.

– Я очень смущаюсь, папа, – прильнув к отцу, сказала Алиса.

– Полно, дитя. Ты ведь знаешь, что стоит тебе прикоснуться к клавишам – и в тебе просыпается Бог, и ты забываешь обо всем. Играй и пой как всегда. Не думай о похвале или награде. Думай, какое выпало тебе счастье сегодня – воспеть перед Богом соединение двух прекрасных людей, любя их и желая усеять для них землю цветами, как сказал Сандра. Играй и пой для них песнь торжествующей любви. Не всем дано петь свою песнь любви. Кто-то должен петь ее для других людей, неся в сердце великий путь милосердного самоотвержения.

НИЧТО ВНЕШНЕЕ НЕ МОЖЕТ ПОДАВЛЯТЬ ЧЕЛОВЕКА, ЕСЛИ СЕРДЦЕ ЕГО СВОБОДНО ОТ СТРАХА И ЗАВИСТИ. ВСЕ ЭТИ ВНЕШНИЕ РАМКИ И РАЗНЫЕ ОТЯГОЩАЮЩИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА – ТОЛЬКО ИЛЛЮЗИИ. ПУСТОЙ, НЕУВЕРЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК, НЕ ИМЕЮЩИЙ ПОНЯТИЯ О ТОМ, ЧТО ОН САМ ВСЕ В СЕБЕ НОСИТ И ТОЛЬКО САМ ТВОРИТ СВОЙ ДЕНЬ, – ТОЛЬКО ТАКОЙ НЕВЕЖЕСТВЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК МОЖЕТ ЖАЛОВАТЬСЯ НА ОБСТОЯТЕЛЬСТВА И СТЕСНЯТЬСЯ ВСЕГО И ВСЯ.

В чудесных глазах пастора сверкнула влага слез – и все поняли, почему у него седые волосы при таком молодом лице. Трагедия этих двух сердец вдруг ясно раскрылась перед духовным взором многих присутствующих. На лице Наль мелькнула боль, лорд Мильдрей, отвернувшись, незаметно смахнул слезу. И только на лицах Флорентийца и Николая лежала твердость полного спокойствия, мира и огромной доброты. Точно лучи света метнулись от Флорентийца к Алисе и пастору. Девушка робко подошла к роялю, открыла крышку и сказала:

– Я, конечно, не профессиональная музыкантша. Не ожидайте от меня многого. Но я и не полная невежда, так как у меня было два замечательных учителя. Один – мой отец, а второй – его недавно умерший друг, который был известен во всей Европе как пианист и композитор. Я сыграю Шопена.

Все ждали от девушки многого. Но того, что произошло, не ждал никто. Хрупкая фигурка, детская головка – все исчезло, лишь только Алиса коснулась клавиш. Все перестали даже смотреть на Алису, всех унес вихрь звуков. И разве это были звуки одного рояля? Пастор был прав. Бог проснулся в Алисе. И не руки ее исполняли музыкальную пьесу, но сердце ее творило жизнь, чарующую, захватывающую, раскрывающую что-то новое в душе каждого из слушателей.

Наль плакала. Лорд Мильдрей не дыша следил за музыкантшей, вытянувшись в струну. Пастор сиял счастьем, точно молился. Николай, устремив взор на Алису как зачарованный, отвечал сменяющимся выражением своего лица на все краски ее игры, а в фигуре Флорентийца, в его серьезном лице было что-то, напоминавшее жреца.