Рядом со Сталиным - Иван Бенедиктов

— Как, по-вашему, хорошая пушка?

— Никуда, товарищ Сталин, не годится. С ходу из нее стрелять нельзя.

Сталин вновь простил конструкторам промахи, предложив быстрей дать фронту полноценное оружие.

Важность подобных примеров и личный вклад Сталина в изготовление победоносного оружия, надеюсь, ни у кого не вызывает сомнения. Но если бы он ограничивался только этим… Всевозможные карты фронтов не помещались в прежнем зале ближней дачи. В сорок третьем году сталинский кабинет и еще пару комнат ликвидировали, присоединив к залу. Дополнительную площадь немедленно заняли карты, лежащие на длинном столе, диванах, на полу и подоконниках. Сталин работал над ними без очков, с большой и малой лупами. Постоянно записывая свои мысли, чиркая карандашом на столе, подоконнике или где придется Трудно установить, когда он отдыхал. Иной раз посреди ночи вдруг уезжал в «Семеновское». На террасе и под лестницей второго этажа стояли жесткие плетеные топчаны. Как-то рано утром Орлов прошел все комнаты — пусты. Обнаружил Сталина уже на террасе, на таком топчане. Он спал в шинели, ботинках, прикрывшись фуражкой от солнца. Вот где его свалила усталость…

Сталин с большим уважением относился к В. И. Ленину, над портретом которого постоянно горела электролампочка. При переезде на другое место или отдых он велел брать небольшой бюст Ленина и ставить на видном месте…

Приближалось время Тегеранской конференции. Полковник Грачев доставил в Баку самолет. На нем Сталин перелетел в Тегеран. Все заседания глав правительств проходили в советском посольстве. Сталин настойчиво требовал у Черчилля и Рузвельта открытия второго фронта.

Сейчас много шумят о знаменитом Скорцени, который-де хотел совершить какую-то диверсию против глав правительств. Однако мы все знали про него еще задолго до появления на тегеранском горизонте и приняли нужные меры предосторожности. Поэтому гаврик вернулся восвояси не солоно хлебавши.

У Черчилля охрана была невероятно шумливой, всегда с криком и грохотом вскакивала в машины и — гнала по улицам во весь дух! Оцепление располагалось на перекрестках с пулеметами, похожими на наши. Любопытные иранцы английского языка не понимали. Чтоб они дуриком не лезли под машины, охрана разговаривала с ними при помощи кованых ботинок.

На прощание Сталин посетил иранского шаха в зеркальном дворце, обнесенном двухметровой стеной. В знак уважения к вождю и нашей стране шах преподнес такой подарок, что Орлов с Туковым еле-еле дотащили его до машины.

Пока на конференции решались мировые вопросы, мы с Белеховым случайно обнаружили недалеко от зеркального дворца гарем. Тут же невольно страсть «захотели пить». И под этим предлогом проникли в душный барак, поделенный на засиженные мухами каморки, в которых ютились женщины разных возрастов и разной красоты. Одни скучающе бродили, другие работали, третьи лежали. Некоторых надсмотрщики почему-то охаживали длинными арапниками. Нам тоже чуть не досталось от бородача, который предложил немедленно покинуть владение их шахского величества. Бедные, несчастные красавицы… Кой черт им так завидовали?..

После конференции Сталин направился в Сталинград. Осмотрел разрушенный город, штаб Паулюса, на улицах — горы немецких касок. Вздохнул:

— Эх, горе-завоеватели… В касках-то головы были?.. А город мы выстроим красивее прежнего. С нашим народом все сделаем!

Поехали дальше по коридору среди развалин зданий и штабелей немецкой техники. Неожиданно машина Верховного столкнулась со встречной, шофером которой оказалась женщина. Сталин вышел. Увидев его, женщина перепугано заплакала. Сталин успокоил ее:

— Да вы не плачьте… Наша машина бронированная, а вы свою поправите.

Тут откуда-то налетела милиция. Сталин заступился:

— Вы ее не трогайте. Она не виновата.

Двинулись дальше… Домой.

Это может показаться невероятным — в самый разгар борьбы с фашизмом автозавод «ЗИС» разработал и выпустил образцы новых легковых машин. Летом сорок третьего года члены Политбюро осматривали сияющие лаком «ЗИС-110», «Победу» и «Москвич». Сталин буквально все ощупывал, садился за руль, проверяя, удобно ли будет шоферу в кабине. В заключение спросил:

Какая стоимость машин?

— «Победа» — шестнадцать, «Москвич»— одиннадцать, а «ЗИС» — семьдесят пять тысяч, — пояснил директор завода Лихачев.

— Дороговато, дороговато…

— Товарищ Сталин, мы дешевле не можем. Иначе потерпим банкротство.

— Ничего. Народ выдержал такую войну… Поэтому часть убытков государство возьмет на себя. После войны давайте запускать машины в серийное производство.

Так и случилось…

28 октября 1941 года в четыре часа дня у колонн Большого театра взорвалась полутонная бомба, разрушившая часть фасада. Воздушная волна вместе с обломками рамы и стекол швырнула меня через все фойе в стену. На другой стороне она вышибла окна в гостинице «Метрополь» и сорвала часть крыши. Погибло много прохожих. Сталин осмотрел воронку, повреждения колонн и фасада. После чего поехал в «Метрополь» к американскому послу.

Бомбежки Москвы продолжались еще долго. Опасность для театра оставалась прежней. Но после декабрьского разгрома фашистов началась подготовка к реставрации потолка. Его плафон украшали девять уже изрядно потускневших муз. Наши знаменитые художники и архитекторы предложили заменить их изображением первомайской демонстрации, укрепляющей дружбу народов.

Сталин не считал себя знатоком живописи, поэтому сдержанно отнесся к эскизам. Заместитель директора Петров принес их в Совнарком к Землячке, по порядку расставил в приемной. Землячка бдительно все оценила с близкого и дальнего расстояния, призадумалась и заключила:

— О-о, это плохо. Прав Иосиф Виссарионович. Оставим старые музы — они лучше. История не простит нам такую замену.

В марте 1943 года известный живописец Павел Корин с братьями и женой приступили к реставрации плафона, муз и орнамента. Работали круглыми сутками. Все следовало завершить к полному сбору труппы. А пока наиболее значительные концерты проходили в Кремле. Обычно после каждого Сталин просил артистов остаться, чтобы в спокойной обстановке внимательно послушать любого и оценить степень его подготовки. Эти ночные концерты артисты называли посиделками. Шел самый непринужденный разговор. Можно было выложить Сталину все, что на душе. Как-то Иван Семенович Козловский спросил:

— Товарищ Сталин, когда же освободят мою батьковщину и Киев?

— Киев — орешек покрепче… Но ничего, и его разгрызем, — пообещал тот.